32. Православная церковь в это смутное время

    Такой повязанной пленницей была Церковь при большевиках, что освобождение могло нести, казалось, лишь одну радость. Первые шаги -- так и виделись, неомрачённо светлыми. Но и для освобождённой Церкви -- переход не мог оказаться прост, как и для всей России.
    При том что семи десятилетиям неволи у безбожников предшествовало не лучшее для русской Церкви {180} столетие. Весь XIX век, за малыми исключениями, длился процесс окаменения форм её жизнедеятельности. Он сопровождался отпадением от веры и Церкви большой части образованного класса (по причинам также и своего развития). А с XIX на XX стала охладевать и отпадать уже и заметная часть простонародья -- что и было одной из решающих подоснов революционного взрыва в 1917. Наряду с подвигами святости в недрах Церкви -- в приходской обыденности настаивалась духота, это ясно видели многие иерархи и преданные Церкви миряне ("Соборяне" Лескова). Неизбежно зрела реформа церковной жизни, и в начале XX века готовился для того Собор -- но все эти начинания были остановлены волею монарха.
    И как же встретила русская Церковь великую российскую Катастрофу Февраля 1917 -- безумный государственный переворот, да во время великой войны? Синод обратился к народу с призывом признать ту хаотическую революционную власть "властью от Бога", проявился к ней даже не отрешённо-формально, но угодливо-приветственно, призвал на неё благословение Божье, и подписи поставили -- да, и Сергий Страгородский, но и будущий Патриарх Тихон, но и епископ Антоний Храповицкий, -- все три будущих церковных направления приложились к этому греховному источнику наших последующих бед. (И православной Церкви Зарубежья, гордящейся своею чистотой от большевизма, когда она посылала и посылает Церкви на родине гневные обвинения в непростимом "сергианстве", но ещё непростимее пошла на прямой подрыв Церкви в сегодняшних приходах, -- следует этот тяжкий момент помнить.)
    Затем наступило как будто самое обнадёжливое развитие -- успешный, многомысленный церковный {181} Собор 1917, но он был оборван обстрелом Кремля из большевицких пушек. А дальше -- и настигло нашу Церковь лютое гонение полувековой долготы, с уничтожением десятков тысяч священнослужителей (утопление целых семей в проруби, иссечение шашками на части, это всё теперь позабыто), предпримером чего было только античное гонение на христиан. И тысячи погибших проявили беззаветную преданность вере, сознательно выбирали гибель за Христа -- но, увы, их жертвы, их личный героизм не могли ощитить остальной православный народ, ни ту Церковь, которая начала еле дозволенное, робкое существование в шаткой и урезанной легальности от 1943 года, да и ещё раз попала под сумасбродные хрущёвские гонения.
    И сегодня следует сочувственно помнить и понимать, из какого краха, из каких унижений, из какого повального разорения и ограбления встаёт наша Церковь, поныне без материальной опоры.
    Да, конечно, многие хотели бы, и ждут, и справедливо, чтобы Православная Церковь укреплялась бы совершенно самостоятельной, авторитетною силою в стране -- ибо всякие государственные подпорки только ослабляют Дух Церкви. Чтобы не участвовала она в демонстративно-телевизионном "воцерковлении" власти -- столь недостойной и запутавшейся; но самоустановленным, уверенным голосом обличала бы слепость или поощрительность властных лиц к разбойным силам. Чтобы голос Церкви когда-то же твердо зазвучал в помощь нам и в защиту, в повседневном нашем барахтаньи.
    Но и помня же, и помня безмерную физическую слабость сегодняшней нашей Церкви, прореженность, неукреплённость состава её служителей (на исправление {182} чего потребуются годы и годы), уместно нам не упрёки слать сегодняшней Церкви, а -- ужаснуться нашей собственной слабости и ничтожности, как мы допускаем всё происходящее, мы, сами верующие? Те, кто равнодушны к судьбе Отечества, -- они ведь и бесполезны для вызволения его.
    Сегодняшние трудности нашей Церкви -- далеко не только материальные.
    Один ряд сложностей -- роль Церкви в обществе и в повседневной жизни людей. Законно отделяясь бы от государственной власти. Церковь не может разрешить себе отделиться от общества и его вопиющих нужд. Вот эта многовековая традиция внесоциальности православия -- как горька при сегодняшнем гибельном состоянии русского народа и страны. Именно в такое разорённое время, как наше, люди нуждаются в чьей-то сильной духовной поддержке (и -- чьей же?) во всех сложностях общественного их бытия. Сегодня уже есть отдельные священники, отдельные приходы, которые много делают вне стен своего храма, -- но передастся ли это всей Церкви как сознательное стремление? Католичество ли, протестантство, ислам, -- все они социально активны, и в этом естественно проявляется связь народа со своей религией. Православная Церковь должна занять достойное место в общественной жизни России (найти место и в армии), однако в достойной же мере не опускаясь до профанации обрядов (как освящение суетных угодий). И не входя в конфликт с другими традиционными в России религиями: значением своей роли и силой влияния не переходя ту грань, за которой могли бы возникать трещины в целости многоверной и многонациональной страны.
