18

В таком же синем комбинезоне, но крупный, ражий, с остриженной каторжанской головой вошёл Бобынин.

Он проявил столько интереса к обстановке кабинета, как если бы здесь бывал по сту раз на дню, прошёл; не задерживаясь, и сел, не поздоровавшись. Сел он в одно из удобных кресел неподалеку от стола министра и обстоятельно высморкался в не очень белый, им самим стиранный в последнюю баню платок.

Абакумов, несколько сбитый с толку Прянчиковым, но не принявший всерьёз легкомысленного юнца, был доволен теперь, что Бобынин выглядел внушительно. И он не крикнул ему: "встать!", а, полагая, что тот не разбирается в погонах и не догадался по анфиладе преддверий, куда попал, спросил почти миролюбиво:

-- А почему вы без разрешения садитесь?

Бобынин, едва скосясь на министра, ещё кончая прочищать нос при помощи платка, ответил запросто:

-- А, видите, есть такая китайская поговорка: стоять -- лучше, чем ходить, сидеть -- лучше, чем стоять, а ещё лучше -- лежать.

-- Но вы представляете -- кем я могу быть?

Удобно облокотясь в избранном кресле, Бобынин теперь осмотрел Абакумова и высказал ленивое предполо- {108} жение:

-- Ну -- кем? Ну, кто-нибудь вроде маршала Геринга?

-- Вроде кого???..

-- Маршала Геринга. Он однажды посетил авиазавод близ Галле, где мне пришлось в конструкторском бюро работать. Так тамошние генералы на цыпочках ходили, а я даже к нему не повернулся. Он посмотрел-посмотрел и в другую комнату пошёл.

По лицу Абакумова прошло движение, отдалённо похожее на улыбку, но тотчас же глаза его нахмурились на неслыханно-дерзкого арестанта. Он мигнул от напряжения и спросил:

-- Так вы что? Не видите между нами разницы?

-- Между вами? Или между нами? -- голос Бобынина гудел как растревоженный чугун. -- Между нами отлично вижу: я вам нужен, а вы мне -- нет!

У Абакумова тоже был голосок с громовыми раскатами, и он умел им припугнуть. Но сейчас чувствовал, что кричать было бы беспомощно, несолидно. Он понял, что арестант этот -- трудный.

И только предупредил:

-- Слушайте, заключённый. Если я с вами мягко, так вы не забывайтесь...

-- А если бы вы со мной грубо -- я б с вами и разговаривать не стал, гражданин министр. Кричите на своих полковников да генералов, у них слишком много в жизни есть, им слишком жалко этого всего.

-- Сколько нужно -- и вас заставим.

-- Ошибаетесь, гражданин министр! -- И сильные глаза Бобынина сверкнули открытой ненавистью. -- У меня ничего нет, вы понимаете -- нет ничего! Жену мою и ребёнка вы уже не достанете -- их взяла бомба. Родители мои -- уже умерли. Имущества у меня всего на земле -- носовой платок, а комбинезон и вот бельё под ним без пуговиц (он обнажил грудь и показал) -- казённое. Свободу вы у меня давно отняли, а вернуть её не в ваших силах, ибо её нет у вас самих. Лет мне отроду сорок два, сроку вы мне отсыпали двадцать пять, на каторге я уже был, в номерах ходил, и в наручниках, и с собаками, и в бригаде усиленного режима -- чем ещё можете вы мне {109} угрозить? чего ещё лишить? Инженерной работы? Вы от этого потеряете больше. Я закурю.

Абакумов раскрыл коробку "Тройки" кремлёвского выпуска и пододвинул Бобынину:

-- Вот, возьмите этих.

-- Спасибо. Не меняю марки. Кашель. -- И достал "беломорину" из самодельного портсигара. -- Вообще, поймите и передайте там, кому надо выше, что вы сильны лишь постольку, поскольку отбираете у людей не всё. Но человек, у которого вы отобрали всё -- уже не подвластен вам, он снова свободен.

Бобынин смолк и углубился в курение. Ему нравилось дразнить министра и нравилось полулежать в таком удобном кресле. Он только жалел, что ради эффекта отказался от роскошных папирос.

Министр сверился с бумажкой.

