nashi zagranicej.htm

Н. А. Лейкппъ.

НАШИ ЗАГРАНИЦЕЙ

ЮМОРИСТИЧМЖОК ОІІИСАНИ'. ІІОМДКИ СУМРУКЖЬ,

Николая Иваиоаича и Гяафиры Саімиоаиы ИВАНОНЫХЬ

ВЪ ПАРИЖЪ И ОЬРАТНО.

38ье ИЗДАНІі:.

ИЗДАТЕЛЬСТВО „ПРОГРЕССЪ". Рига, 1928.

Н. А. Лейкинъ.

НАШИ ЗАГРАНИЦЕЙ.

ЮМОРИСТИЧЕСКОЕ ОПИСАНШ ПОѢЗДКИ СУПРУГОВЪ,

Николая Ивановича и Глафиры Семеновны

ИВАНОВЫХЪ

ВЪ ПАРИЖЪ И ОБРАТНО.

34-ое изданіе

Tolstoi Hilfs- und Kulturwerk e.V. TOLSTOI BIBLIOTHEK

(L. C. Stevfcr^Sflfaothek) 8 Munchen 22, ThierschstraBe 11

337У6 GC 2002

LES EDITEURS REUNIS

11, rue de la Montagne Sainte-Genevieve F. 75005 PARIS

Les Editeurs Riunis, 1977

Переѣхали русскую границу. Показался прусскій орелъ, изображенный на щитѣ, прибитомъ къ столбу. Поѣздъ подъѣхалъ къ станціонному зданію. Русскіе кондуктора въ послѣдній разъ отворили двери вагоновъ. Послышалась нѣмецкая рѣчь. Стояли два откормленные нѣмца въ черныхъ военныхъ плащахъ съ множествомъ пуговицъ по правую и по лѣвую сторону груди и въ каскахъ со штыками. „Ейдкуненъ"! возгласилъ кто-то, проглатывая слова. Виднѣлись вывѣски со стрѣлами и съ надписями „Herrn", „Damen". Пассажиры стали сни-мать съ полокъ ручной багажъ и начали выходить изъ вагоновъ. Въ числѣ ихъ былъ и молодой купецъ съ женой, купеческое происхожденіе котораго сказывалось въ каждой складкѣ, въ каждомъ движеніи, хотя онъ и былъ одѣтъ по послѣдней модѣ. Прежде всего онъ ударилъ себя ладонью по дну шляпы котелкомъ и сказалъ женѣ:

— Ну-съ, Глафира Семеновна, пріѣхали въ загра-ницу. Теперь слѣдуетъ намъ свое образованіе доказы-вать. Сажайте иностранныя слэва! Сажайте безъ вся-кихъ стѣсненіевъ. Жарьте во всю.

Молодая супруга, одѣтая тоже по послѣдней модѣ, смутилась и покраснѣла.

— А какая это земля? — спросила она.

— Знамо дѣло — Нѣметчина. Нѣмецъ всегда на границѣ стоитъ. Помимо нѣмца ни въ какую чужую

землю не проѣдешь. Забирайте свою подушку-то. Мнѣ три не протащить сквозь двери. А насчетъ саквояжей мы носильщика крикнемъ. Какъ носилыцикъ-то на нѣмецкій манеръ?

— Я, Николай Ивановичъ, не знаю. Насъ этимъ словамъ въ пансіонѣ не обучали.

— Какъ-же это такъ. .. А говорили, что обучались.

— Я и обучалась, а только комнатныя слова знаю.

— Странно... самъ-же я слышалъ, какъ вы стихи читали на иностранномъ діалектѣ.

— To по-французски. Вотъ ежели по-французски придется, то я больше знаю.

— Какъ тутъ въ нѣмецкой іемлѣ по-французски! Нѣмецъ страхъ какъ француза не любитъ. Ему фран-цузъ—что тараканъ во щахъ. Эй носилыцикъ! — кри-чигь купецъ. — Гутъ моргенъ... Какъ васъ? Коммензи... Наши чемоданы. Брингензи... Саквояжи...

— Вотъ видишь, ты и самъ нѣмецкія слова знаешь.

— Десять то словъ! На этомъ не много уѣдешь. Хмельного я самъ поирошу по-нѣмецки, потому хмель-ныя слова я знаю, а остальныя ни въ зубъ. Эй, херъ носилыцикъ! Херъ это по-ихнему господинъ. Поучти-вѣе, такъ, можетъ, лучше... Херъ носилыцикъ! Ней-детъ, подлецъ! Въ другой вагонъ проперъ. Неужто самому придется переть?. . Вытаскивай подушки, а я саквояжи... Тащи? Чего-же стала?

— Да видишь, главная подушка не пролѣзаетъ. Надо по одной штукѣ...

— И къ чему только ты три подушки съ собой забралаі

— Да я не могу на одной спать. Голова затекаетъ. И наконецъ, вѣдь, не знаешь, куда ѣдешь. Можетъ быть, тамъ и вовсе безъ подушекъ...

— Брось подушки. Давай, я ихъ вытащу... Ну, пропихивай сзади, пропихивай... Вотъ такъ... Вѣдь таможня здѣсь. He сталибы нѣмцы подушки распары-вать и искать въ нихъ? Вѣдь цѣлыя перины мы при-тащили. He сочлибы за мѣшки съ товаромъ. Хоть сказать имъ, что это подушки. Какъ подушки-то по-нѣмецки?

— He знаю.

— Здравствуйте! А сейчасъ хвасталась, что всѣ комнатныя слова знаешь. Вѣдь подушка—комнатное слово.

— Знала, да забыла. И чего вы на меня серди-тесь? Вѣдь вы и сами не знаете!

— Я другое дѣло. Я спеціалистъ по хмельнымъ словамъ. Вотъ въ буфетѣ я въ лучшемъ. видѣ... „Биръ-тринкенъ... Шнапсъ-тринкенъ... Зейдель... фляше... бутербродъ"... и, наконецъ, я въ пансіонѣ не обучался. Нѣмецкимъ словамъ я выучился у нѣмцевъ-колонистовъ, которые пріѣзжаютъ къ намъ въ лавку веревки, парусину и гвозди покупать. „Ейнъ, цвей, дрей, фиръ, фиръ рубль, цванцигъ копекенъ". Считать по-нѣмецки тебѣ что угодно высчитаю, а другихъ я словъ не знаю. Ну, постой тутъ около подушекъ, а я саквояжи вытащу. Эй, херъ носильщикъ! Нумеръ ейнъ ундъ цванцигъ! Коммензи! — снова началъ кричать купецъ и манить носильщика.

Носилыцикъ, наконецъ, подошелъ, взялъ вещи и понесъ ихъ. Купецъ и его супруга тащили сзади подушки, зонтики, пледъ и ватное стеганое одѣяло.

— Zollamt... jetzt ist Zollamt. . . Koffer haben Sie, mein Herr? — спрашивалъ носильщикъ купца.

— Чортъ его знаетъ, что онъ бормочетъ! — воскликнулъ купецъ. — Глафира Семеновна, пони-маешь? — обратился онъ къ женѣ.

— Да должно быть на чай проситъ. Дай ему, — отвѣчала та.

— Ну, народъ! Даже двугривеннаго не хотятъ повѣрить и впередъ деныи требуютъ. Бери, бери.. . Вотъ три гривенника. He надувать сюда пріѣхали. Мы въ Петербургѣ въ полномъ довѣріи. У меня по банкамъ на полтораста тысячъ векселей гуляетъ...

Носилыцикъ денегъ не бралъ ы говорилъ:

— Nacher, nacher werden Sie zahlen. . .

— Глаша! He беретъ. Неужто двухъ пятиалтын-ныхъ мало? — недоумѣвалъ купецъ. — Иль, можетъ быть, ему нѣмецкія деньги надо?

— Да, конечно-же, онъ нѣмецкія деньги требуетъ,

— Дейчъ гельдъ хочешь? Дейчъ надо размѣнять. Гдѣ тутъ мѣняльная лавка? Надо размѣнять. Пони-маешь? Ничего не понимаетъ. Глаша! Да скажи ему по-нѣмецки, какъ васъ учили. Чего ты стыдишься-то! Ну, какъ по-нѣмецки мѣняльная лавка? Сади!

—' Ахь, Боже мой! Ну, что ты ко мнѣ пристаешь то!

— Ничего не знаетъі А еще у мадамы училась.

— Мѣняльную лавку вы найдете на нокзалѣ. Тамъ еврей вамъ и размѣняетъ, — послышалось сзади по-русски.

Говорилъ какой-то господинъ въ войлочной дорож-ной шапочкѣ. Купецъ обернулся и сказалъ:

— Мерси васъ... Удивительно какъ трудно безъ нѣмецкаго языка... Ничего не понимаютъ. Будьте добры сказать этой колбасѣ, что онъ на чай въ луч-шемъ видѣ получитъ, какъ только я размѣняю русскія деныи. Ну, вотъ. . . Еще мерси васъ. . . Извините. .. А какъ по-нѣмецки мѣняльная лавка, чтибы я могъ спросить?

— Вексельбуде.. . Но еврей, который будетъ мѣнять вамъ деньги, говоритъ по-русски.

— Анкоръ мерси васъ. . Вексельбуде, вексель-буде, — твердилъ купецъ. — Запомни, Глаша, какъ мѣняльная лавка называется, а то я впопыхахь-то могу забыть. Вексельбуде, вексельбуде.

У дверей вокзала стояли прусскіе жандармы и таможенные чиновники, отбирали паспорта и пропускали пассажировъ по очереди.

— Эхъ, слѣдовало бы захватить съ собой въ дорогу Карла Адамыча для нѣмецкаго языка, — гово-рилъ купецъ. — Онъ хоть пропойный человѣкъ, a все-таки съ языкомъ.

— Такъ отчего-же не взялъ? — сказала жена.

—■ А не сама-ли ты говорила, что я съ ннмъ съ круга сбиться могу? Я на твое образованіе надѣялся.

— Фу, какъ ты мнѣ надоѣлъ! Вотъ возьму да на зло тебѣ и заплачу.

— Да плачь. Чортъ съ тобойі

Жена слезливо заморгала глазами. Купецъ про-талкивалъ ее впередъ.

— Пассъ! — возгласилъ жандармъ и загородилъ ей дорогу.

— Глаша! Что онъ говоритъ? Чего ему нужно?— спрашивалъ у жены купецъ.

— Отстань. Ничего не знаю.

— ПассъЧ — повторилъ жандармъ и протянулъ руку.

— Ну, вотъ извольте видѣть, словно онъ будто въ винтъ играетъ: пассъ да пассъ.

— Отдайте свой паспортъ. Онъ паспортъ тре-буетъ, — сказалъ кто-то по-русски.

— Паспортъ? Ну, такъ такъ-бы и говорилъ, a to пассъ да пассъ. . . Вотъ паспортъ.

Купецъ отдалъ паспортъ и проскользнулъ сквозь двери. Жену задержали и тоже требовали паспортъ.

— Глаша! Чего-же ты?.. Иди сюда... Глафира Семеновна! Чего ты стала? — кричалъ купецъ.

— Да не пускаютъ. Вонъ онъ руки распростра-няетъ, — отвѣчала та. — Пустите же меня! — раздра-женно рванулась она.

— Пассъ! — возвысилъ голосъ жандармъ.

— Да вѣдь я отдалъ ейный паспортъ. Жена при мужѣ... Жена въ моемъ паспортѣ... Паспортъ у насъ общій... Это жена моя... Послушайте, херъ... Такъ не дѣлается.. . Эго безобразіе... Ейнъ паспортъ. Ейнъ паспортъ на цвей, — возмущался купецъ.

— Я жена его... Я фрау. фрау... А онъ мужъ... Это мой мари. . . монъ мари. . . — бормотала жена.

Наконецъ ее пропустили.

— Ну, народъ!—восклицалъ купецъ. — Ни одного слова по-русски... А еще, говорятъ, образованные нѣмцы! Говорятъ, куда ни плюнь, вездѣ университетъ или академія наукъ. Гдѣ-же тутъ образованіе, спра-шивается?! Тьфу, чтобы вамъ сдохнуть!

Купецъ плюнулъ.

II.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, запы-хавшіеся и раскраснѣвшіеся, сидѣли уже въ прусскомъ вагонѣ. Передъ ними стоялъ нѣмецъ-носилыцикъ и

ждалъ подачки за принесенные въ вагонъ мѣшки и подушки. Николай Ивановичъ держалъ на ладони горсть прусскихъ серебряныхъ монетъ, перебиралъ ихъ другой рукой и рѣшительно недоумѣвалъ, какую монету дать носилыцику за услугу.

— Разбери, что это за деныи! — бормоталъ онъ.— Однѣ будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаюгь! Потомъ мелочь!.. На однѣхъ монетахъ помѣчено, что пять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а обѣ монетки •дной величины.

Онъ взялъ три монетки по десяти пфениговъ и подалъ нрсилыцику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ ыонетки на ладони.

— Неужто мало? Вѣдь я три гривенника даюі — воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять нфениговъ.

Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.

— Вотъ такъ нѣмецкая мордаі Сорокъ ихнихъ копѣекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то sa сорокъ копѣекъ носильщики въ поясъ кланяютсяі — вродолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ.

— А почемъ ты знаешь, можетъ быть, ихнія ко-иѣйки-то меньше? — сказала та и прибавила: — Ну, да что объ этомъ толковать! Хорошо, что ужъ въ вагоны-то усѣлись. Только, въ тѣ ли ыы вагоны сѣли? He уѣхать бы куда въ другое мѣсто вмѣсто Берлина-то!

— Песъ ихъ знаегь! Каждому встрѣчному и попе-речному только и твердилъ, что Берлинъ, Берлинъ и Берлинъ. Всѣ тыкали перстами въ этотъ вагонъ.

Николай Ивановичъ высунулся изъ окна вагона и крикнулъ:

— Эй! херъ кондукторъі Берлинъ здѣсь?

— О, ja, mein Herr, Berlin.

— Слышишь? Около русской границы и то по-мѣмецки. Хотя бы одна канзлья сказала какое-нибудь слово по-русски, кромѣ жида-мѣнялы.

— Ну, вотъ съ жидами и будемъ разговаривать. Вѣдь ужъ жиды навѣрное вездѣ есть.

— Да неужто, ты, Глашенька, окромя комнатныхъ словъ, никакого разговора не знаешь?

— Про ѣду знаю.

— Ну, слава Богу, хоть про ѣду-то. По крайней мѣрѣ, голодомъ не насидимся. Ты про ѣду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мѣрѣ, поняла ли, что нѣмецъ въ таможнѣ при допросѣ-то спрашивалъ?

— Да онъ только про чай да про табакъ съ папи-росами и спрашивалъ. Тэ, табакъ папиросъ...

— Ну, это-то и я понялъ. А онъ еще что-то спра-шивалъ.

— Ничего не спрашивалъ. Спрашивалъ про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, — продолжала жена. — Думала, ну какъ полѣзетъ въ платьѣ щупать.

— А гдѣ у тебя чай съ папиросами?

— Въ турнюрѣ. Два фунта чаю и пятьсотъ штукъ папиросъ для тебя.

— Вотъ за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и съ чаемъ, и съ папиросами. A to Ѳедоръ Кирилычъ вернулся изъ заграницы, такъ сказывалъ, что папиросы ихнія на манеръ какъ бы изъ капустнаго листа, а чай такъ брандахлыстъ какой-то. Вотъ пиво здѣсь—уму помраченье. Я сейчасъ пару кружекъ опрокинулъ— прелесть. Бутерброды съ колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.

— Колбасная-то колбасная, да кто ихъ знаетъ, изъ чего они свои колбасы дѣлаютъ. Можетъ быть, изъ кошекъ да изъ собакъ. Нѣтъ, я ихъ бутербродовъ ѣсть не стану. Я своихъ булокъ захватила и у меня сыръ есть, икра.

— Нельзя же, душечка, совсѣмъ не ѣсть.

— Колбасу? Ни за что на свѣтѣ! Да и вообще не стану ѣсть ничего, кромѣ котлеты или бифштекса. У нихъ, говорятъ, супъ изъ рыбьей чешуи, изъ яичной скорлупы и изъ сельдяныхъ головъ варится.

