81

Бобынин отдельно крупно шагал по главному кругу прогулки, не замечая или не придавая значения кутерьме со стукачами, когда к нему наперехват, как быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошёл маленький Герасимович.

-- Александр Евдокимыч!

Вот так подходить и мешать на прогулке не считалось среди шарашечных очень вежливым.

К тому ж они друг друга и знали мало, почти никак.

Но Бобынин дал стоп:

-- Слушаю вас.

-- У меня к вам один научно-исследовательский вопрос.

-- Пожалуйста.

И они пошли рядом, со средней скоростью.

Однако, полкруга Герасимович промолчал. И лишь {242} тогда сформулировал:

-- Вам не бывает стыдно?

Бобынин от удивления крутанул чугунцом головы, посмотрел на спутника (но они шли). Потом -- вперёд по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное здание.

Добрых три четверти круга он продумал и ответил:

-- И даже как!

Четверть круга.

-- А -- зачем тогда?

Полкруга.

-- Чёрт, всё-таки жить хочется...

Четверть круга.

-- ... Сам недоумеваю.

Ещё четверть.

-- ... Разные бывают минуты... Вчера я сказал министру, что у меня ничего не осталось. Но я соврал: а -- здоровье? а -- надежда? Вполне реальный первый кандидат... Выйти на волю не слишком старым и встретить именно ту женщину, которая... И дети... Да и потом это проклятое интересно, вот сейчас интересно... Я, конечно, презираю себя за это чувство... Разные минуты... Министр хотел на меня навалиться -- я его отпер. А так, само по себе, втягиваешься... Стыдно, конечно...

Помолчали.

-- Так не корите, что система плоха. Сами виноваты. Полный круг.

-- Александр Евдокимыч! Ну а если бы за скорое освобождение вам предложили бы делать атомную бомбу?

-- А вы? -- с интересом быстро метнул взгляд Бобынин.

-- Никогда.

-- Уверены?

-- Никогда.

Круг. Но какой-то другой.

-- Так вот задумаешься иногда: что это за люди, которые делают им атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься -- да такие же, наверно... Может, ещё на политучёбу ходят...

-- Ну уж!

-- А почему нет?.. Для уверенности им это очень помогает. {243}

Осьмушка.

-- Я думаю так, -- развивал малыш. -- Учёный либо должен всё знать о политике -- и разведданные, и секретные замыслы, и даже быть уверенным, что возьмёт политику в руки сам! -- но это невозможно... Либо вообще о ней не судить, как о мути, как о чёрном ящике. А рассуждать чисто этически: могу ли я вот эти силы природы отдать в руки столь недостойных, даже ничтожных людей? А то делают по болоту один наивный шаг: "нам грозит Америка"... Это -- детский ляпсус, а не рассуждение учёного.

-- Но, -- возразил великан, -- а как будут рассуждать за океаном? А что там за американский президент?

-- Не знаю, может быть -- тоже. Может быть -- никому... Мы, учёные, лишены собраться на всемирный форум и договориться. Но превосходство нашего интеллекта над всеми политиками мира даёт возможность каждому и в тюремной одиночке найти правильное вполне общее решение и действовать по нему.

Круг.

-- Да...

Круг.

-- Да, может быть...

Четвертушка.

-- Давайте завтра в обед продолжим этот коллоквиум. Вас... Илларион...?

-- Павлович.

Ещё незамкнутый круг, подкова.

-- И особо -- в применении к России. Мне сегодня рассказали о такой картине -- "Русь уходящая". Вы ничего не слышали?

-- Нет.

-- Ну, да она ещё не написана. И может быть совсем не так. Тут -- название, идея. На Руси были консерваторы, реформаторы, государственные деятели -- их нет. На Руси были священники, проповедники, самозванные домашние богословы, еретики, раскольники -- их нет. На Руси были писатели, философы, историки, социологи, экономисты -- их нет. Наконец, были революционеры, конспираторы, бомбометатели, бунтари -- нет и их. Были мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой {244} по пояс, крестьяне на тройках, лихие казаки, вольные бродяги -- никого, никого их нет! Мохнатая чёрная лапа сгребла их всех за первую дюжину лет. Но один родник просочился черезо всю чуму -- это мы, техно-элита. Инженеров и учёных, нас арестовывали и расстреливали всё-таки меньше других. Потому что идеологию им накропают любые проходимцы, а физика подчиняется только голосу своего хозяина. Мы занимались природой, наши братья -- обществом. И вот мы остались, а братьев наших нет. Кому ж наследовать неисполненный жребий гуманитарной элиты -- не нам ли? Если мы не вмешаемся, то кто?.. И неужели не справимся? Не держа в руках, мы взвесили Сириус-Б и измерили перескоки электронов -- неужели заплутаемся в обществе? Но что мы делаем? Мы на этих шарашках преподносим им реактивные двигатели! ракеты фау! секретную телефонию! и может быть атомную бомбу? -- лишь бы только было нам хорошо? И интересно? Какая ж мы элита, если нас так легко купить?

-- Это очень серьёзно, -- кузнечным мехом дохнул Бобынин. -- Продолжим завтра, ладно?

Уже был звонок на работу.

Герасимович увидел Нержина и договорился встретиться с ним после девяти часов вечера на задней лестнице в ателье художника.

Он ведь обещал ему -- о разумно построенном обществе.