-- Инженер Бобынин! Вы -- ведущий инженер установки "клиппированная речь"?

-- Да.

-- Я вас прошу сказать совершенно точно: когда она будет готова к эксплуатации?

Бобынин вскинул густые тёмные брови:

-- Что за новости? Не нашлось никого старше меня, чтобы вам на это ответить?

-- Я хочу знать именно от вас, К февралю она будет готова?

-- К февралю? Вы что -- смеётесь? Если для отчёта, на скорую руку да на долгую муку -- ну, что-нибудь... через полгодика. А абсолютная шифрация? Понятия не имею. Может быть -- год.

Абакумов был оглушён. Он вспомнил злобно-нетерпящее подёргивание усов Хозяина -- и ему жутко стало тех обещаний, которые, повторяя Селивановского, он дал. Всё опустилось в нём, как у человека, пришедшего лечить насморк и открывшего у себя рак носоглотки.

Обеими руками министр подпёр голову и сдавленно сказал:

-- Бобынин! Я прошу вас -- взвесьте ваши слова. Если можно быстрей, скажите: что нужно сделать?

-- Быстрей? Не выйдет.

-- Но причины? Но какие причины? Кто виноват? Ска- {110} жите, не бойтесь! Назовите виновников, какие бы погоны они ни носили! Я сорву с них погоны!

Бобынин откинул голову и глядел в потолок, где резвились нимфы страхового общества "Россия".

-- Ведь это получается два с половиной-три года! -- возмущался министр. -- А вам срок был дан -- год! И Бобынина взорвало:

-- Что значит -- дан срок? Как вы представляете себе науку: Сивка-Бурка, вещая каурка? Воздвигни мне к утру дворец -- и к утру дворец? А если проблема неверно поставлена? А если обнаруживаются новые явления? Дан срок! А вы не думаете, что кроме приказа ещё должны быть спокойные сытые свободные люди? Да без этой атмосферы подозрения. Вон мы маленький токарный станочек с одного места на другое перетаскивали -- и не то у нас, не то после нас станина хрупнула. Чёрт её знает, почему она хрупнула! Но её заварить -- час работы сварщику. Да и станок -- говно, ему полтораста лет, без мотора, шкив под открытый ременной привод! -- так из-за этой трещины оперуполномоченный майор Шикин две недели всех тягает, допрашивает, ищет, кому второй срок за вредительство намотать. Это на работе -- опер, дармоед, да в тюрьме ещё один опер, дармоед, только нервы дёргает, протоколы, закорючки -- да на чёрта вам это оперноетворчество?! Вот все говорят -- секретную телефонию для Сталина делаем. Лично Сталин наседает -- и даже на таком участке вы не можете обеспечить технического снабжения: то конденсаторов нужных нет, то радиолампы не того сорта, то электронных осциллографов не хватает. Нищета! Позор! "Кто виноват"! А о людях вы подумали? Работают вам все по двенадцать, иные по шестнадцать часов в день, а вы мясом только ведущих инженеров кормите, а остальных -- костями?.. Свиданий с родственниками почему Пятьдесят Восьмой не даёте? Положено раз в месяц, а вы даёте раз в год. От этого что -- настроение подымается? Может, воронков не хватает, в чём арестантов возить? Или надзирателям -- зарплаты за выходные дни? Ре-жим!! Режим вам голову мутит, с ума скоро сойдёте от режима. По воскресеньям раньше можно было весь день гулять, теперь запретили. Это зачем? Чтобы больше работали? На говне сметану собираете? От того, что без возду- {111} ха задыхаются -- скорее не будет. Да чего говорить! Вот меня зачем ночью вызвали? Дня не хватает? А ведь мне работать завтра. Мне спать нужно.

Бобынин выпрямился, гневный, большой.

Абакумов тяжело сопел, придавленный к кромке стола.

Было двадцать пять минут второго ночи. Через час, в половине третьего, Абакумов должен был предстать с докладом у Сталина, на кунцевской даче.

Если этот инженер прав -- как теперь изворачиваться?

Сталин -- не прощает...

Но тут, отпуская Бобынина, он вспомнил эту тройку лгунов из отдела специальной техники. И тёмное бешенство обожгло ему глаза.

PI он позвонил за ними.