— Ну?!

— Я отъ многихъ слышала. Даже въ газетахъ чи-тала. А нашъ жилецъ-нѣмецъ настройщикъ, что въ па-

пенькиномъ домѣ живетъ... Образованный нѣмецъ, a что онъ ѣстъ вмѣсто супа? Разболтаетъ въ пивѣ корки чернаго хлѣба, положитъ туда яйцо, сваритъ, вотъ и супъ. Намъ ихняя кухарка разсказывала. „Они, гово-ритъ, за обѣ щеки ѣдятъ, а мнѣ въ глотку не идетъ. Я, говоритъ, кофейными переварками съ ситнымъ въ тѣ дни питаюсь". Я и рыбу у нихъ въ Нѣметчинѣ ѣсть не буду.

— Рыбу-то отчего? Вѣдь ужъ рыба все рыба.

— Боюсь, какъ-бы вмѣсто рыбы змѣи не подали. Они и змѣй ѣдятъ и лягушекъ.

— Это французы.

— И французы, и нѣмцы. Нѣмцы еще хуже. Я сама видѣла, какъ настройщицкая нѣмка въ корзинкѣ угря на обѣдъ съ рынка тащила.

— Такъ угря-же, а не змѣю.

— Та же змѣя, только водяная. Нѣтъ, я у нихъ ни рыбы, ни колбасы, ни супу— ни ла что на свѣтѣ. . Бифштексъ, котлета, булки. Пироги буду ѣсть, и то толь*со съ капустой. Яйца буду ѣсть. Тутъ ужъ, по крайней мѣрѣ, видишь, что ѣшь настоящее.

— У нихъ и яйца поддѣльныя есть.

— Да что ты! Какъ же это такъ яйца поддѣлать?

— Въ искусственной алебастровой скорлупѣ, a внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читалъ, что поддѣлываютъ.

— Тьфу, тьфу! Кофе буду пить съ булками.

— И кофе поддѣльный. Тутъ и жареный горохъ, и рожь, и цикорій.

— Ну, это все-таки не поганое.

— А масла у нихъ настоящаго и нѣтъ. Все мар-гаринъ. Вѣдь мы съ нихъ примѣръ-то взяли. Да еще изъ чего маргаринъ-то...

— He разсказывай, не разсказывайі. . —замахала руками жена. — А то я ничего жаренаго ѣсть не стану.

Поѣздъ тихо тронулся.

— По нѣмецкой землѣ ѣдемъ. Въ царство пива и колбасы насъ везутъ,—сказалъ Николай Ивановичъ.

III.

Поѣздъ стрѣлой мчался отъ Эйдкунена по напра-вленію къ Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительныя станціи, останавливаясь только на одну или двѣ минуты передъ главными станціями. Передъ окнами вагоновъ мелькали, какъ въ калейдо-скопѣ, каменныя деревеньки съ черепичными крышами на домахъ, съ маленькими огородиками между домовъ, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстрижен-ной, а въ этихъ огородахъ—женщины въ соломенныхъ шляпкахъ съ лентами, копающіяся въ грядахъ.

— Смотри-ка, смотри-ка: въ шляпкахъ и на ого-родахъ работаютъі—удивлялась Глафира Семеновна. — Да неужели это нѣмецкія деревенскія бабы?

— Должно быть, что бабы. Карлъ Адамычъ ска-зывалъ, что у нихъ деревенскія бабы въ деревняхъ даже на фортепіанахъ играютъ, a no праздникамъ себѣ мороженое стряпаютъ,—отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Мороженое? Да что ты! А какъ-же у насъ раз-сказываютъ, что нѣмцы и нѣмки съ голоду къ намъ въ Россію ѣдутъ? Вѣдь ужъ ежели мороженое...

— Положимъ, что отъ мороженаго въ брюхѣ еще больше заурчитъ, ежели его одного нажраться. Да нѣтъ, не можетъ быть, чтобы съ голоду... Какой тутъ го-лодъ, ежели въ деревняхъ вотъ уже сколько времени ѣдемъ—ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенныхъ крышъ не видать. Просто-напросто нѣ-мецъ къ намъ ѣдетъ на легкую работу. Здѣсь онъ гряды комаетъ, а у насъ пріѣдетъ—сейчасъ ему мѣсто упра-вляющаго въ имѣніи. . . Здѣсь бандуристъ какой-нибудь н no трактирамъ за пятаки да за гривенники играетъ, я къ намъ пріѣдетъ—настройщикъ и сейчасъ ему по иолтора рубля за настройку фортепіанъ платятъ.

He мало удивлялись они и нѣмкѣ-пассажиркѣ, ня.чавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, нынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его ни:<ать въ теченіе двухъ часовъ.

— Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? — сказала жена.

— И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка, — отвѣчалъ мужъ. — Нѣмки ужъ такой на-родъ... Нѣмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.

А поѣздъ такъ и мчался. Супруги наѣлись булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ послѣ соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбѣгать въ буфетъ, опасаясь, что поѣздъ уйдетъ безъ нихъ.

— Чортъ бы побралъ эту нѣмецкую ѣзду съ минутными остановкамиі Помилуйте, даже въ буфетъ сбѣгать нельзя! — горячился Николай Ивановичъ. — Поѣздъ останавливается, пятьдесятъ человѣкъ выпу-скаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ—и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ — ничего. Одинъ звонокъ — и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи... Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человѣку во время остановки поѣзда даже кружки пива выпить нельзя?

— Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ, — посовѣтовала ему жена... — За стекло-то заплатимъ.

— Попроси... Легко сказать—попроси... А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадѣялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть понѣмецки.. .

— Комнатныя слова я знаю, а тутъ хмельныя слова. Это по твоей части. Самъ-же ты хвастался, что хмель-ныя слова выучилъ въ лучшую,—ну, вотъ и попроси у кондуктора, чтобы онъ принесъ пива.

— А и то попросить.

Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана серебря-ную марку и, показывая ее пробѣгавшему кондуктору, крикнулъ:

— Эй, херъ!.. Херъ кондукторъ! Коммензи... Вотъ вамъ нѣмецкая полтина... Дейчъ полтина. . . Биръ тринкенъ можно? Брингензи биръ... Боюсь выйти изъ вагона, чтобы онъ не уѣхалъ.. . Два биръ... Цвей биръ... Для меня и для мадамъ.. Цвей биръ, а остальное—немензи на чай...

Все это сопровождалось жестами. Кондукторъ понялъ—и явилось пиво. Кельнеръ принесъ его изъ буфета. Мужъ и жена жадно выпили по кружкѣ.

Поѣздъ опять помчался.

IV.

Выпитая кружка пиоа раздражила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.

— Господи! Хоть-бы чайку гдѣ-нибудь напиться вь охотку, — говорила Глафира Семеновна мужу. — Неужто поѣздъ гакъ все и будетъ мчаться до Берлина безъ остановки? Гдѣ-же мы пообѣдаемъ? Гдѣ-же мы поужинаемъ? Хоть бифштексъ какой-нибудь съѣсть и супцу похлебать. Вѣдь нельзя-же всю дорогу сыромъ и икрой питаться. Да и хлѣба у меня мало. Всего только три маленькія булочки остались. Что это за житье, не пивши, не ѣвши, помилуйте!

— Ага! жалуешься! — поддразнилъ ее мужъ. — А зачѣмъ просилась заграницу? Сидѣла бы у себя дома на Лиговкѣ.

— Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась къ французамъ на выставку.

— Да вѣдь и тамъ не слаще. Погоди, на Эйфе-левой-то башнѣ, можетъ быть, взвоешь.

— Николай Иванычъ, да попроси-же ты у кондук-тора еще пива.

— Погоди, дай до станціи-то доѣхать.

Но на станціяхъ, какъ на грѣхъ, останавливались на одну минуту.

Поѣздъ мчался съ неимовѣрной быстротой. Мимо оконъ вагоновъ безпрерывно мелькали домики, поля, «асѣянныя озимью, выравненные, скошенные луга, фабричныя трубы или сады и огороды. Вездѣ воздѣ-лпнная земля и строенія.

— Да гдѣ же у нихъ пустырь-то? Гдѣ же бо-лота? — дивился Николай Ивановичъ.

Въ вагонъ пришелъ кондукторъ ревизовать билеты.

— Биръ. тринкенъ... Гдѣ можно биръ тринкенъ и

поѣсть что-нибудь? — приставалъ къ нему Николай Ивановичъ.

— Эссенъ, эссенъ... —пояснила Глафира Семе-новна и покраснѣла, что заговорила по-нѣмецки. — Биръ тринкенъ, тэ тринкенъ, кафе тринкенъ и эссенъ? — продолжалъ она.

Кондукторъ понялъ, что у него спрашиваютъ, и отвѣчалъ:

— Konigsberg. . . Konigsberg werden Sie zwolf Minu-ten stehen...

— Поняли, поняли. Зеръ гутъ. Въ Кенигсбергѣ двѣнадцать минутъ. Ну, вотъ это я понимаю! Это какъ слѣдуетъ. Это по-человѣчески! — обрадовался Николай Ивановичъ.

Смеркалось. Супруги съ нетерпѣніемъ ждали Кенигсберга. Но вотъ поѣздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освѣщенный.

— Konigsberg! — возгласилъ кондукторъ.

— Слава Тебѣ, Господи! Наконецъ-то! Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и

Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три поѣзда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.

— Вотъ адъ-то! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. — Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замѣтить, изъ котораго поѣзда мы вышли, a to потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поѣздъ. Видишь, нашъ поѣздъ посрединѣ стоитъ, a на боковыхъ рельсахъ — это чужіе поѣзда. Ну, пой демъ скорѣй въ буфетъ.

Они бѣгутъ, натыкаются на носилыциковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарел-кахъ супъ. „Табельдотъ по три марки съ персоны", читаетъ Глафира Семеновна нѣмецкую надпись надъ столомъ.

— Полный обѣдъ есть здѣсь за три марки. Зани-май скорѣй мѣста, — говоритъ она мужу.

Тоть быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ

сѣсть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бор-мочетъ по-нѣмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.

— Ви? Васъ? Мы ѣсть хотимъ. . . Эссенъ. . . ми-тагъ эссенъ, — говоритъ Глафира Семеновна.

Лакей упоминаетъ слово „телеграмма". Подходять двое мужчинъ, говорятъ лакею свою фамилію и зани-маютъ мѣста за столомъ, на которыя разсчитывалъ Николай Ивановичъ.

— Чтожъ это такое! — негодуетъ Николай Ива-новичъ. — Ждали, ждали ѣды, пріѣхали на станцію и ѣсть не даютъ, не позволяютъ садиться! Однимъ можно за столъ садиться, а другимъ нельзя! Я такія-же деньги за проѣздъ плачу!

Л^кей опять возражаетъ ему, упоминая про теле-rt «шму. За столомъ, наконецъ, находится какой-то русскій. Видя, что двое его соотечественниковъ не могуть понять, что отъ нихъ требуютъ, онъ старается разъяснить имъ.

— Здѣсь табльдотъ по заказу. . . Нужно было обѣдъ заранѣе телеграммой заказать, — говоритъ онъ.— Вы изволили прислать сюда телеграмму съ дороги?

— Какъ телеграмму? Обѣдъ-то по телеграммѣ? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? — обращается Нико-

лай Ивановичъ къ женѣ. ..... Очень вамъ благодаренъ,

что объяснили, — говоритъ онъ русскому. — Но мы ѣсть и пить хотимъ. Неужели-же здѣсь безъ теле-граммы ничего ни съѣсть, ни выпить нельзя?

— Вы по картѣ можете заказать. По картѣ что угодно...

— Эй! Прислуживающій! Человѣкъ! Эссенъ! Что-нибудь эссенъ скорѣй и биръ тринкенъ! — вопитъ Николай Ивановичъ. — Цвей порціи.

Появляется лакей, ведетъ его и супругу къ дру-гому столу, отодвигаетъ для нихъ стулья и подаетъ карту.

— Гдѣ тутъ карту разсматривать, братецъ ты мой! Давай двѣ котлеты или два бифштекса.

— Zvei Koteleten? O, ja... — отвѣчаетъ лакей и бѣжитъ за требуемымъ, но въ это время входитъ

желѣзнодорожный сторожъ и произноситъ что-то по-нѣмецки, упоминая Берлинъ.

Пассажиры вскакиваютъ изъ-за стола и прини-маются разсчитываться.

— Что-же это такое, Господи! Неужто-же поѣздъ отправляется? Вѣдь эдакъ не пивши, ни ѣвши уѣзжать надо. Берлинъ? — спрашиваетъ онъ сторожа.

— Берлинъ, — отвѣчаетъ тотъ.

— Глаша! Бѣжимъ! A to опоздаемъі

Мужъ и жена вскакиваютъ изъ-за стола. Появ-ляется лакей съ двумя котлетами.

— Некогда, некогда! — кричитъ ему Николай Ивановичъ. — Давай скорѣй эти двѣ котлеты. Мы съ собою возьмемъ. . . Клади въ носовой платокъ. .. Вотъ такъ... ГлашаІ Тащи со стола хлѣба.. Въ вагонѣ поѣдимъ. Человѣкъ! Меншъі Получай... Вотъ двѣ полтины... Мало? Вотъ еще третья. ГлашаІ Скорѣй, a to опоздаемъ. Ну, порядки!..

Мужъ и жена бѣгутъ изъ буфета.

— Николай Ивановичъ! Николай Ивановичъ! У меня юбка сваливается! — говоритъ на бѣгу жена.

— He до юбокъ тутъ, матушка. Бѣги! Они выбѣжали изъ буфета, бросились къ поѣзду и вскочили въ вагонъ.

Глаша! Гдѣ-же наши подушки, гдѣ-же наши сак-вояжи?—воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись вмѣстѣ съ женой въ вагонѣ.

— Боже мой, укралиі.. Неужто украли?—всплес-нула руками Глафира Семеновна.—Или украли, или мы мы не въ тотъ вагонъ сѣли. Такъ и есть, не въ тотъ вагонъ. Тотъ вагонъ былъ съ сѣрой, а этотъ съ какой-то рыжей обивкой. Выходи скорѣй, выскакивай!

Николай Ивановичъ бросился къ запертымъ сна-ружи дверямъ купэ, быстро отворилъ окно и закричалъ:

— Эй, херъ... херъ кондукторъ.. . Отворите... Мы не въ тотъ вагонъ попали!

ІІі) иоѣздъ уже тронулся и быстро ускорялъ свой чіді, На крикъ никто не обратилъ вниманія.

К;ікой-то нѣмецъ въ войлочной шапкѣ, сидѣвшій і і. мими въ купэ, видя ихъ безпокойство, спросилъ ихъ •in) id но-нѣмецки, но они не поняли и только выта-рлщили глаза. Нѣмецъ повторилъ вопросъ и прибавилъ гліпю „Гамбургъ".

Постой... Мы даже, кажется, не въ тотъ noli ідь сѣли. Нѣмецъ что-то про Гамбургъ толкуеіъ,— иіиуіанно проговорила Глафира Семеновна, обращаясь к ь мужу.

- Да что ты... Вотъуха-то! Спроси-же его, куда ми ѣдемъ. Вѣдь можешь-же ты хоть про это-ти спро-і иті,?| Вѣдь ты все-таки чему-же нибудь училась въ іінмсіонѣ.

Испугъ придалъ Глафирѣ Семеновнѣ энергіи. Она іюдумала, сложила кой-какъ въ умѣ нѣмецкую фразу и шдала вопросъ нѣмцу:

— Инъ Берлинъ виръ фаренъ? Берлинъ этотъ вагонъ?

— Nein, Madame, wir fahren nach Gamburg.

— Какъ нахъ Гамбургъ? A Берлинъ?

Нѣмецъ отрицательно покачалъ головой и опять что-то пробормоталъ по-нѣмецки.

— Да, конечно-же, не въ томъ поѣздѣ ѣдемъ, — чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ досадливо почесалъ затылокъ.

