30. Эволюция нашего характера
- Разумеется, национальный характер не остаётся вечно постоянным. С течением веков, а когда и десятилетий, он меняется в зависимости от окружающей среды и питающего душу ландшафта, от происходящих с народом событий, от духа эпохи, особенно резкой в изломах. Менялся и русский характер.
- Наша Смута XVII века хотя и рассвободила к разбойным и жестоким действиям какую-то динамичную {166} прослойку народа, особенно казачество, но не раскачала народных нравственных основ, сохранившихся здоровыми.
- Много глубже и неотвратимей сказался религиозный Раскол XVII века. Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору. С тех пор долго, устойчиво исконный русский характер сохранялся в обособленной среде старообрядцев -- и их вы не упрекнёте ни в распущенности, ни в разврате, ни в лени, ни в неумении вести промышленное, земледельческое или купеческое дело, ни в неграмотности, ни, тем более, в равнодушии к духовным вопросам. А то, что третий век мы наблюдаем как "русский характер", -- это уже результат искажения его жестоко бездумным Расколом, от Никона и Алексея Михайловича, затем от жестоко предприимчивого Петра и костеневших его наследников.
- Как эти наследники, петербургская династия, во многом бесцельно изматывали народные силы -- я уже разбирал в другой статье ("Русский вопрос к концу XX века", 1994). И горько общеизвестно, как династия и дворянство по меньшей мере на столетие эгоистически затянули крепостное состояние большой доли русского крестьянства, вот тем самым смирением его и пользуясь.
- А когда, после этой вековой затяжки, освободительную реформу возвестили -- она была робка, не дала крестьянам довольно земли, да и ту с оплатой, хоть и растянутой, была недальновидна и незаботлива в том, как облегчить крестьянству и экономически, и общественно, и нравственно это огромное переходное сотрясение. Оно и не замедлило сказаться на метаниях народного характера, не могшего легко {167} вжиться в новую систему отношений, тот ошеломительный "удар рублём" (Глеб Успенский). Какие-то слои народа -- о, ещё далеко не все -- были затронуты разломом быта, нравственной порчей, вспышками озорства и растущим размахом пьянства. Этот развал отражён у многих наших писателей и кроме Успенского. В 1891 К.Леонтьев писал: "Народ наш пьян, лжив, нечестен и успел уже привыкнуть, в течение 30 лет, к ненужному своеволию и вредным претензиям." И предсказывал: если так пойдёт и дальше -- русский народ "через какие-нибудь полвека... из 'народа-богоносца' станет мало-помалу, и сам того не замечая, 'народом-богоборцем'". Предсказание его исполнилось опередительно...
- Картину народного пьянства начала XX века мы находим в "Нашем преступлении" Ивана Родионова. Читаешь -- кажется: бескрайней и мрачней не может быть падения нравов -- а ведь ещё главный разлив впереди весь... Там же встречаем (1910) и: "Господ бы всех передушить, а землю и добро разделить", "бить всех господ!". (Там же -- и расслабленность суда, последствие ещё одной александровской реформы.)
- Генерал Деникин, имевший долголетний опыт с русскими солдатами, свидетельствовал: "Религиозность пошатнулась к началу XX века. Народ терял облик христианский, попадал под утробные материальные интересы и в них начинал видеть смысл жизни." (Это отмечают многие.) И он же: "Тёмный народ не понимал задачу национальной, государственной самозащиты", -- т о, что при отступлении 1915 года звучало: "до нас, саратовских, немец не дойдёт".
- В 1905 новонаросшая озлобленность сказалась в поджогах и разгромах помещичьих имений, но сама попытка революции 1905 и её революционно-уголовный {168} слив 1906, твердо пресеченный Столыпиным, не задели глубины народных масс и не добавили крутой ломки народного характера.
- Даже и в 1917 американский Сенат ("Овермэнская комиссия") слышит от протестантского пастора Саймонса, пожившего среди русских несколько последних лет: "Я нигде не встречал лучшего типа женщин или мужчин, чем в русских деревнях и даже в среде рабочих. И я всегда чувствовал себя среди них в полной безопасности до тех пор, пока не пришли к власти эти большевики."1
- Внезапные опасные переходы русского характера отмечались многими. Ещё елизаветинский канцлер А.П.Бестужев-Рюмин писал: "Русский народ по первому толчку в состоянии что-нибудь предпринять, но потом, когда эта минута пройдёт, переходит к совершенному послушанию." Тот же М.Палеолог, перед самой революцией, заключал: "Слишком легко инстинкт со вспышками берёт у них верх над ровным светом разума, они с лёгкостью отдаются стихии. Эти толчки во внезапное разнуздание инстинктов меняют русский характер до неузнаваемости." Весьма утвердилось, -- и в русской письменности, тут и усеченная, затасканная фраза из Пушкина, -- представление о бескрайности и несравнимой ярости русских бунтовских взрывов. Может быть, это -- и по резкому контрасту перехода от беспредельного русского терпения. Однако действия вообще всяких революционных толп, так тонко и разносторонне проанализированные известным психологом Густавом Ле Боном, дают общие характеристики, вовсе не зависящие от национальности толпы, от расы, от темперамента. И разрушительность, {169} и ярость проявлений -- в Российскую революцию нисколько не ярей и не жесточе, чем во Французскую революцию или в испанскую гражданскую войну (1936-39). Иван Солоне,вич довольно справедливо возражает, что русские бунтарские выступления, в Смуту или в пугачёвщину, -- были отнюдь не анархичны, не "бессмысленны", -- "они шли под знаменем легитимной монархии", веря или обманывая себя, что идут устанавливать власть хорошего монарха.