    Другой ряд -- внутренние проблемы Церкви. Неокреплость {183} восстанавливаемых духовных училищ, неспособных насытить по всей стране потребность в высоко образованных священниках. После опустошающих большевицких десятилетий и при нынешнем буйстве новоязыческого сознания -- трудность поиска верного языка для проповеди и убеждения. Как именно строить обучение детей? и как просвещать пришедших в Церковь взрослых? Споры внутри Церкви о допустимости частичного перехода с церковнославянского языка богослужения на русский. Противоречия крыльев: настойчиво (иногда и резко) реформаторского -- и окаменело-ортодоксального: не только ничего не менять в развитии, но вообще, по возможности, восстановить дореволюционный дух и строй Церкви. (Однако: как ничто в России не может вернуться к дореволюционному бытию -- так не может вернуться и Церковь. Поиск и движение неизбежны и при глубокой верности традиции.) Ежегодные архиерейские соборы усердно работают над этими проблемами; но много надо мужества -- осознать их открыто и со всеми выводами. (И когда же дойдёт до истинного примирения с нашей кореннейшей ветвью, со старообрядцами? не до "прощения" их, а принесения им раскаяния за жестокие гонения в прошлом. Неужели и сегодня, когда вся разорённая Россия не ведает, быть ли ей, в эту великую русскую Беду, -- мы и тут всё не можем из гордыни признать ту древнюю тяжбу надуманной?)
    В наше новоязыческое время звучат и раздражённые голоса против "расслабляющего" христианства, якобы губящего нашу национальную историю. И голоса, возвышающие патриотизм в ущерб православию и выше его. Разумеется, мы вступаем в веру как с нашими личными, так и национальными особенностями {184} и мирочувствием. Но дальше, в ходе религиозного развития, если оно нам удаётся, мы возвышаемся до бо'льших высот, до охвата значительно более широкого, чем национальный. Наше национальное распыление, произошедшее в XX веке, как раз и истекает из утери нами православной веры, из самоутопления в новом свирепом язычестве. При отказе от православия и патриотизм наш приобретает черты языческие.
    Ныне на территории России ведётся активная "миссионерская" или даже пропагандистская деятельность инославных, иноверных и сектантских проповедников, изобилующих денежными средствами, подавительными в сравнении с нищетой нашей Церкви. Все эти проповедники (и даже организаторы образования и воспитания нашего юношества!) настаивают на своём юридическом праве на то. Допустим. Но юридическая ступень суждений -- весьма невысокая ступень: юридизм изобретен как тот лшншиольный порог нравственных обязательств, без которого и ниже которого человечество может опуститься в животное состояние.
    Однако ни исторически, ни мирочувственно, ни культурно, ни в душевном строе, ни бытийно -- эти проповедуемые варианты не могут заменить нам православия. Уже сложилось так, что 1000 лет наш народ рос и жил именно в православии. И не пристало нам теперь от него отшатываться, но прилагать его в благоразумии, в чистоте, при грядущих и новых соблазнах ещё и XXI века.
    Сегодня, пусть несовершенные, но всё же весьма скромные государственные меры к защите традиционных в России религий вызвали гневную газетную волну (разумеется, радостно подхваченную радиостанцией {185} "Свобода") -- но не против этих всех религий, нет, тут не атеизм, а именно и только против православия: нам грозит "православизация всей страны", "казарменное православие". "Патриарх систематически сращивает патриархию с МВД". И даже такое: эта Церковь "тоталитаризм впитала как материнское молоко", она -- "один из рычагов отката общественного сознания", предсказываются ей "скандальные разоблачения", "не исключая сотрудничества Церкви с криминальными структурами". Да что там! да в духе той запредельной развязности, какая числится высшим стилем нынешней российской прессы: даровано "Патриархии право первой ночи", "сегодня нами правит не Ельцин, а Алексий II".1
    Из тех, кого в безгласное время миновало красное копыто, -- теперь, в гласной России, глумятся над православием, над всяким несовершенным проявлением веры, и у них не встречают уважения десятки тысяч мучеников, потоптанных теми копытами. Смутен же обрыв Тысячелетия христианства на Руси.
    Но тем сложней положение думающих, ищущих епископов, священников: церковные формы не могут костенеть вторую Тысячу лет, они сами просятся к развитию, к утончению в подвижной, бурной эпохе. А круги, пребывающие в застылой недвижности, то и дело "смиряют" их, осаживают. И -- что делать? Открытый спор, распрямление встречают оценку "духовного бунта", а главное -- вносят в Церковь дух раскола? десятижды нежеланный при этой внешней яростной атаке. Но как тревожно, как угнетает опасная возможность, что ответом станет -- самозакрытие, цепенение Церкви. {186}
    А в сегодняшней разгромленной, раздавленной, ошеломлённой и развращаемой России -- тем видней: вне духовной укрепы от православия нам на ноги не встать. Если мы не бессмысленное стадо -- нужна же нам достойная основа нашего единства.
    Преданно и настойчиво нам, русским, следует держаться за духовный дар православия -- уж видно, что из наших последних, теряемых даров.
    Именно православность, а не имперская державность создала русский культурный тип. Православие, сохраняемое в наших сердцах, обычаях и поступках, укрепит тот духовный смысл, который объединяет русских выше соображений племенных. Если в предстоящие десятилетия мы будем ещё, ещё терять и объём населения, и территории, и даже государственность -- то одно нетленное и останется у нас: православная вера и источаемое из неё высокое мирочувствие.

    1 "Общая газета", 31.12.1997, с. 10.