— Ну, переплетъі Бѣда безъ языкаі — вырва-лось у Николая Ивановича.

-— Въ Гамбургъ, въ Гамбургь ѣдемъ... въ Гам-бургъ,—твердила Глафира Семеновна.

Да спроси ты у нѣмца-то поосновательнѣе. Можетъ быть, поѣздъ-то гамбургскій, а Берлинъ по дорогѣ будетъ.

— Какъ я спрошу, ежели я не умѣю! Спрашивай самъ.

— Чему-же ты училась въ пансіонѣ?

— А ты чему учился у своихъ нѣмцевъ-колони-стовъ и чухонцевъ?

— Я учился въ лавкѣ, продавая парусину, желЬзо

33796

GC2002

и веревки. За меня въ пансіонъ разнымъ мадамъ деньги не платили. Я счетъ по-нѣмецки знаю, хмельныя слова знаю.

— Ты хмельныя, а я комнатныя. Про поѣзда насъ ничего не учили.

Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но, наконецъ, Николай Ивановичъ плюнулъ, оттолкнулъ отъ себя жену, подсѣлъ къ нѣмцу и показалъ ему свои проѣздные билеты. Нѣмецъ посмотрѣлъ ихъ и опять отрицательно покачалъ головой.

— Nein. Das ist nicht das. Die Fuhrkarten sind nach Berlin, aber vir fahren nach Gamburg.

— Да Берлинъ-то будетъ no дорогѣ, или нѣтъ? Вотъ что я васъ спрашиваю! — раздраженно крикнулъ Николай Ивановичъ. Ну, можетъ быть, такъ, что сна-чала Берлинъ, а нахеръ Гамбургъ или сначала Гам-бургъ, а нахеръ Берлинъ. Нихъ ферштейнъ.

— О, ja... ich versteche... Berlin ist dort und Gam-burg ist dort. Fon Dirschau sind zwei Zweigen.

Нѣмецъ показалъ жестами въ двѣ противополож-ныя стороны.

— Здравствуйте! Даже и не въ ту сторону и ѣдемъ-то,—отскочилъ отъ нѣмца Николай Ивановичъ, понявъ, что по дорогѣ не будетъ Берлина. А гдѣ этотъ самый Гамбургъ? Чортъ его знаетъ, гдѣ онъ! Можетъ быть, на краю свѣта!

Глафира Семеновна сидѣла, держа въ рукѣ кот-леты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.

— Зачѣмъ же намъ въ Гамбургъ-то ѣхать? Мы выйдемъ вонъ изъ вагона на первой-же станціи,—гово-рила она.

— А чорть ихъ знаетъ, будетъ-ли еще по дорогѣ станція-то, да и выпустятъ-ли насъ изъ этого вагона. Видишь какіе у нихъ вездѣ дурацкіе порядки. Можетъ быть, изъ вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпу-стятъ. А заплати деныи сполна, да и поѣзжай.

— Попросимся, чтобы выпустили. Скажемъ, что ио ошибкѣ не въ тотъ поѣздъ попали.

— Попросимся, скажемъ... А кто будетъ гово-ригь, ежели по-нѣмецки ты ни аза въ глаза, а я еще меньше? Въ ГамбургъІ На кой песъ, спрашивается, намъ этотъ Гамбургъ,—горячился Николай Ивановичъ, но, увидавъ уже рыдающую жену, понизилъ голосъ и прибавилъ: — He реви... Утри глаза платкомъ и сиди безъ слезъ.

— Какъ-же я могу утереться платкомъ, ежели у меня въ носовомъ платкѣ котлеты! Вѣдь весь платокъ у меня въ подливкѣ. Самъ-же ты въ Кенигсбергѣ на станціи въ мой носовой платокъ котлеты съ двухъ та-релокъ вываливалъ,—отвѣчала жена.

— Вынь изъ саквояжа чистый платокъ. Нехо-рошо въ слезахъ. Вонъ нѣмецъ смотритъ.

— Да, вѣдь, саквояжи въ томъ поѣздѣ остались.

— Тьфу!.. И то.. Совсѣмъ спутался. Вотъ нака-заніе-то! Ну, возьми мой платокъ и вытрись моимъ платкомъ.

— Лучше-же я кончикомъ отъ своего платка... Кончикъ не замаранъ.

Вошелъ кондукторъ визировать билеты, увидалъ у супруговъ не тѣ билеты, заговорилъ что-то по-нѣмецки и, наконецъ, возвыся голосъ, раскричался.

— Weg, weg! Sie miissen bald umsteigen und die Strafe zahlen, — кричалъ онъ.

— Про штрафъ говоритъ. Штрафъ возьмутъ, — пробормоталъ Николай Ивановичъ женѣ и, обратясь къ кондуктору, спросилъ: — Да геенъ-то все-таки можно? Изъ вагона-то можно геенъ?... Выпустятъ насъ на станціи?

— Какъ манъ на станціи веггеенъ? — поправила мужа жена.

— О, ja... ja... Bald wird die Station und Sie mtissen fort.

— Что онъ говоритъ? — интересовался Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что сейчасъ будетъ станція и насъ высадятъ.

— Ну, слава Тебѣ, Господи!

Поѣздъ уменьшилъ ходъ и, наконецъ, остановился. Супруги не вышли, а выскочили изъ вагона, словно изъ тюрьмы. Кондукторъ сдалъ ихъ начальнику станціи, свистнулъ, вскочилъ на подножку вагона, и поѣздъ опять помчался.

VI.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли передъ начальникомъ станціи, совали ему свои билеты и ждали надъ собой суда.

Начальникъ станціи, длинный и тощій, какъ хлыстъ, въ красной фуражкѣ и съ сигарой въ зубахъ, глубоко-мысленно сталъ разсматривать сунутую ему книжку билетовъ прямого сообщенія до Парижа.

— Бите, загензи, васъ махенъ? Васъ махенъ? — спрашивала въ свою очередь Глафира Семеновна.

— Ага! заговорила по-нѣмецки! Заставила нужда калачи ѣсть! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, съ какимъ-то злорадствомъ подмигивая женѣ.

— Заговорила потому, что обыкновенныя комнат-ныя слова потребовались. Комнатныя слова я отлично знаю. Васъ махенъ? Васъ махенъ? — повторяла она передъ начальникомъ станціи.

Тотъ понялъ вопросъ, важно поднялъ голову и заговорилъ по нѣмецки. Говорилъ онъ съ толкомъ, съ разстановкой, наставительно, часто упоминалъ Кенигс-бергъ, Берлинъ, Диршау, слово „Schnellzug" и сопро-вождалъ все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась отъ табачнаго дыма, который онъ пускалъ ей прямо въ лицо, внимательно слушала, ста-раясь не проронить ни слова.

— Поняла? — спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Да, конечно-же, поняла. Слова самыя обыкно-венныя. Штрафъ, купить билеты и ѣхать обратно въ этотъ проклятый Кенигсбергъ.

— А когда, когда поѣздъ-то въ Кенигсбергъ пой-детъ? Спроси его по-нѣмецки. Вѣдь, можешь.

— Ви филь уръ поѣздъ инъ Кенигсбергь?

— Nach zwei Stunden, Madame.

— Что онъ говоритъ?

— He понимаю. Ви филь уръ? Уръ, уръ? — твердила она и показывала на часы.

— Um zehn Uhr, nach zwei Stunden. Начальникъ станціи вынулъ свои карманные часы

и показалъ на цифру десять.

— Черезъ два часа можно ѣхать? Отлично. Бери, мусью, штрафъ и отпусти скорѣй душу на покаяніе! — воскликнулъ радостно Николай Ивановичъ, опустилъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда нѣсколько золотыхъ монетъ и серебряныхъ марокъ и протянулъ ихъ на ладони начальнику станціи. — Бери, бери... Отбирай самъ, сколько слѣдуетъ, и давай намъ билеты до Кенигсберга. Сколько нѣмецкихъ полтинъ надо, столько и бери.

— Немензи, немензи штрафъ ундъ фюръ билетъ, фюръ цвей билетъ, — подтвердила жена. — Виръ висенъ нихтъ вашъ гельдъ. Немензи...

Начальникъ станціи осклабилъ свое серьезное лицо въ улыбку и, отсчитавъ себѣ нѣсколько марокъ, при-бавилъ:

— Hier ist Wartenzimmer mit Speisesaal, wo Sie Konnen essen und trinken...

— Тринкенъ? — еще радостнѣе воскликнулъ Нико-лай Ивановичъ и схватилъ начальника станціи подъ руку. — Мосьеі Пойдемъ вмѣстѣ тринкенъ. Биръ тринкенъ, шнапсъ тринкенъ. Коммензи тринкенъ... Биръ тринкенъ... Хоть вы и нѣмецъ, а все-таки выпьемъ вмѣстѣ. Съ радости выпьемъ. Давно я трин-кенъ дожидаюсь. Пойдемъ, пойдемъ. Нечего упи-раться-то... Комензи, — тащилъ онъ его въ буфетъ.

Черезъ пять минутъ начальникъ станціи и супруги сидѣли за столомъ въ буфетѣ.

— Шнапсъ! Биръ... Живо! — командовалъ Нико-лай Ивановичъ кельнеру.

— Бифштексъ! Котлету! — приказывала Глафира Семеновна. — Тэ... кафе... бутерброды... Да по-больше бутербродовъ. Филь бутербродовъ...

Столъ установился яствами и питіями. Появился

кюмель, появилось пиво, появились бутерброды съ сыромъ и ветчиной, кофе со сливками. Начальникъ станціи сидѣлъ, какъ аршинъ проглотивши, не измѣняя серьезнаго выраженія лица, и, выпивъ кюмелю, потяги-валъ изъ кружки пиво.

— Водка-то у васъ, херъ, очень сладкая—кюмель,— говорилъ Николай Ивановичъ, чокаясь съ начальникомъ станціи своей кружкой. — Вѣдь такой водки рюмку выпьешь, да и претить она начнетъ. Неужто у васъ здѣсь въ Нѣметчинѣ нѣтъ простой русской водки? Руссишь водка? Нейнъ? Нейнъ? Руссишь водка?

Нѣмецъ пробормоталъ что-то по-нѣмецки и зал-помъ докончилъ кружку.

— Анкоръ! Человѣкъ! Анкоръ... Меншъ... Еще цвей биръ!.. — кричалъ Николай Ивановичъ.

Появились новыя кружки. Николай Ивановичъ выпилъ залпомъ.

Нѣмецъ улыбнулся и выпилъ тоже залпомъ.

— Люблю, люблю за это! — воскликнулъ Нико-лай Ивановичъ и лѣзъ обнимать нѣмца. — Еще биръ тринкенъ. Цвей биръ тринкенъ.

Нѣмецъ не возражалъ, пожалъ руку Николая Ива-новича и предложилъ ему сигару изъ своего портсигара.

— Постой, я его спрошу, какъ намъ съ нашими подушками и саквояжами быть, что въ поѣздѣ уѣхали. Вѣдь не пропадать-же имъ, — сказала Глафира Семе-новна.

— А можешь?

— Да вотъ попробую. Слова-то тутъ не мудреныя.

— Понатужься, Глаша, понатужься. . .

— Загензи бите, во истъ наши саквояжъ и по-душки? Мы саквояжъ и подушки ферлоренъ. То-есть не ферлоренъ, нихтъ ферлоренъ, а нашъ багажъ, нашъ саквояжъ въ поѣздѣ остался... Багажъ въ цугь остался, — обратилась она къ нѣмцу. — Нихтъ фер-штеенъ?

И дивное дѣло —нѣмецъ понялъ.

— *О, ja ich verstehe, Madame. Вы говорите про багажъ, который поѣхалъ изъ Кенигсберга въ Берлинъ? Багажъ вашъ вы получите въ Берлинѣ, — заговорилъ

онъ по-нѣмецки. — Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden.

Поняла нѣмца и Глафира Семеновна, услыхавъ слова: „wird nicht verloren werden, telegrafiren".

— Багажъ нашъ не пропадетъ, ежели мы будемъ телеграфировать, — сказала она мужу. — Намъ въ Берлинѣ его выдадутъ.

— Такъ пусть онъ телеграфируетъ, а мы съ нимъ за это бутылку мадеры выпьемъ.. Херъ... Телегра-фирензи, а я скажу данке и, мы будемъ тринкенъ, мадера тринкенъ.

— О, ja, mit Fergntigen, — проговорилъ нѣмецъ, взялъ деныи и, поднявшись съ мѣста, пошелъ на телеграфъ.

Черезъ пять мннутъ онъ вернулся и принесъ квитанцію.

— Hier jetzt seien Sie nicht bange, — сказалъ онъ и потрепалъ Николая Ивановича по плечу.

— Вотъ за это данке, такъ данке! Человѣкъ! Меншъі Эйне фляше мадера! — крикнулъ тотъ и, обратясь къ нѣмцу, спросилъ: — Тринкенъ мадера?

— О, ja, Kellner, bringen Sie...

— Кельнеръ! Кельнеръ! А я и забылъ, какъ по-нѣмецки прислуживающій-то называется. Кельнеръ! Мадера!

Появилась мадера и была выпита. Лица у началь-ника станціи и у Николая Ивановича раскраснѣлись. Оба были уже на второмъ взводѣ, оба говорили одинъ по-нѣмецки, другой по-русски, и оба не понимали другъ друга.

Передъ прибытіемъ поѣзда, отправляющагося въ Кенигсбергъ, они вышли на платформу и дружественно похлопывали другъ друга по плечу. Николай Ивано-вичъ лѣзъ обниматься и цѣловаться, но начальникъ станціи пятился. Когда поѣздъ подъѣхалъ къ плат-формѣ, начальникъ станціи распростился съ Николаемъ Ивановичемъ и на этотъ разъ поцѣловался съ нимъ, посадилъ его въ вагонъ и крикнулъ:

— Gluckliche Reise! Поѣздъ помчался.

VII.

Поѣздъ мчался къ Кенигсбергу, куда начальникъ станціи неизвѣстно для чего отправилъ обратно супру-говъ, такъ какъ и на той станціи, гдѣ они пили съ нимъ пиво и мадеру, можно-бы было дожидаться пря-мого берлинскаго поѣзда, который не миновалъ бы станціи. Очевидно, тутъ было какое-то недоразумѣніе, и начальникъ станціи и супруги не поняли другъ друга.

Николай Ивановичъ сидѣлъ съ женой въ купэ и твердилъ:

— Кенигсбергъ, Кенигсбергъ . . Надѣлалъ онъ намъ переполоху! Въ гробъ лягу, а не забуду этого города, чтобъ ему ни дна, ни покрышки! И навѣрное, жидовскій городъ.

— Почему ты такъ думаешь? — спросила жеиа.

— Да вотъ, собственно, изъ-за „берга". Всѣ жиды — „берги": Розенберги, Тутенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этотъ заграничный городъ ничего не слыхалъ. Новый, какой, что-ли?

— Нѣтъ, мы про него въ пансіонѣ даже въ гео-графіи учили.

— Отчего-же ты мнѣ про него раньше ничего не сказала? Я бы и остерегся.

— Да что-же я тебѣ скажу?

— А вотъ то, что въ немъ обычай, что по теле-графу обѣдъ заказывать надо. Навѣрное, ужъ про 5то-то въ географіи сказано... Иначе на что-же тогда гео-графія? Вѣдь географію-то для ііутешествіи учатъ.

— Ничего въ нашей географіи ни иро обѣдъ, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесио помню.

Николай Ивановичъ скорчилъ гримасу и ироворчалъ.

— Хорошъ, значитъ, пансіонъ былъ I Имъ нѣмец-каго языка только комнатнымъ словамъ обучали, а изъ географіи ничего про обѣды не учили. Самяго то глав-наго и не учили.

— Кенигсбергъ!—крикнулъ коидукторъ, заглянувъ въ кулэ, и отобралъ билеты до Кенигсберга.