- Неприглядный разлив нашей стихии, необузданность народного своеволия сказались больше с Февраля 1917. Напротив, Октябрьский переворот -- и в Петрограде, и при московских боях, прошёл при народном безучастии, с обеих сторон действовали лишь малые группы. Апатия эта не намного лучше необузданного взрыва.
- А большевики-то быстро взяли русский характер в железо и направили работать на себя. В советские годы иронически сбылось пожелание Леонтьева, что русский народ "не надо лишать тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нём смирение и покорность... Он должен быть сызнова и мудро стеснён в своей свободе; удержан свыше на скользком пути эгалитарного своеволия". Сбылось -- и с превышением многократным.
- Селективным противоотбором, избирательным уничтожением всего яркого, отметного, что выше уровнем, -- большевики планомерно меняли русский характер, издёргали его, искрутили. Об истаянии народной нравственности под большевицким гнётом я достаточно написал и в "Архипелаге" (Часть IV, гл. 3), и во многих статьях. Повторю здесь кратко-перечислительно. Под разлитым по стране парализующим страхом (и отнюдь не только перед арестом, но перед {170} любым действием начальства при всеобщем бесправном ничтожестве, до невозможности уйти от произвола сменою местожительства), при густой пронизанности населения стукаческой сетью, -- в народ внедрялась, вживалась скрытность, недоверчивость -- до той степени, что всякое открытое поведение выглядело как провокация. Сколько отречений от ближайших родственников! от попавших под секиру друзей! глухое, круговое равнодушие к людским гибелям рядом, -- всеугнётное поле предательства. Неизбежность лгать, лгать и притворяться, если хочешь существовать. А взамен всего отмирающего доброго -- утверждалась неблагодарность, жестокость, всепробивность до крайнего нахальства. Как сказал Борис Лавренёв (ещё в 20е годы, после гражданской войны):
- "Большевики перекипятили русскую кровь на огне." Было, было -- и это ли не изменение, не полный пережог народного характера?!
- Советский режим способствовал подъёму и успеху худших личностей. Удивляться другому: что добрая основа ещё во стольких людях сохранилась. И удивиться, что наш народ ещё не был необратимо подорван, иначе откуда взялись бы титанические силы на советско-германскую войну?
- Вот советско-германская война и наши небережённые в ней, несчитанные потери, -- они, вослед внутренним уничтожениям, надолго подорвали богатырство русского народа -- может быть, на столетие вперёд. Отгоним от себя мысль, что -- и навсегда.
- Прозябание народа под Хрущёвым и Брежневым не отмечено гигантскими изломами, которые бы меняли народный характер. Наступила та, пророченная Леонтьевым, дремливая и как будто даже уютная покорность. Соками увядающего русского гиганта усиленно {171} подпитывались окраины, всё созревая к рывку отделения, -- а мы уж рады были, что не гонят нас толпами на уничтожение.
- А затем дёрнули нас двумя безразумными, никак не рассчитанными Большими Скачками -- Горбачёва и Ельцина. Не успев оглядеться, встроиться в перемены, ни подготовить себя и детей, ни сберечь последнего утлого имущества, мы прыгнули -- нас бросили -- не в "Рынок", нет! но -- в Рыночную Идеологию (без рынка): "человек человеку волк" и "умри ты сегодня, а я завтра". Этот рублёво-долларовый удар -- и по самой жизни, и ещё больше по психологии -- оказался куда многопоследственней того "рублёвого" удара александровского времени. (И при всей нашей "перекипяченной на огне" крови -- мы явили ещё новый всемирный рекорд терпения: жить покорнейше и без зарплат. Вот, можем рубить подземный военный кабель, чтобы торгануть куском цветного металла.)
- Страшнее массовой нищеты -- от гай-чубайской "реформы" настигло наш народ ещё новое духовное разложение. А самые смирные, трудолюбивые, доверчивые -- оказались самыми не подготовленными к этому мощному дыханию Распада. И остаточному, ещё не вовсе погубленному народному характеру -- чем загородиться от этого Распада? Какими остатками великодушия? живого сочувствия к чужой беде (когда и сам там)? готовности идти на помощь (когда и самому худо за край)? А главное, главное -- как от этого разлагающего, наглого, всепобедительного тлетворства защитить детей?
- Давние черты русского характера -- какие добрые потеряны, а какие уязвимые развились -- они и сделали нас беззащитными в испытаниях XX века.
- И наша когдатошняя всеоткрытость -- не она ли {172} обернулась и лёгкой сдачей под чужое влияние, духовной бесхребетностью? Не она ли обнажилась и во внутренней неслитности, расчуждённости средь нас самих? так горько сказалась недавно на отталкивании наших беженцев из республик. Поражает это бесчувствие русских к русским! Редко в каком народе настолько отсутствует национальная спайка и взаимовыручка, как отсутствует у нас. Может быть -- это только нынешний распад? или свойство, врезанное в нас советскими десятилетиями? Ведь были ж у нас веками дружнейшие братские артели, была живая общинная жизнь, может быть, это восстановимо?
- Между тем нам мало только лишь восстановить народное здоровье. По высокой требовательности наступающего электронно-информационного века нам -- чтобы что-то значить среди других народов -- надо суметь перестроить характер свой к ожидаемой высокой интенсивности XXI столетия. А мы за всю свою историю -- ой не привыкли к интенсивности.
- Русский характер сегодня -- весь закачался, на перевесе. И куда склонится?
1 Октябрьская революция перед судом американских сенаторов. М.--Л., ГИЗ, 1927, с. 18.