Черезъ минуту поѣздъ остановилси. Опять освѣ-

щенный вокзалъ, опять столовая съ снующими отъ стола къ столу кельнерами, разносящими кружки пива. Первымъ дѣломъ пришлось справляться, когда идетъ поѣздъ въ Берлинъ. Для вѣрности супруги обращались къ каждому желѣзнодорожному сторожу, къ каждому кельнеру, показывали свои билеты и спрашивали:

— Берлинъ? Ви филь уръ? Берлинъ? Оказалось, что поѣздъ въ Берлинъ пойдетъ че-

резъ два часа. Всѣ говорили въ одинъ голосъ. Неслово-охотливымъ или спѣшащимъ куда-нибудь Николай Ива-новичъ совалъ въ руку по „гривеннику", какъ онъ вы-ражался, то есть по десяти пфениговъ—и уста ихъ от-верзались. Нѣкоторые, однако, не совѣтовали ѣхать съ этимъ поѣздомъ, такъ какъ этотъ поѣздъ идетъ не прямо въ Берлинъ — придется пересаживаться изъ вагона въ вагонъ, и указывали на слѣдующій поѣздъ, который пойдетъ черезъ пять часовъ, но супруги, ра-зумѣется, ничего этого не поняли.

Das ist Bummelzug und bis Berlin miissen Sie zwei Mai umsteigen,—твердилъ Николаю Ивановичу какой-то желѣзнодорожный сторожъ, получившій на кружку пива.—Bummelzug. Haben Sie verstanden?

— Данке, данке... Цвей уръ ждать? Ну подо-ждемъ цвей уръ. Это наплевать. Тѣмъ временемъ пивца можно выпить,—и отъ полноты чувствъ Николай Ива-новичъ потрясъ сторожа за руку. — Какъ я, Глаша, по-нѣмецки-то говорить научился! — отнесся онъ къ женѣ. — Ну, теперь можно и пивца выпить. Надѣюсь, что ужъ хоть пиво-то можно безъ телеграммы пить. Пиво не ѣда.

Супруги усѣлись къ столу.

— Кельнеръ! Цвей биръ! — крикнулъ Николай Ивановичъ.

Подали пиво.

— Безъ телеграммы,—крикнулъ онъ женѣ. — По-пробовать развѣ и по бутерброду съѣсть. Можетъ быть, тоже безъ телеграммы.

— Да по телеграммѣ только обѣды — табльдотъ, а что по картѣ, то безъ телеграммы,—отвѣчала жена.—

Вѣдь русскій-то, прошлый разъ сидѣвшій за столомъ, явственно тебѣ объяснилъ.

— Ну?! Въ такомъ разѣ я закажу себѣ селянку на сковородкѣ. Ъсть смерть хочется. Какъ по нѣмецки селянка на сковородкѣ?

— Да почемъ-же я-то знаю!

— Постой, я самъ спрошу. Кельнеръ! Хабензи се-лянка на сковородкѣ? — обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

Тотъ выпучилъ на него глаза.

— Селянка, — повторилъ Николай Ивановичъ. — Сборная селянка.. . Капуста, ветчина, почки, дичина тамъ всякая. Нихтъ ферштейнъ? Ничего не понимаетъ. Глаша! Ну, какъ отварной поросенокъ подъ хрѣномъ? Спрошу хотя поросенка.

Жена задумалась.

— Неужто и этого не знаешь?

— Постой... Знаю... Свинья — швейнъ. А вотъ поросенокъ-то...

— Ребеночка отъ швейнъ хабен:іи? — спрашивалъ Николай Ивановичъ кельнера.

— Швейнбратенъ? О! я... —отвѣчалъ кельнеръ.

— Да не брата намъ надо, а дитю отъ швейнъ.

— Дитя—по-нѣмецки—киндъ,—вмѣшалась жена.— Постой я спрошу. Швейнкиндъ хабензи? - задала она вопросъ кельнеру.

— Постой, постой... Только швейнкиндъ отвар-ной, холодный.. .

— Кальтъ,—прибавила жена.

— Да съ сметаной и съ хрѣномь. Хабен:іи?

— Nein, mein Herr,—отвѣчалъ кельнеръ, еле удер-живая смѣхъ.

— Ну, вотъ видишь, стало быть и но картѣ ни-чего нельзя потребовать безъ тежтряммы. Гонорятъ— нейнъ,—подмигнулъ женѣ Николай Ивачоиичъ. — Ну, порядки!

— А ты дай ему на чай, такъ, можеть быть, бу-детъ и можно,—совѣтовала жена.—Сунь і-му въ руку. За двугривенный все сдѣлаетъ.

— А въ самомъ дѣлѣ попробовать?! Кельнеръ,

немензи вотъ на тэ и брингензи швейнкиндъ. Бери, бери.. . Чего ты? Никто не увидитъ. Будто по теле-граммѣ,—совалъ Николай Ивановичъ кельнеру двѣ де-сяти-пфениговыя монеты. Кельнеръ не взялъ.

— Nein, mein Herr, Ich habe schon gesagt, dasz wir haben nicht.

— He беретъ... Значитъ, у нихъ строго и нельзя.

— Такъ спроси хоть бутербродовъ съ сыромъ. Можетъ быть, бутерброды можно, — сказала жена.-—И мнѣ что-то ѣсть хочется.

— А бутерброды можно безъ телеграммы?—снова обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

. — Бутербродъ митъ кезе и митъ флейшъ, — при-бавила жена.

— О, ja, Madame.

— Ну, слава Богу!—воскликнулъ Николай Ивано-вичъ и принялся за пиво.—То-есть, скажи у насъ въ рынкѣ кому угодно, что есть въ Нѣметчинѣ такой городъ, гдѣ пріѣзжающимъ на станціи сбѣдать и ужинать только по телеграммамъ даютъ—рѣшительно никто не повѣритъ,—разсуждалъ онъ, разводя отъ удивленія ру-ками.

VIII.

Поѣздъ, котораго ожидали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, чтобы ѣхать въ Берлинъ, долженъ былъ придти въ Кенигсбергъ въ часъ ночи. Лишь только часовая стрѣлка на часахъ въ буфетѣ показала половину перваго, какъ уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.

— Скорѣй, Глаша, скорѣй, a to какъ бы не опо-здать. Чортъ ихъ знаетъ, какіе у нихъ тутъ порядки! Можетъ быть, и раньше поѣздъ придетъ. А ужъ на платформѣ будемъ стоять, такъ не опоздаемъ, — торо-милъ Николай Ивановичъ жену. — Какъ подойдетъ по-ѣздъ, такъ и вскочимъ. Ну, живо!

Ровно въ часъ къ платформѣ подошелъ поѣздъ

и вынустилъ пассажировъ. Супруги ринулись къ ваго-намъ и вскочили въ первое попавшееся купэ. Тамъ уже сидѣли два нѣмца—одинъ тошій, другой—толстый.

— Херъ... Бите.. . — обратился къ нимъ Николай Ивановичъ.—Васъ истъ дасъ? Берлинъ?

— О, ja. Man kann auch nach Berlin fahren,—далъ отвѣтъ толстякъ.

— Берлинъ? Слава Тебѣ, Господи!

Заглянулъ въ окно кондукторъ и спросилъ билеты. Посмотрѣвъ на билеты супруговъ, онъ сказалъ:

— In Dirschau mtissen Sie umsteigen.

— Глаша! Что онъ сказалъ?

— Песъ его знаетъ, что,—отвѣчала жена и задала вопросъ кондуктору: — Берлинъ?

— Ja, ja...—Aber in Dirschau werden Sic umsteigen,— повторилъ кондукторъ. — Этотъ иагоиъ отъ Диршау пойдетъ на Данцигь, а въ Диршау вы сядете въ дру-гой поѣздъ, который пойдетъ въ Берлинъ,—прибавилъ онъ также по-нѣмецки, но супруги ить всего этого по-няли только слово „Берлинъ".

— He ошиблись: Берлинъ, — киннулъ женѣ Нико-лай Ивановичъ.

Свистокъ, отклики на паровозѣ и поѣздъ по-ичался.

— Любопытно-бы было знать, вь которомъ часу мы будемъ завтра въ Берлинѣ?—говорила Глафира Се-меновна мужу.

— А ты понатужься да и спроси погь у этого толстенькаго нѣмца. У него лицо основательное.

Глафира Семеновна сообразила, бе:«:«пучно пошеве-лила нѣсколько разъ губамн и спросила:

— Берлинъ ви филь уръ?

— Ganz genau, Madame, kann ich nicht .чацеп. An Morgen werden Sie in Berlin sein.

— Что онъ, Глаша, говоритъ?

Глафира Семеновна, понявшая только слоио „мор-генъ" и переведшая его по-русски словомь „иаптра", отвѣчала:

— Говоритъ, что завтра, а про часъ ничсго не «казалъ. Что завтра-то, такъ мы и сами знаемъ.

— Такъ ты переспроси. Или постой, я переспрошу. Берлинъ ви филь уръ?

Нѣмецъ развелъ руками.

— Urn wie viel Uhr, das weiss ich nicht, aber ich weiss nur, dasz am Morgen frtih...

— Тьфу пропасть! Опять: завтра.

Ha слѣдующей станціи тотъ-же вопросъ былъ предложенъ кондуктору. Кондукторъ отвѣчалъ по-нѣмецки:

— Я ѣзжу до Данцига. Это другая вѣтвь. Про Берлинъ не могу сказать, — и опять прибавилъ слово „моргенъ", то есть „утромъ", но супруги опять-таки иеревели это слово словомъ „завтра".

И опять помчался поѣздъ, останавливаясь на ми-путу и на двѣ на станціяхъ. Въ вагонъ заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и цѣлые билеты изъ книжки прямого сообщенія и всякій разъ предупреждали, что въ Диршау придется пересѣсть въ другой поѣздъ, твердя: „in Dirshau miissen Sie umsteigen". Супруги затвердили уже и слова „Диршау" и „умштейгенъ", но все-таки не могли понять, что они обозначаютъ.

— Чортъ его знаетъ, что онъ такое говорить: „дырша да умштейгенъ"!—разводилъ всякій разъ ру-ками Николай Ивановичъ и съ досады плевалъ.

— He горячись, не горячись. Вѣдь уже всѣ въ одинъ голосъ говорятъ, что ѣдемъ мы въ берлинскомъ вагонѣ и въ Берлинъ, стало быть, горячиться тутъ не-чего. Пускай ихъ, что хотятъ говорятъ. Только бы бла-гополучно доѣхать,—останавливала его Глафира Семе-новна, стараясь успокоить.

Супругъ, наконецъ, успокоился, и началъ дремать.

IX.

Черезъ нѣсколько минутъ поѣздъ остановился. Застукали желѣзные молотки о чугунныя колеса вагоновъ, засуетились кондукторы, распахивая дверцы

вагоновъ купэ. Слышались возгласы: „Dirschau, Dirschau! Drei Minuten"... Глафира Семеновна сгюкойно сидѣла около открытой двери купэ и смотрѣла на платформу, по которой сновали носилыцики съ багажомъ, катились телѣжки съ ящиками и тюками, суетилась публика, раз-махивая руками съ зонтиками, баульчиками, связкой пледа. Николай Ивановичъ спалъ, похрапывая самымъ аппетитнымъ образомъ. Вдругъ къ ихъ купэ подбѣжалъ кондукторъ, нѣсколько минутъ тому назадъ ревизовав-шій ихъ билеты, и поспѣшно воскликнулъ, обращаясь къ Глафирѣ Семеновнѣ:

— Madame, was sitzen Sie denn? Sie reisen nach Berlin, also hier miissen Sie umsteigen! Das ist schon

Dirschau.

Глафира Семеновна ничего не поняла и, не шеве-

лясь, смотрѣла во всѣ глаза.

— Dirschau! Miissen umsteigen! — повторилъ кон-дукторъ и сдѣлалъ жестъ, приглашающій ее выйти изъ вагона. — Schneller! Schneller! Umsonst werden Sie nach Danzig fahren.

— Коля! Да проснись-же! Смотри, что онъ гово-ритъ! — засуетилась Глафира Семеновна, расталкивая

мужа.

Тотъ проснулся и потягивался. Кондукторъ кри-чалъ: „schnell, schnell" и показывалъ, что надо выхо-

дить изъ вагона.

— Коляі Да прочухайся-же! Онъ махаетъ и пока-зываетъ, чтобы мы выходили изъ вагона, — продол-жала Глафира Семеновна. — Поломалось что-нибудь, что-ли?

— Да почемъ-же я-то знаю! — зѣвалъ Николай Ивановичъ во всю ширину рта. — Спроси. Вѣдь ты все-таки лучше меня знаешь нѣмецкій языкъ.

— Виръ инъ Берлинъ, — сказала кондуктору Гла-

фира Семеновна.

— Ja, ja. Nach Berlin. Also hier mtissen Sie umsteigen und weiter fahren. Gott im Himmel! Was thun Sie denn? Es bleibt nur eine Halbe Minute. Weg von Waggon.

И опять жестъ, приглашающій выйти изъ вагона.

Николая Ивановича кондукторъ даже схватилъ за руку и потянулъ къ двери.

— Чортъ его знаетъ, куда онъ меня тащитъ ? — упирался тотъ. — Пріѣхали, что-ли? Херъ кондукторъ, Берлинъ?

— Ja, ja... Berlin... Schneller! Schneller!

— Глаша! Вообрази, въ Берлинъ пріѣхали! Вотъ такъ штука! — восклицалъ Николай Ивановичъ, вытя-нутый уже кондукторомъ на платформу.

—• Да что ты?

— Schneller, schneller, Madame! Urn Gottes willen, schneller.

— Выходи скорѣй! Вотъ неожиданность-то! Думали что завтра пріѣдемъ въ Берлинъ, а пріѣхали ночью.

Выскочила изъ вагона и Глафира Семеновна, но все еще не вѣрила и спрашивала кондуктора:

— Берлинъ? Берлинъ?

— Да, да.. . Отсюда вы должны ѣхать. Поѣздъ вамъ укажутъ, — отвѣчалъ тотъ по-нѣмецки.

Николай Ивановичъ совалъ ему въ руку два „нѣмецкихъ гривенника" и говорилъ:

— Данке, очень данке... Спасибо, что преду-предили.

Кондукторъ захлопнулъ дверцы купэ. Раздался свистокъ, и поѣздъ помчался.

— Вотъ неожиданностьто! Пріѣхали, въ Берлинъ пріѣхали! — бормоталъ Николай Ивановичъ на плат-формѣ. Какъ-же нѣмцы-то намъ все твердили, что моргенъ, моргенъ, то-есть завтра.

— Да вѣдь ужъ оно завтра и есть. Вѣдь гово-рили-то намъ вчера. Ежели по часамъ судить, то теперь ужъ завтра, потому утро, — отвѣчала супруга. — Ну, пойдемъ. Надо въ гостиницу ѣхать. Вѣдь мы рѣшили сутки пробыть въ Берлинѣ и посмотрѣть городъ.

Они двинулись къ станціоннымъ дверямъ. Въ окна виднѣлся буфетъ и снующіе кельнеры.

— Вокзалишка-то неважный, — говорилъ Николай Ивановичъ, переступая порогь станціоннаго дома. — Я думалъ, что въ Берлинѣ ужъ и не вѣсть какой шикар-

ный вокзалъ. Будешь что-нибудь ѣсть и пить на

станціи?

— Какое теперь питье и ѣда. Только бы скорѣй до постели. Поѣдемъ скорѣе въ гостиницу. Вонъ гостиничный швейцаръ стоитъ и у него на шапкѣ „Готель де-Берлинъ" написано. Поѣдемъ съ нимъ. Навѣрное, у нихъ карета. Онъ намъ и нашъ багажъ выправитъ. Дай ему квитанцію.

— Надо вѣдь еще про саквояжъ и подушки спра-виться, которые мы въ томъ прежнемъ поѣздѣ оста-вили. Вѣдь ужъ телеграмму нашу они навѣрное

получили.

— Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поѣдемъ скорѣй въ гостиницу. Даже и насчетъ багажа можно завтра утромъ. Гдѣ теперь хлопотать! Завтра встанемъ и пошлемъ съ квитанціей. Швейцаръ и насчетъ подушекъ, саквояжей справится. Марья Ивановна гово-рила, что въ Берлинѣ въ гостиницахъ есть такіе лакеи, которые говорятъ по-русски. Вотъ такому и объяснимъ

все основательно.

Николай Ивановичъ подошелъ къ гостиничному швейцару съ надписью на шапкѣ и крикнулъ.

— Готельде-Берлинъ! Номеръ? Есть номера? Тотъ удивленно посмотрѣлъ на него и спросилъ:

— Was fur ein Nummer fragen Sie mein Herr?

— Комнату намъ нужно.. Циммеръ, — пояснила Глафира Семеновна.

Швейцаръ встрепенулся.

— Ein Logement wunschen Sie? Ein Zimmer? O, ja, Madame, bitte... Haben Sie Koffer? Bagage?

— Багажъ моргенъ, моргенъ. Шнель инъ готель. Виръ воленъ шляфенъ...

— Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur

die Quittung.

— Нейнъ... Багажъ моргенъ..

— Also, bitte, Madame.

Швейцаръ вывелъ супруговъ со станціи и повелъ no плохо освѣщенной улицѣ. Это удивило Николая

Ивановича.

— Да въ Берлинъ-ли ужъ мы пріѣхали? He пере-

мугались-ли опять какъ? Чортъ его знаетъ, можетъ Лыть, кондукторъ и въ насмѣшку намъ навралъ, — і онорилъ онъ. — Мнѣ разскйзывали, что Берлинъ залитъ і ;і:юмъ. Кромѣ того, электрическое освѣщеніе. А здѣсь смотри, какая темень.

— Берлинъ? — спросила Глафира Семеновка швей-цара.

— О, я, мадамъ. Готель де-Берлинъ, отвѣчалъ швейцаръ, думая, что его спрашиваютъ, изь какой онъ гостиницы.

— И этотъ отвѣчаетъ, что Берлинъ. Странно. A улица совсѣмъ темная. Только кой тдѣ фонарикъ бле-ститъ. Да и народу-то на улицѣ не видать. Ни нзроду, н и извозчиковъ, — дивился Николай Ивановичъ.

Швейцаръ остановился около запертаго, однимъ фонаремъ освѣщеннаго подъѣзда, и позвонилъ. Дверь распахнули. Вышелъ непрезентабельный человѣкъ съ іаспаннымъ лицомъ и въ сѣромъ пиджакѣ и гсовелъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну во второй ітажъ показывать комнату.

— Drei Mark, — сказалъ онъ.

— Три марки. Это, стало быть, три нѣмецкія молтины, — соображалъ Николай Ивановичъ, оглядывая довольно чистенькую комнату о двухъ кроватяхъ, и отвѣтилъ непрезентабельному человѣку: — Ну, гутъ.

Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира * іеменовна покоились уже крѣпчайшимъ сномъ въ номерѣ „Гостиницы Берлинъ", находящейся на главной улицѣ маленькаго нѣмецкаго городка Диршау. Засыпая, Николай Ивановичъ говорилъ женѣ:

— То-есть такъ радъ, что и сказать не умѣю, что ѵі гюпалъ, наконецъ, въ Берлинъ.

— И я тоже, — отвѣчала жена.

Глафира Семеновна утромъ проснулась первой, иткрыла глаза, потянулась подъ жиденькимъ пухови-комъ, замѣняющимъ въ Германіи теплое одѣяло, и про-говорила:

:ѵл

— Николай Ивановичъ, ты не спишь?

Въ отвѣтъ на это послышался легкій всхрапъ и скрипнула кровать. Николай Ивановичъ перевернулся иа другой бокъ.

— Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, какъ мы проспали: одиннадцатый часъ. Когда-же мы будемъ осматривать городъ? Вѣдь надо умыться, одѣться, чаю напиться, послать за нашимъ багажомъ и отыскать наши саквояжи и подушки. Вѣдь здѣсь, въ Берлинѣ, мы рѣшили пробыть только одинъ день.

Николай Ивановичъ что-то промычалъ, но не поше-велился. Жена продолжала его будить:

— Вставай! Проспишь полдня, такъ много-ли тогда иамъ останется сегодня на осмотръ города?

— Сегодня не осмотримъ, такъ завтра осмотримъ. Куда торопиться? Надъ нами не каплетъ, — пробормо-талъ мужъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, ужъ какъ ты тамъ хочешь, а въ нѣмецкой землѣ я больше одного дня не останусь! Поѣдемъ скорѣй въ Парижъ. Что это за земля, поми-луйте! Ни позавтракать, ни пообѣдать нельзя настоя-щимъ манеромъ безъ телеграммы. Питайся одними бутербродами. Къ сухоѣденію я не привыкла.

Черезъ нѣсколько минутъ супруги умылись, были одѣты и звонили кельнера. Тотъ явился, поклонился и всталъ въ почтительной позѣ.

— Самоваръ, — обратился къ нему Николай Ива-иовичъ. — А тэ не надо. Тэ у насъ есть. Цукеръ также есть.

Кельнеръ глядѣлъ на него во всѣ глаза и, нако-нецъ, спросилъ:

— Thee wtinschen Sie, mein Herr?

— He тэ, a просто самоваръ безъ цукеръ и безъ тэ. Глаша, какъ самоваръ по-нѣмецки?

— Постой... Пусть ужъ просто чай несетъ. Можетъ быть, самоваръ принесетъ?

— Да зачѣмъ-же, ежели у насъ есть свой чай?

— Ничего. Гдѣ тутъ съ нимъ объясняться! Видишь, онъ ничего не понимаетъ изъ нашего разговора. Брин-гензи тэ на двоихъ. Тэ фюръ цвей.

Явился чай, но безъ самовара. Кипятокъ или, лучше сказать, теплую воду подали въ большомъ молоч-ноиъ кувшинѣ.

— А самоваръ? Ферштеензи: самоваръ, — спра-шивала Глафира Семеновна. — Самоваръ митъ угли... съ углями... съ огнемъ... митъ фейеръ, — старалась она пояснить и даже издала губами звуки—пуфъ, пуфъ, пуфъ, изображая вылетающій изъ-подъ крышки само-вара паръ.

— Sie wiinschen Theemaschine.—Кельнеръ улыбнулся.

— Да, да... Я, я.. Тэмашине, — подхватила Глафира Семеновна. — Вотъ поди-жъ-ты, какое слово забыла. А вѣдь прежде знала. Тэмашине.

— Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird sclten geiragt bei uns.

— Нейнъ?

— Nein,—отрицательно потрясъ головой кельнеръ.

— Извольте видѣть, нѣтъ у нихъ самовараі Ну, БерлинъІ Въ хорошей гостиницѣ даже самовара нѣтъ, тогда какъ у насъ на каждомъ постояломъ дворѣ. Ну, а кипятокъ откуда-же мы возьмемъ? Хейсъ вассеръ?

— Ніег, — указалъ кельнеръ на кувшинъ.

— Здѣсь? Да это какой-же кипятокъ! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и паръ отъ него не идетъ. Намъ нуженъ кипятокъ, ферштеензи—кипятокъ, хсйсъ вассеръ. И, наконецъ, тутъ мало. Тутъ и на двѣ ч.ішки для двоихъ не хватитъ, а мы хотимъ филь, много, мы будемъ пить no пяти, по шести чашекъ. Ферште-снзи—фюнфъ, зехсъ тассе.

— Брось, Глаша. Ну, ихъ къ лѣшему. Какъ-нибудь и такъ напьемся. Видишь, здѣсь въ Нѣметчинѣ все н.юборотъ, все шиворотъ-навыворотъ: на перинахъ не піятъ, а перинами покрываются, кипятокъ подаютъ не in. чайникахъ-арбузахъ, а въ молочникахъ, — перебилъ жену Николай Ивановичъ.

— И обѣдаютъ по телеграммамъ, — прибавила та. — Геензи, — кивнула она кельнеру, давая знать, птобы онъ удалился, но вдругъ вспомнила и остановила п о. — Или нѣтъ, постойте. Намъ нужно получить

нашъ багажъ со станціи. Багаже бекоменъ. Вотъ кви-танція... Хиръ квитанецъ, — подала она кельнеру бумажку. — Манъ канъ?

— О, ja, Madame, — отвѣчалъ кельнеръ, принимая

квитанцію.

— Ну, такъ брингензи... Да вотъ еще квитанцъ

отъ телеграмма.. .

Супруги принялись пить чай и истреблять бутер-броты съ сыромъ и телятиной. Послышался стукъ въ дверь, и кельнеръ вернулся. Въ рукѣ онъ держалъ квитанціи и улыбался.

— Мы сейчасъ разглядѣли въ конторѣ квитанціи. По этимъ квитанціямъ вы можете получить вашъ ба-гажъ и вещи только аъ Берлинѣ, а не здѣсь,—сказалъ онъ по-нѣмецки, кладя квитанціи на столъ.

Супруги въ недоумѣніи глядѣли на него и не по-нимали, что онъ говоритъ.

— Коля, ты не понялъ, что онъ говоритъ?—спро-сила мужа Глафира Семеновна. — Я рѣшительно ничего

не понямаю.

— А мнѣ-то откуда-же понимать, ежели я ьѣмец-кимъ словамъ въ лавкѣ отъ чухонъ учился.

— Дуракъ! — выбранилась жена и, обратясь къ

кельнеру, сказала:

— Бринтензи, брингензи багаже. Мы заплатимъ.

— Das kann man nicht, Madame. Das werden Sie in

Berlin kriegen.

— Hy, да, инъ Берлинъ. Вѣдь мы въ Берлинѣ. Виръ инъ Берлинъ, виръ зитценъ инъ Берлинъ. Хиръ

Берлинъ.

— Hier ist Dirschau, Madame... Stadt Dirschau... Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.

— Какъ Диршау? Какой штатъ Диршау?! — вос-кликнула она.—Берлинъ!

— Nein, Madame.

Кельнеръ снялъ со стѣны карту гостиницы, под-несъ къ Глафирѣ Семеновнѣ и указалъ на заголовокъ, гдѣ было напечатано по-нѣмецки: Hotel de Berlin in Dirschau. Читать по-нѣмецки Глафира Семеновна умѣла, она прочла и вскрикнула:

— Николай Иванычъ! Да знаешь-ли ты, что мы пріѣхали не въ Берлинъ, а въ какой-то городъ Диршау?

— Да что ты. .. Неужели?..—пробормоталъ Ни-колай Ивановичъ, разинулъ ротъ отъ удивленія и сталъ скоблить затылокъ.

XI.

— Ну, что-жъ это такое! Вѣдь ужъ это совсѣмъ изъ рукъ вонъ! Вѣдь это ни на что не похоже!—сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бѣгая по комнатѣ. Вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ въ Бер-линъ, колесимъ и все въ него попасть не можемъ. Вто-рой разъ не въ то мѣсто попадаемъ. Диршау. .. Какой что такой Диршау? Гдѣ онъ? — остановилась она въ иопросительной позѣ передъ Николаемъ Ивановичемъ.

Тотъ попрежнему сидѣлъ, досадливо кряхтѣлъ и чесалъ затылокъ.

— Николай Иванычъ, я васъ спрашиваю! Что вы идоломъ-то сидите! Гдѣ это такой Диршау? Въ какой онъ такой мѣстности? Можетъ быть, мы опять не по той желѣзной дорогѣ поѣхали?

— Да почемъ-же я-то знаю, матушкаі — отвѣчалъ мужъ.

— Однако, вы все-таки въ Коммерческомъ учи-лищѣ учились.

— Всего только полтора года пробылъ, да и то іммъ всей моей науки только и было, что я на клиросѣ лискантомъ пѣлъ, да въ классѣ въ стальныя перья шралъ. А ты вотъ четыре года въ пансіонѣ у мадамы mi стульямъ елозила, да и то ничего не знаешь.

— Наша наука была дамская: мы танцовать учи-лись, да кошельки бисерные вязать и поздравленія въ 1'ождество, въ день ангела папенькѣ и маменькѣ пи-ііііь; такъ откуда-же мнѣ о какомъ-то Диршау знать! < мравьтесь-же, наконецъ, какъ намъ отсюда въ Бер-линъ попасть! Навѣрное, мы въ какое-нибудь нѣмецкое іахолустье заѣхали, потому что здѣсь въ гостиницѣ самовара нѣтъ.

Л7

— Ахъ, чортъ возьмиі Вотъ закуска-то! — схва-тился Николай Ивановичъ за голову. — Ну, переплетъ} Господи Боже мой, да скоро-ли-же кончатся всѣ эти нѣмецкія мученія! Я увѣренъ, что во французской землѣ лучше и тамъ люди по-человѣчески живутъ. A все-таки надо ѣхать въ Берлинъ,—сказалъ онъ и при-бавилъ:—Ну, вотъ что. . До Берлина мы только до-ѣдемъ, возьмемъ тамъ на станціи нашъ багажъ и сей-часъ-же въ Парижъ. Согласна?

— Да какъ-же не согласна-то! Мы только ѣдемъ по Нѣметчинѣ и нигдѣ въ ней настоящимъ манеромъ не останавливаемся, а ужъ и то она мнѣ успѣла надо-ѣсть хуже горькой рѣдьки. Скорѣй въ Парижъ, скорѣй!

Николай Ивановичъ позвонилъ кельнера.

— Сколько гельдъ за все происшествіе? Ви филь?—спросилъ онъ, указывая на комнату и на сер-вировку чая.—Мы ѣдемъ въ Берлииъ. Скорѣй счеть.

Кельнеръ побѣжалъ за счетомъ и принесъ его. Николай Ивановичъ подалъ золотой. Ему сдали сдачи.

— Сколько взяли? — спрашивала Глафира Семе-новна мужа.

— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Развѣ у нихъ разбе-решь? Сколько хотѣли, столько и взяли. Вонъ счетъ-то, бери его съ собой. Въ вагонѣ на досугѣ разберешь, ежели сможешь. Скорѣй, Глафира Семеновна! Скорѣй! Надѣвай пальто и идемъ.

Супруги одѣлись и вышли изъ комнаты. Кельнеръ стоялъ и ждалъ подачки на чай.

И Николай Ивановичъ показалъ кельнеру кулакъ.

— Mein Herri Was machen Sie!—попятился кельнеръ.

— Ничего, мейнъ херъ! He замакивай. Мы яв-ственно спрашивали, Берлинъ ли это или не Берлинъ.

— Да вѣдь не у него, a y швейцара.

— Одна шайка. Проѣзжающихъ тутъ у нихъ нѣтъ—вотъ они давай надувать народъ.

Глафира Семеновна, однако, сжалилась надъ кель-неромъ, обернулась и сунула ему въ руку два „гривен-ника".

Вышли на подъѣздъ. Кланялся швейцаръ, ожидая

подачки.

— Я тебя, мерзавецъ! — кинулъ ему Николай Ивановичъ. — Ты благодари Бога, что я тебѣ бока не обломалъ.

— Да брось. Ну, чего тутъ? Вѣдь нужно будетъ у него спросить, гдѣ тутъ желѣзная дорога, по которой въ Берлинъ надо ѣхать, — остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два „гривенника", и спро-сила:—Во истъ ейзенбанъ инъ Берлинъ?

— Это здѣсь, мадамъ. Это недалеко. Дорога въ Берлинъ та-же самая, по которой вы къ намъ пріѣхали,— отвѣчалъ швейцаръ по-нѣмецки, указывая на виднѣю-щееся въ концѣ улицы сѣренькое зданіе.

— На ту-же самую станцію указываетъ! — вос-кликнулъ Николай Ивановичъ. — Вретъ, вретъ, Глаша, не слушай. A to опять захороводимся.

— Да вѣдь мы на станціи-то опять спросимъ. Спросимъ и провѣримъ. Языкъ до Кіева доведетъ.

— Насъ-то онъ что-то не больно-то доводитъ. Ну, двигайся.

На станціи опять разспросы словами и пантоми-мами. Кое-какъ добились, что поѣздъ идетъ черезъ іюлтора часа.

— Ой, врутъі Ой, надуваютъ! Ужъ такое это нѣ-мецкое сословіе надувательное! — говорилъ Николай Ивановичъ.—Ты, Глаша, спроси еще.

И опять разспросы. Отвѣтъ былъ тотъже самый.

— Да поняла-ли ты настоящимъ манеромъ? — все сомнѣвался Николай Ивановичъ.

— Да какъ-же не понять-то. Три человѣка часы нынимали и прямо на цифры указывали, когда поѣздъ мь Берлинъ идетъ. Вѣдь я цифры-то знаю.

— Да въ Берлинъ-ли? He заѣхать-бы опять въ какой-нибудь новый Диршау...

— Въ вагонѣ будемъ спрашивать. Промаячивъ на станціи полтора часа и все еще

р.-пспрашивая у каждаго встрѣчнаго о поѣздѣ въ Бер-линъ, супруги, наконецъ, очутились въ вагонѣ. Ихъ усадилъ какой-то сердобольный желѣзнодорожный сто-І»ожъ, видя ихъ замѣшательство и безпокойное бѣганье no вокзалу.

— Да инъ Берлинъ-ли?—снова спросилъ Николай Ивановичъ, суя ему въ руку два „гривенника". — Виръ Берлинъ?

— Berlin, Berlin. Direct nach Berlin, — отвѣтилъ сторожъ.

Поѣздъ тронулся.

— Доѣдемъ до Берлина, никуда не попадая, — свѣчку въ рубль поставлю,—произнесъ Николай Ива-новичъ.

— Ахъ, дай-то Богъ!—пробормотала Глафира Се-меновна и украдкой перекрестилась.

XII.

Путь отъ Диршау до Берлина Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна проѣхали безъ особенныхъ при-ключеній.

Въ Берлинъ пріѣхали вечеромъ. Поѣздъ, проходя надъ улицами и минуя громадные дома съ вывѣсками, въѣхалъ, наконецъ, въ блестяще освѣщенный злектри-чествомъ вокзалъ и остановился.

— Вотъ онъ, Берлинъ-то! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Тутъ ужъ, и не спрашивая, можно дога-даться, что это Берлинъ. Смотри, въ вокзалѣ-то какая толкотня. Словно въ Нижнемъ во время ярмарки подъ главнымъ домомъ,—обратился онъ къ женѣ. — Ну, вы-ходи скорѣй изъ вагона, a to дальше куда-нибудь увезутъ.

Они вышли изъ вагона.

— Багаже гдѣ можно взять? Багаже? — сунулъ Николай Ивановичъ какому-то сторожу квитанцію,

— Weiter, mein Herr,—отмахнулся тотъ и указалъ куда-то рукой.

__ Багаже.. . — сунулся Николай Ивановичъ къ

другому сторожу и опять тотъ-же отвѣтъ.

Пришлось выйти къ самому выходу изъ вокзала. Тамъ около дверей стояли швейцары гостиницъ, съ мѣдными бляхами на фуражкахъ, и приглашали къ себѣ иутешественниковъ, выкрикивая названіе своей гости-

ницы. Одинъ изъ такихъ швейцаровъ, заслыша русскій разговоръ Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, прямо обратился къ нимъ на ломанномъ русскомъ языкѣ:

— Въ нашъ готель говорятъ по-русски. Въ нашъ готель первая рангъ комната отъ два марка до двад-цать марка!

— Глаша! слышишь! По русски болтаетъ! — ра-достно воскликнулъ Николай Ивановичъ и чуть не бросился къ швейцару на шею:—Голубчикъ! Намъ ба-гажъ надо получить. По-нѣмецки мы ни въ зубъ, и ужъ претерпѣли въ дорогѣ отъ этого, яко Іовъ много-страдальный! Три нѣмецкихъ полтинника на чай, выру-чи только откуда-нибудь багажъ.

— Можно, можно, ваше превосходительство. Да-вайте вашъ квитунгъ и садитесь въ наша карета, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Вотъ квитанція. Да кромѣ того, надо саквояжи и подушки получить. Мы растерялись въ дорогѣ и за-были въ вагонѣ всѣ наши вещи.

Николай Ивановичъ передалъ швейцару происше-ствіе съ саквояжами.

— Все сдѣлаю. Садитесь прежде въ наша ка-рета,—приглашалъ швейцаръ.

XIII.

— Ну, ужъ ты какъ хочешь, Николай Ивановичъ, a я здѣсь въ Берлинѣ больше одной ночи ни за что не останусь. Чтобъ завтра же въ Парижъ ѣхать! Съ пер-нымъ поѣздомъ ѣхать,—говорила Глафира Семеновна.— Нѣмецкая земля положительно намъ не ко двору. По-милуйте, что это за земля такая, гдѣ куда ни сунешься, навѣрное не въ то мѣсто попадешь.

— Да ужъ ладно, ладно, завтра поѣдемъ,—отвѣ-ч.члъ Николай Ивановичъ.—Пиво здѣсь хорошо. Только шъ-за пива и побывать стоитъ. Пива сегодня попьемъ инолю, а завтра поѣдемъ.

— Я даже и теперь-то сомнѣваюсь, туда-ли мы мопали, куда слѣдуетъ.

— Однако, ты видишь, по какимъ мы богатымъ улицамъ ѣдемъ. Все газомъ и электричествомъ залито.

— А все-таки ты спроси у швейцара-то еще разъ:—Берлинъ-ли это?

Николай Ивановичъ поднялъ стекло кареты и вы-сунулся къ сидящему на козлахъ рядомъ съ кучеромъ швейцару.

— Послушайте?.. Какъ васъ? Мы вотъ все со-мнѣваемся, Берлинъ-ли это?

— Берлинъ, Берлинъ. Вотъ теперь мы ѣдемъ по знаменитая улица Unter den Linden. Подъ Липами, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Что-жъ тутъ знаменитаго, что оиа подъ ли-пами? У насъ, братъ, въ Петербургѣ этихъ самыхъ липъ на бульварахъ хоть отбавляй, но мы мнаменитыми ихъ не считаемъ. Ну, а гдѣ у вась тутъ самое лучшее пиво?

— Пиво вездѣ хорошо. Лучше берлинскій пиво нѣтъ. Вотъ это знаменитый Бранденбургеръ - Торъ, — указывалъ швейцаръ.

— По-нашему, Тріумфальныя норота. Такъ это, братъ, есть и у насъ. Этимъ насъ не удипишь. Вы вотъ ихъ за знаменитыя считаете, а мы ни ла что не считаемъ, такъ что даже и стоягь то они у насъ въ Петербургѣ на краю города, и мимо ихь только бы-ковъ на бойню гоняютъ. Скоро прі ѣдгм і. і«ь гостиницу?

— Сейчасъ, сейчасъ, ваше промнходительство. Карета остановилась около ярко оспѣщеннаго

подъѣзда гостиницы. Швейцаръ с<хм>чиль сі. козелъ, сталъ высаживать изъ кареты Николііи Ининппича и Глафиру Семеновну и ввелъ ихъ вь нритішрь. Нгорой швейцаръ, находившійся въ притпирк, пошониль въ объемистый колоколъ. Гдѣ-то откликнуліи колоколъ съ болѣе нѣжнымъ тономъ. Съ лѣстницы с(>І»жалъ кель-неръ во фракѣ.

Супруговъ ввели въ какую-то малсіи.кую комнату. Швейцаръ захлопнулъ стеклянную дмсрь. Рпздался электрическій звонокъ, потомъ легкій гиистокь, и ком-ната начала подниматься, уходя вт» тгмиоту.

— Ай, ай!—взвизгнула Глафири Омгмомнп. Ни-

колай Иванычъ! Голубчикъ! Что это такое? — ухвати-лась она за мужа, трясясь какъ въ лихорадкѣ.

— Это, мадамъ, подъемный машинъ, — отвѣчалъ голосъ швейцара.

— He надо намъ, ничего не надо! Отворите!.. Пустите... Я боюсь... Впотьмахъ еще. Богъ знаетъ, что сдѣлается... Выпустите;..

— Какъ можно, мадамъ... Телерь нельзя... Те-перь можно убиться.

— Николай Иванычъ! Да что-жъ ты молчишь, какъ истуканъ!

Николай Ивановичъ и самъ перепугался. Онъ тя-жело отдувался и, наконецъ, проговорилъ:

— Потерпи, Глаша... Уповай на Бога... Куда-нибудь доѣдемъ.

Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ, „прошу, ма-дамъ".

— Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей про-клятой машиной! — плевался Николай Ивановичъ, вы-ходя на площадку лѣстницы и выводя жену. — Сильно перепугалась?

— Ужасти!. . Руки, ноги трясутся. Я думала, и ни вѣсть куда насъ тащатъ. Мѣсто чужое, незнакомое, во-кругъ все нѣмцы. .. Думаю, вотъ-вотъ въ темнотѣ за горло схватятъ.

— Мадамъ, здѣсь отель первый рангъ,—вставилъ замѣчаніе швейцаръ, какъ бы обидѣвшись.

— Плевать я хотѣла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люлькѣ качаться. Вамъ только-бы деньги съ проѣзжающихъ за ваши фокусы сорвать. He плати имъ, Николай Ива-нычъ, за эту анаѳемскую клѣтку, ничего не плати. ..

— Мадамъ, мы за подъемную машину ничего не беремъ.

— А не берете, такъ съ васъ нужно брать за без-покойство и испугъ. А вдругъ со мной сдѣлались-бы нервы, и я упала бы въ обморокъ?

— Пардонъ, мадамъ... Мы не хотѣли...

— Намъ братъ, изъ вашего пардона не шубу

шить, — огрызнулся Николай Ивановичъ. — Успокойся, Глаша, успокойся.

— Все-ли еще у меня цѣло? Здѣсь-ли брошка-то брилліантовая?—ощупывала Глафира Семеновна брошку.

— Да что вы, мадамъ... Кромѣ меня и вашъ су-пругъ, никого въ подъемный каретъ не было,—конфу-зился швейцаръ, повелъ супруговъ по коридору и отворилъ номеръ.

— Вотъ... Изъ вашихъ оконъ будетъ самый луч-шій видъ на Паризерплацъ.

— Цѣны-то архаровскія, — сказалъ Николай Ива-новичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освѣтилъ газовымъ рожкомъ.—Войдемъ, Глаша.

Глафира Семеновна робко переступила порогъ.

— О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорѣй изъ этой земли! — бормотала она.

— Ну, такъ и быть, останемся здѣсь, — сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. — Велите при-нести наши вещи. А какъ васъ звать? — обратился онъ къ швейцару.

— Францъ.

— Ну, херъ Францъ, такъ ужъ пы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины обѣщалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желѣзной дорогѣ, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слѣдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутав-шись, въ Парижъ ѣхать, то шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?

— Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли чтонибудь изъ буфета?

— Чайку прежде всего.

— Даже русскій самоваръ можемъ дать. Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ

ему что-то по-нѣмецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русскій самопаръ пода-дутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ жені., которая сидѣла насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Вѣдь ужъ эта комната неподвижная. Никуда насъ въ ней не потянутъ.

— Пожалуйста, за нѣмцевъ не ручайся. Озорники для проѣзжающихъ. Ужъ ежели здѣсь заставляютъ по телеграммамъ обѣдать, то чего-же тебѣ?. .

— Ахъ, да.. . Поужинать-то все-таки сегодіш горя-чимъ будетъ можно?

—- О, да... У насъ лучшій кухня.

— И никакой телеграммы посылать сюда не надо? — спросила швейцара Глафира Семеновна.

Швейцаръ посмотрѣлъ на иее удивленно и отвѣчалъ:

— Зачѣмъ телеграмма? Никакой телеграмма.

XIV.

Послѣ того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ модалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похва-стался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревогѣ отъ испуга на подъемной машинѣ, но при видѣ самовара тотчасъ-же расхохоталась.

— Смотри, смотри.. И это они называютъ рус-скій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала, — обратилась она къ мужу. — Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномь, а внизу спиртовая лампа—вотъ и все.

— Брось ужъ. He видишь развѣ, что здѣсь люди безъ понятія къ русской жизни, — отвѣчалъ презри-тельно Николай Ивановичъ. — Нѣмцы, хоть ты колъ имъ на голсшѣ теши, такъ ничего не подѣлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужъ на ночь поужинаемъ вплотную.

Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позво-нилъ швейцара.

— Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрѣть. Веди, — сказалъ Николай Ива-новичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ... Ни за что я никуда не пойдуі — воскликнула Глафира Семеновна. — Еще опять въ какую-нибудь машину въ родѣ подъемной попадешь и перепугаешься.

— Да, что ты, глупая! Херъ Францъ теперь пре-дупредитъ, коли ежели что.

— Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Пойдемъ, Глаша, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

— Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машинѣ.

— Да ужъ и я—слуга покорный, — поддержалъ ее Николай Ивановичъ. — Ну, однако, что-жъ у васъ въ Берлинѣ сегодня вечеромъ посмотрѣть? — обратился онъ къ швейцару.

— Въ театры теперь уже поздно, не поспѣемъ къ началу; но можно побывать въ нашемъ акваріумѣ.

— Ахъ, и у васъ такъ же, какъ и въ Петербургѣ, есть акваріумъ? ГлашаІ слышишь, и у нихъ въ Берлинѣ есть акваріумъ.

— Нашъ берлинскій акваріумъ—знаменитый аква ріумъ. Первый въ Европа.

— Браво. А кто у васъ тамъ играетъ? Швейцаръ посмотрѣлъ на него удивленными гла-

зами и отвѣчалъ:

— Рыбы... Рыбы. . . Рыбы тамъ и амфибіенъ.

— Да неужели рыбы?

— О, господинъ, тамъ рыбъ много. Есть рыбы съ моря, есть рыбы съ океанъ.

— И играютъ?

— Да, да... играютъ.

— Глаша, слышишь? Въ акваріумѣ-то ихнемъ рыбы играютъ. Надо непремѣнно пойти и послушать.

— Да что ты?.. —удивилась Глафира Семеновна.

— Вотъ разсказываетъ. Вѣдь этого въ другой разъ ни за что не услышишь. А кто у нихъ дирижи-руетъ? Какъ вы сказали? — допытывался Николай Ивановичъ.

— То-есть какъ это? Я ничего не сказалъ, — удивился швейцаръ.

— Нѣтъ, нѣтъ... Вы сказали. Такая нѣмецкая фамилія. Анти... Антиби...

— Я сказалъ, что тамъ есть рыбы и амфибіенъ, — повторилъ швейцаръ.

— Послушаемъ, братъ, херъ Францъ, этого Амфи-біена, послушаемъ. Веди насъ. Глаша, одѣвайся! Это недалеко?

— Да почти рядомъ, Unter den Linden, — отвѣ-чалъ швейцаръ.

— Ахъ, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, a to будетъ поздно. Да вотъ что, херъ Францъ, за-кажи, братъ, намъ здѣсь въ гостиницѣ ужинъ къ двѣ-надцати часамъ, a to боюсь какъ-бы намъ голоднымъ не остаться.

— Зачѣмъ здѣсь?—подмигнулъ Николаю Ивано-вичу швейцаръ, ободренный его фамильярностью.—Мы найдемъ получше здѣшняго ресторанъ, веселый ре-сторанъ.

— Ну, вали! Жарь, вотъ это отлично. Люблю, кто мнѣ потрафляетъ. Глаша!

— Я готова.

Изъ-за алькова вышла Глафира Семеновна въ ватерпруфѣ и шляпкѣ, и супруги вышли изъ номера. Сзади ихъ шелъ швейцаръ.

XV.

Глафира Семеновна и Николай Ивановичъ, въ со-провожденіи швейцара, сошли по лѣстницѣ гостиницы и вышли на улицу, прилегающую къ бульвару Unter den Linden, и вскорѣ свернули на него. Былъ уже де-вятый часъ вечера; нѣкоторые магазины запирались, потушивъ газъ въ окнахъ, но уличное движеніе не утихало.

— Вотъ нашъ знаменитый акваріумъ, — указалъ швейцаръ на подъѣздъ, освѣщенный электричествомъ.— Пожалуйте наверхъ.

— Какъ наверхъ? Да развѣ у васъ акваріумъ-то не садъ? — удивился Николай Ивановичъ. — У насъ въ саду.

— Какъ возможно въ саду! Тутъ есть такія рыбы

и амфибіенъ, что имъ нужно теплый цонне... теплый климатъ... Вы пальто снимите и отдайте. Будетъ жарко.

Снимемъ, снимемъ. Ну, поднимайся, Глаша. A я думалъ, Францъ, что у васъ въ акваріумѣ этотъ... какъ его? . Штраусъ, вотъ кто, — вспомнилъ Николай Ивановичъ. — Я думалъ, что у васъ въ акваріумѣ Штраусъ, — продолжалъ онъ.

— Штраусъ на Зоологическій садъ. . . Тамъ и штраусъ, тамъ и жирафе, тамъ и гиппопотамъ, тамъ и вашъ русскій ейсберъ, ледялой медвѣдь.

Супруги взяли билеты и въ сопровожденіи швей-цара вошли въ акваріумъ. Направо и налѣво стеклян-ные резервуары съ плавающей въ водѣ рыбой. Николай Ивановичъ взглянулъ мелькомъ и сказалъ швейцару:

— Ну, мимо! Чего тутъ простыхъ-то рыбъ раз-сматриватьі Этого добра у насъ въ Петербургѣ въ каждомъ трактирѣ въ садкѣ много плаваетъ. А ты веди къ ученымъ рыбамъ, которыя вотъ музыку-то играютъ.

Швейцаръ покосился на него и повелъ дальше. Показался терраріумъ съ черепахами.

— Вотъ тутъ шильдкрете, — указалъ онъ.

- Черепахи? — заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила: — Фу, какая гадость! Ве-дите скорѣй насъ къ эстрадѣ-то.

Швейцаръ опять покосился. Онъ недоумѣвалъ, отчего это путешественники пришли въ акваріумъ и ни на что смотрѣть не хотятъ.

— Мадамъ хочетъ амфибіенъ смотрѣть? — улыб-нулся швейцаръ. — А вотъ многія дамы не любятъ на амфибіенъ смотрѣть. Вы храбрый дама. . . Вотъ начи-нается амфибіенъ, — указалъ онъ на бассейнъ. — Тутъ крокодиленъ...

Глафира Семеновна такъ и шарахнулась въ сто-рону, увидавъ выставившуюся изъ воды голову кро-кодила.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — заплевалась она. — И какъ вамъ не стыдно на такую гадость указывать! Мы

васъ просимъ, чтобы вы насъ къ Амфибіену вашему вели, а вы, какъ на зло...

— Да вѣдь это амфибіенъ и есть. . . —началъ было швейцаръ.

— Дальше, дальше, Францъ! Что это въ самомъ дѣлѣ! Тебѣ русскимъ языкомъ говорятъ, что мы не желаемъ этой дряни смотрѣть! — крикнулъ Николай Ивановичъ.

Швейцаръ недоумѣвалъ.

— Мадамъ проситъ амфибіенъ. . .

— Ну, такъ и веди къ немуі А ты какихъ-то ящерицъ да лягушекъ показываешь.

Сдѣлали еще поворотъ.

— Вотъ,—указалъ швейцаръ.

За стекломъ изъ-подъ камня выставилась громад-ная змѣя, обвила сукъ дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидавъ ее, Глафира Семеновна прон-зительно взвизгнула и бросилась къ мужу.

— Коляі Голубчикъ! Уведи меня скорѣй!. . He могу, не могу... Ты знаешь, я змѣй до страсти боюсь... У меня руки, ноги трясутся. Мнѣ дурно можетъ сдѣ-латься.

Она вся нервно тряслась. На глазахъ ея показа-лись слезы.

— Херъ Францъ! Да будетъ-ли этому конецъ? Что это за безобразіе!—закричалъ Николай Ивановичъ на швейцара.—Тебѣ русскимъ языкомъ сказано, что не хотимъ мы смотрѣть этой дряни! Тысячу разъ тебя просятъ, чтобы ты насъ на музыку велъ, а ты, чортъ тебя знаетъ, къ чему насъ подводишьі

— На какую музыку?—удивленно спросилъ швей-царъ.—Здѣсь никакой музыки нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? Да вѣдь это акваріумъ?!

— Да, акваріумъ, но музыки нѣтъ.

— Какъ-же можетъ быть акваріумъ безъ музыки? Что ты насъ морочишь-тоі Вездѣ акваріумъ съ музы-кой. .. Будто мы не понимаемъ! У насъ въ Петербургѣ тоже акваріумъ съ музыкой.

— A y насъ въ Берлинъ безъ музикъ...

— Какъ же ты раньше говорилъ намъ, что здѣсь

музыка, что здѣсь даже ученыя рыбы играютъ, что здѣсь какой-то вашъ нѣмецъ Амфибіенъ оркестромъ дирижируетъ.

— Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорилъ.

—- Глаша! И онъ еще мнѣ смѣетъ врать въ глаза!

— Говорили вы, говорили. Мы даже сейчасъ васъ спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраусъ дирижируетъ въ Зоологическомъ саду, а здѣсь Амфи-біенъ,—подхватила Глафира Семеновна.

— Мадамъ, вы меня не такъ поняли. Никогда я про музыку не говорилъ. Амфибіенъ — звѣри: кроко-диленъ, змѣи; штраусъ тоже звѣри—птица.

— Что вы мнѣ про Штрауса-то зубы заговари-ваете? Штраусъ дирижеръ, капельмейстеръ, музыкантъ, композиторъ. Я сама его вальсы на фортепьянахъ играю.

— Ахъ, да, да. . . Но тотъ Штраусъ не въ Бер-линъ, а въ Вѣнѣ. А я вамъ говорилъ про штраусъ-птица.

— Ну, переплетъі Нѣтъ, Нѣметчина намъ не ко дворуі — прошепталъ Николай Ивановичъ. — Даже и по русски-то говоримъ, такъ другъ друга монять не можемъ. Такъ нѣтъ въ здѣшнемъ акваріумѣ музыки?— спросилъ онъ швейцара.

— Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь звѣри. Амфибіенъ тоже звѣри.

— Никакой музыки нѣтъ?

— Никакой.

— Такъ на кой-же шутъ ты насъ, спрашивается, привелъ сюда? На кой-же шутъ я зря три нѣмецкихъ полтинника въ кассѣ отдалъ, да еще за храненіе платья заплатилъ? Веди назадъі

Швейцаръ пожалъ плечами и поплелся къ выходу. Сзади слѣдовали Николай Ивановичъ и Глафира Семе-новна.

— Вѣдь ты знаешь, что я не могу смотрѣть на змѣй... Когда я увижу змѣю, у меня дѣлается даже какое-то внутреннее нервное трясеніе, и я становлюсь больна, совсѣмъ больна,—говорила она мужу.

XVI.

Куда-жъ теперь?—спрашивалъ Николай Ивановичъ Глафиру Семеновну, выходя изъ акваріума на улицу.

Сопровождавшій ихъ швейцаръ хотѣлъ что-то ска-зать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:

— Никуда! Рѣшительно никуда! Съ меня и этого удовольствія довольно. Прямо домой, прямо въ гости-ницу, и завтра съ первымъ поѣздомъ въ Парижъ. He желаю больше по Берлину ходить. A to опять вмѣсто музыки на какуюнибудь змѣю наскочишь. Достаточно. Будетъ съ меня... Угостили въ акваріумѣ... Ну, что-жъ вы сталиі Ведите насъ обратно въ гостиницу!— обратилась она къ швейцару.

— Я хотѣлъ предложить для мадамъ...

— Ничего мнѣ предлагать не нужно .. Прямо въ гостиницу.

— Глаша! Но зайдемъ хоть въ какую-нибудь бир-гале пива выпить,—началъ Николай Ивановичъ.

— Пива въ гостиницѣ можете выпить.

И Глафира Семеновна пошла одна впередъ.

— He туда, мадамъ. He въ ту сторону... Въ го-стиницу направо,—сказалъ швейцаръ.

Она обернулась и перемѣнила направленіе. Нико-лай Ивановичъ и швейцаръ шли сзади.

— А какое веселое мѣсто то я вамъ хотѣлъ ука-зать,—шепнулъ швейцаръ Николаю Ивановичу. — Тамъ поютъ и играютъ, тамъ можно и поужинать.

— Глаша! Вотъ Францъ хочетъ какое-то мѣсто показать, гдѣ поютъ и играютъ. Тамъ бы и поужинали и пива выпили.

— Опять съ змѣей? Нѣтъ, ужъ благодарю по-корно.

— Никакой тамъ змѣи нѣтъ. Тамъ поютъ и игра-ютъ. Тамъ шансонетенъ и оперштюке.. . Тамъ танцы. . . Тамъ хорошій кухня и можно хорошій ужинъ полу-чить,—продолжалъ швейцаръ.

— Чтобы змѣи наѣсться? Давеча живую препод-несли, а теперь хотите жареную... Спасибо!

— Уговорите ее, монсье, вашу супругу... Мѣсто

очень веселое... Красивыя женщины есть, — шепнулъ швейцаръ.

— Нѣтъ, ужъ теперь закусила удила, такъ ее не только уговорить, а въ ступѣ не утолочь, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Веди домой и заказывай ужинъ для насъ.

Черезъ четверть часа они были дома. Глафира Семеновна съ сердцемъ сбросила съ себя ватерпруфъ, шляпку, сѣла въ уголъ и надулась. Николай Ивано-вичъ взглянулъ на нее и покачалъ головой. Швейцаръ подалъ ему карту кушаній и отошелъ къ сторонѣ. Ни-колай Ивановичъ повертѣлъ ее въ рукахъ и сказалъ:

— Я, братъ, по-нѣмецки ежели написано, то гляжу въ книгу и вижу фигу, такъ ужъ лучше ты заказывчй. ГлашаІ Ты чего-бы хотѣла поѣсть? — обратился онъ къ женѣ.

— Ничего. У меня голова болитъ.

— Нельзя-же, милый другъ, неѣвши. Завтра рано утромъ поѣдемъ въ Парижъ, такъ ужъ не успѣемъ до отправленія поѣсть. Въ которомъ часу, Францъ, идетъ поѣздъ въ Парижъ?

— Въ восемь часовъ утра. Вамъ придется на Кельнъ ѣхать и тамъ будетъ пересадка въ друг іе ва-гоны. Въ Кельнъ пріѣдете вечеромъ и только въ Кельнѣ можете покушать, а до Кельна поѣздъ нигдѣ не останавливается больше двухъ-трехь минутъ.

— Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быгь, тебѣ не-обходимо поклевать съ вечера,—уговарипалъ Николай Ивановичъ жену. — Скажи, чего ты хочешь — вотъ Францъ и закажетъ.

Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голодснъ и при-нялся его ѣсть такъ, что у него только за ушами тре-щало, а потомъ навалился на пиво. "Ьла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.

Часа черезъ два Николай Ивановичь, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:

— Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надоѣла Нѣметчина.

XVII.

Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свѣтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ при-несъ счетъ за пребываніе въ гостиницѣ и сказалъ Ни-колаю Ивановичу:

— Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому повзду попасть, то торопитесь: безъ семи ми-нутъ въ восемь отходитъ.

— Скорѣй, Глаша, скорѣй!..—засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! — воскликнулъ онъ, увидавъ въ итогѣ счета цифру тридцать восемь.

— Да вѣдь это, господинъ, тридцать восемь ма-рокъ, а не рублей,—замѣтилъ швейцаръ.

— Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублейі Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидѣли только на пивѣ да вашей нѣмецкой стряпни поѣли. Бифштексъ то, братъ, былъ навѣрное изъ ло-шадки. Имъ можно было гвозди въ стѣну вколачивать.

— Что вы, господинъ... У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.

— Какой бы сортъ ни былъ, а тридцать три пол-тинника за ѣду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вѣдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.

— Нѣтъ, мосье, за кушанье меньше. Тутъ въ трид-цати восьми маркахъ пять марокъ за комнату, двѣ марки за сервизъ.. .

— Какъ, и за сервизъ у васъ берутъ?

— Вездѣ берутъ.

— Глаша! Смотри-ка за сервизъ, на которомъ мы ѣли, взяли. Ну, нѣмцы!

— Это значитъ—за прислугу,—пояснилъ швейцаръ и ііродолжалъ:—Четыре марки за меня.что я вчера ве-черомъ вашимъ проводникомъ былъ, — это значитъ одиннадцать марокъ, марку за свѣчи, марку за лишнюю кровать для вашей супруга.. .

— Какъ за лишнюю? Да развѣ моя супруга лиш-

няя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считаютъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Позвольте, господинъ, позвольте. Комната счи-тается всегда съ одной кроватью, а ежели вторая кро-вать, то и лишняя марка. Итакъ, вотъ вамъ тринад-цать марокъ! Да за омнибусъ со станціи и на станцію четыре марки — семнадцать, стало быть: за супэ всего двадцать одинъ маркъ,—сосчиталъ швейцаръ.

— Фю-ф фю!—просвисталъ Николай Йвановичъ.— Тридцать восемь полтинъ за одну ночь. Ловко, ГлашаІ Вѣдь этакъ тысячи-то рублей далеко не хватитъ, на которую мы хотѣли въ Парижъ на выставку съѣздить и обратно домой пріѣхать.

— Да ужъ расчитывайся, расчитывайся! Чего тутъ торговаться! Все равно не уступятъ. Самъ меня торо-пилъ, а теперь бобы разводишь,—сказала Глафира Се-меновна.

— Дай поругаться-то за свои деньги. Ахъ, вы гра-бители, грабители! А еще говорятъ, что нѣмецкая жизнь дешевая. Нѣтъ, вѣрно, вы объ вашей „экономи"-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Францъ. Ну на, получай тридцать восемь полтинъ и вези на желѣзную дорогу.

Николай Ивановичъ звякнулъ по столу золотыми монетами.

— Шесть марокъ вы еще мнѣ на чай обѣщали, ваше превосходительство, такъ прикажете тожс полу-чить?—замѣтилъ швейцаръ.

— За что? Вѣдь самъ-же ты говоришь, что за тебя четыре марки въ счетъ поставлено.

— Четыре марки нашъ готель поставилъ, а вы мнѣ обѣщали, чтобъ я васъ въ поѣздъ посадилъ, чтобъ вамъ не перепутаться. Сначала вы три обѣщали, а по-томъ опять три.

Николай Ивановичъ вздохнулъ.

— Ну, получай,—сказалъ онъ. — А только, Бога ради, посади насъ въ такой поѣздъ, чтобъ ужъ намъ не путаться и прямо въ Парижъ ѣхать бе:ѵь пересадки.

— Такого поѣзда нѣтъ, монсье. Въ Кельнѣ вамъ все-таки придется пересаживаться въ французскіе ва-

гоны. Въ Кельнъ вы пріѣдете вечеромъ, два часа будете сидѣть на станціи.

— Ну, значитъ, пиши пропало. Опять перепу-таемся! — иронически поклонился Николай Ивановичъ. — Глаша! Слышишь? Въ какомъ-то Кельнѣ придется еще пересаживаться.

— Во французскіе вагоны, такъ ничего. По-фран-цузски я могу разговаривать, французскихъ словъ я больше знаю, чѣмъ нѣмецкихъ. Да кромѣ того, у меня въ саквояжѣ французскій словарь есть, — сказала Гла-фира Семеновна.

Въ половинѣ восьмого часа утра супруги подни-мались по лѣстницѣ въ желѣзнодорожный вокзалъ на Фрицрихштрассе. Швейцаръ сопровождалъ ихъ.

— Да тутъ-ли, Францъ, туда-ли ты насъ ведешь? — сомнѣвался Николай Ивановичъ. — Это, кажется, та-же самая дорога, по которой мы сюда пріѣхали. Смотрн, какъ-бы не перепутаться. Вѣдь намъ нужно въ Парижъ, въ Парижъ.

— Да, да, господинъ. Въ Берлинѣ можно сь одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ ѣхать. Здѣсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ. . . Сюда всѣ поѣздъ приходятъ и всѣ поѣздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поѣздъ на Кельнъ.

— Да вѣрно ли? — опять спросилъ Николай Ива-новичъ.

— Ахъ, какой вы, господинъ! Да вѣрьте-же мнѣ, вѣдь каждый день гостей изъ гостиницы отправляю.

— Нѣтъ, ты все-таки побожись.

— Ну, вотъ ей-Богу... А только напрасно вы безпокоитесьі У васъ французскія деньги есгь-ли на расходъ? Ночыо вы переѣдете нѣмецкую границу, и вамъ сейчасъ французскія деньги понадобятся. Вотъ здѣсь у еврея вы можете размѣнять на франки, — указалъ швейцаръ на мѣняльную лавку.

— Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здѣсь размѣняютъ?

— Конечно, размѣняютъ. Давайте. A to въ Кельнѣ, такъ какъ вы не понкмаете по-нѣмецки, васъ жиды

надуть могутъ. А ужъ меня не надуютъ. Я сейчасъ для васъ и счетъ съ фирма спрошу.

Николай Ивановичъ далъ деньги. Швейцаръ подо-шелъ къ мѣняльной будкѣ и вернулся съ французскими золотыми и серебряными монетами и со счетомъ. Нико-лай Ивановичъ взглянулъ въ счетъ и проговорилъ:

— По тридцати девяти копѣекъ французскіе-то четвертаки купили! ЛовкоІ Вотъ грабежъ-то! Вычи-стятъ намъ полушубокъ заграницей, ой, ой, какъ вычи-стятъ! — покрутилъ головой Николай Ивановичъ и при-бавилъ: — Ну, да ужъ только бы благополучно до Парижа-то доѣхать, нигдѣ не путаясь.

Подлетѣлъ поѣздъ.

— Этотъ? — быстро спросилъ швейцара Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Это въ другое мѣсто. Видите, всего еще только пятьдесятъ одна минута. Вашъ поѣздъ теперь черезъ двѣ минуты.

Свистокъ—и подлетѣвшій поѣздъ уже помчался, но вслѣдъ за нимъ загромыхалъ колесами еще поѣздъ.

— Вотъ вашъ поѣздъ, — заговорилъ шпейцаръ. — Садитесь скорѣй. He зѣвайте. Счастливаго пути.

Черезъ минуту супруги уже мчались въ иоѣздѣ.

XVIII.

— Нѣтъ, совсѣмъ не рука намъ, русскимъ, эта самая нѣмецкая жизнь! — говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя въ мчавшемся вагонѣ. — Тутъ годь живи, да и то не привыкнешь къ ихъ поридкамь. Замѣтила ты, какъ поѣздъто отправился? Вѣдь ни одного зпонка не было. Только что успѣли влѣзть въ вагонь, кондук-торъ свистнулъ—и покатили на псѣхъ рысяхь. Право, не будь при насъ этого самаго Франца, мы бы опять перепутались и попали не въ тотъ поѣздь. За двѣ-то минуты до нашего поѣзда подлетѣль іюѣ:<дь, такъ я и то хотѣлъ въ него вкарабкаться, ежели бы меия Францъ за рукавъ не удержалъ. А поѣздь то тоть шелъ въ Вѣну. Ну, кому въ голову придетъ, что no одннмъ и

тѣмъ-же рельсамъ въ 7 часовъ и 51 минута можно ѣхать въ Вѣну, а черезъ двѣ минуты въ другомъ поѣздѣ въ Кельнъ! А ужъ спѣшка-то какая! Вотъ кому ежели съ родственниками проститься передъ отхо-домъ поѣзда, да ежели провожаютъ тебя пять-шесть родственниковъ.. . Тутъ и одного чмокнуть не успѣешь.

— Ну, это то пустяки, — отвѣчала Глафира Семе-новна. — Начмокайся заранѣе, да и дожидайся поѣзда.

— He тотъ фасонъ, Глаша, совсѣмъ не тотъ фасонъ. Съ провожающимъ родственникомъ пріятно войти въ вагонъ—„вотъ, молъ, гдѣ я сяду", потомъ честь-честью расцѣловаться, сбѣгать въ буфетъ, опрокинуть на ско-рую руку по рюмочкѣ, опять вернуться, опять расцѣ-ловаться. Отчего-же это все у насъ дѣлается, a y нихъ спѣшатъ, словно будто всѣ пассажиры воры или раз-бойники и спасаются отъ погони! И куда, спраши-вается, спѣшить? Вѣдь ужъ рано-ли, поздноли будемъ на томъ мѣстѣ, куда ѣдемъ. Знаешь что? Я думаю, что это нѣмцы изъ экономіи, чтобы лишняго куска не съѣсть и лишней кружки пива въ дорогѣ не выпить...

— Да, конечно-же, — согласилась супруга.

— А ужъ пиво у нихъ соблазнительное. Только и хорошаго есть во всей Нѣметчинѣ, что пиво. Пиво— что твой бархатъ.

Николай Ивановичъ бормоталъ, порицая нѣмецкіе порядки, а Глафира Семеновна, вынувъ изъ саквояжа русско-французскій словарь, отыскивала разныя фрак-цузскія слова, которыя, по ея соображенію, должны будутъ понадобиться при въѣздѣ на французскую территорію.

До Кельна доѣхали безъ особенныхъ приключеній, ппибывъ на кельнскую станцію часовъ въ 9 вечера. Изъ Кельна зъ Парижъ поѣздъ долженъ идти въ полночь. Оставалось много свободнаго времени, и вотъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна направились въ буфетъ. Столовая комната была переполнена про-ѣзжающими. Кто ждалъ поѣзда въ Парижъ, кто въ Берлинъ, кто въ Майнцъ, кто въ Мюнхенъ. Нѣмецкая рѣчь чередовалась съ французской, цѣдилъ сквозь зубы англичанинъ по-англійски, и вдругь послышалась русская

рѣчь. Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся. Обернулась и Глафира Семеновна. За столомъ передъ бутылкой рейнвейна сидѣлъ, откинувшись на спинку стула, жирный широколицый человѣкъ, съ жиденькой бородкой, и гладилъ себя пухлой рукой съ брилліанто-вымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ по жирному чреву, на которомъ колыхалась массивная золотая часо-вая цѣпь съ цѣлой кучей учредительскихъ жетоновъ. Одѣтъ жирный человѣкъ былъ въ сѣрую пиджачную пару купеческаго покроя и имѣлъ на головѣ шляпу котелкомъ. Противъ жирнаго человѣка черезъ столъ помѣщался сѣдой рослый усачъ въ менснэ, съ сигарой въ зубахъ, въ сильно потертомъ пальто крылаткѣ и въ мягкой поярковой шляпѣ съ широкими полями. Жирный человѣкъ и усачъ разговаривали по-русски.

— Русскіе.. . — прошепталъ женѣ на ухо Николай Ивановичъ. — Сядемъ за ихъ столъ. Можно познако-миться и кой-о-чемъ поразспросить.

Супруги тотчасъ усѣлись за столъ.

— Кельнеръі Цвей бифштексъ и цвей биръі — скомандовалъ Николай Ивановичъ прислугѣ и, обратясь къ жирному человѣку, спросилъ, приподнимая шляпу:— Кажется, тоже русскіе? Изволите въ Парижъ на вы-ставку ѣхать?

— Нѣтъ, ужъ съ выставки, чтобъ ей ни дна, ни нокрышки!—отвѣчалъ жирный человѣкъ, не перемѣняя своего положекія. — Теперь обратно въ свои москов-скія палестины спѣшимъ.

XIX.

Николай Ивановичъ подсѣлъ ближе къ жирному человѣку и его спутнику, усачу, и, сказапъ: „очень пріятно заграницей съ русскими лгодьми встрѣтиться", отрекомендовался и отрекомендовалъ жену.

— Коммерціи совѣтникъ и кавалеръ Бездонновъ,— произнесъ въ свою очередь жирный человѣкъ и, ука-зывая на усача, прибавилъ: — А это вотъ господинъ переводчикъ и нашъ собственный адъютантъ.

— Графъ Дмитрій Калинскій, — назвался усачъ и, кивнувъ въ свою очередь на жирнаго человѣка, ска-залъ: — Взялся вотъ эту глыбу свозить въ Парижъ на выставку и отцивилизовать, но цивилизаціи онъ у меня не поддался.

— Это что устрицъ-то жареныхъ не ѣлъ? Такъ ты бы еще захотѣлъ, чтобъ я лягушекъ маринован-ныхъ глоталъ!—отвѣчалъ жирный человѣкъ.

— Выставку ругаешь!

— He ругаю, а говорю, что не стоило изъ-за этого семи верстъ киселя ѣсть ѣхать. Только-то и любопытно, что въ поднебесьѣ на Эйфелевой башнѣ мы выпили и закусили, а остальное все видѣли и въ Москвѣ, на нашей Всероссійской выставкѣ. Одно, что не въ такомъ большомъ размѣрѣ, такъ размѣръ-то меня и раздра-жалъ. Ходишь, ходишь по какому-нибудь отдѣлу, смо-тришь, смотришь на все одно и то-же, даже плюнешь. Провалитесь вы совсѣмъ съ вашими кожами или бар-хатами! Вѣдь все одно и то-же, что у Ивана, что у Степана, что у Сидора, такъ зачѣмъ-же цѣлый огородъ витринъ-то выставлятьі

— Вотъ какой странный человѣкъ, — кивнулъ на жирнаго человѣка усачъ. — И все такъ. Въ Парижѣ хлѣбъ отличный, а онъ вдругъ о московскихъ калачахъ стосковался.

— He странный, а самобытный. Я, братъ, славяно-филъ.

— Скажите, пожалуйста, землякъ, гдѣ бы намъ въ Парижѣ остановиться? — спросилъ жирнаго человѣка Николай Ивановичъ. — Хогѣлось бы, чтобъ у станціи сѣсть на извозчика и сказать: пошелъ туда-то. Вы гдѣ останавливались?

— He знаю, милостивый государь, не знаю. Это все онъ, адъютантъ мой.

— Останавливайтесь тамъ, гдѣ впустятъ, — прого-ворилъ усачъ. — Какъ гостиница съ свободными но-мерами попадется, такъ и останавливайтесь. Мы десять улицъ околесили, пока нашли себѣ помѣщеніе. Занято, занято и занято.

— Глаша, слышишь? Вотъ происшествіе-то! —

отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ. — По всему го-роду придется комнату искать. Бѣда!. . — покрутилъ онъ головой. — Особливо для того бѣда, у кого фран-цузскій діалектъ такой, какъ у насъ: на двоихъ три французскихъ слова: бонжуръ, мерси, да буаръ.

— Врешь, врешь! По-французски я словъ больше знаю и даже говорить могу, — откликнулась Глафира Семеновна.

— Добре, кабы такъ. А вотъ помяни мое слово— пріѣдемъ въ Парижъ и прилипне языкъ къ гортани. A позвольте васъ спросить: отсюда до ІІарижа безъ пе-ресадки насъ повезутъ?—обратился Николай Ивановичъ къ жирному человѣку.—Очень ужъ я боюсь пересадки изъ вагона въ вагонъ. Два раза мы такимь манеромъ перепутались и не туда попали.

— Ничего не знаю-съ, рѣшительно ничего. Вы графа спросите: онъ меня везъ.

— Безъ пересадки, безъ пересадки. Ложитесь въ спальномъ вагонѣ спать и спите до Парижа. Въ спаль-номъ вагонѣ васъ и на французской границѣ таможен-ные чиновники не потревожатъ.

— Вотъ это отлично, вотъ это хороши! Глаша, надо взять мѣста въ спальныхъ вагонахъ.

— Позвольте-съ, вы не телеграфировали?

— То-есть какъ это?

— He послали съ дороги телеграмму, что вы же-лаете имѣть мѣста въ спальномъ вагонѣ? He послали, такъ мѣстъ не достанете.

— Глаша! Слышишь? Даже и сиальные пагоны здѣсь по телеграммѣі Ну, НѣметчинаІ Ві> Кемигсбергѣ обѣдать не дали — подавай телеграмму, а здѣсь въ спальный вагонъ безъ телеграммы не пустятъ.

— Такой ужъ порядокъ. Мѣста въ смалыіыхъ ва-гонахъ приготовляюгъ заранѣе по телеграммамь. . .

— Позвольте.. . но въ обыкновенныхъ-то ваго-нахъ безъ телеграммы все-таки дозволятъ сматі.?—освѣ-домился Николай Ивановичъ.

— Конечно.

— Ну, слава Богу. А я ужъ думалъ .. Звонокъ. Вошелъ желѣзнодорожный сторожъ и

прокричалъ что-то по-нѣмецки, упоминая „Берлинъ". Усачъ засуетился.

— Допивай, Петръ Никитичъ, рейнвейнъ-то. Надо въ поѣздъ садиться,—сказалъ онъ жирному человѣку.

Тотъ залпомъ выпилъ стаканъ, отдулся и, подни-маясь, произнесъ:

— Только ужъ ты какъ хочешь, а въ Берлинѣ я ни на часъ не остановлюсь. Въ другой поѣздъ — и въ бѣлокаменную.

Вслѣдъ за отходомъ берлинскаго поѣзда возвѣ-стили объ отправленіи парижскаго поѣзда. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна засуетились.

— Во? Во? Во цугъ имъ Парижъ?..—бросилась Глафира Семеновна къ желѣзнодорожному сторожу и сунула ему въ руку діза нѣмецкихъ „гривенника".

— Kommen Sie mit, Madame... Ich werde zeigen,— сказалъ тотъ и повелъ супруговъ къ поѣзду.

Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна мчались въ Парижъ.

XX.

Глухая ночь. Спокойное состояніе духа вслѣдствіе полной увѣренности, что онъ и жена ѣдуть прямо въ Парижъ безъ пересадки, а также и плотиый ужинъ съ возліяніемъ пива и рейнвейна, которымъ Николай Ива-новичъ воспользовался въ Кельнѣ, дали ему возмож-ность уснуть въ вагонѣ самымъ богатырскимъ сномъ. Всхрапыванія его были до того сильны, что даже за-глушали стукъ колесъ поѣзда и наводили на неспящую Глафиру Семеновну полнѣйшее уныніе. Ей не спалось. Она была въ тревогѣ. Помѣстившись съ мужемъ вдвоемъ въ отдѣльномъ купэ вагона, она вдругъ вспомнила, что читала въ какомъ-то романѣ, какъ пассажиры, помѣ-стившіеся въ отдѣльномъ купэ, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. Въ романѣ, правда, говорилось про двухъ женщинъ, ѣхавшихъ въ купэ, — думалось ей, — а она находится въ сообществѣ мужа, стало-быть, муж-

чины, но что-же значитъ этотъ мужчина, ежели онъ спитъ, какъ убитый? Какая отъ него можетъ быть защита? Разбойники ворвутся въ купэ, одинъ набро-сится на спящаго мужа, другой схватитъ ее за горло— и вотъ они погибли. Кричать? Но кто услышитъ? Купэ глухое, не имѣющее сообщенія съ другимъ купэ; входъ въ него съ подножки, находящейся снаружи

вагона.

— Николай Иванычъ... —тронула она, наконецъ,

за плечо спящаго мужа.

Тогь пронзительно всхрапнулъ и что-то пробормо-

талъ, не открывая глазъ.

— Николай Иванычъ, проснись... Я боюсь... потрясла она еще разъ его за рукавъ.

Николай Ивановичъ открылъ глаза и смотрѣлъ на жену посоловѣлымъ взоромъ.

— Пріѣхали развѣ куда-нибудь? — спросилъ онъ.

— He пріѣхали, все еще ѣдемъ, но пойми—мнѣ страшно, я боюсь. Ты такъ храпишь безчувственно, a я одна не сплю, и мало-ли что можетъ случиться.

И она разсказала ему про случай въ отдѣльномъ купэ на желѣзной дорогѣ, про который она читала въ романѣ, и прибавила:

— И зачѣмъ это мы сѣли въ отдѣльное купэ? Николай Ивановичъ тоже задумался.

— Недавно даже писано было, что усыпляютъ на желѣзныхъ дорогахъ разбойники, хлороформомъ усы-пляютъ, а ты спишь, какъ убитый, — продолжала Гла-

фира Семеновна.

— Да вѣдь я чуть-чуть... — оправдывался Нико-

лай Ивановичъ.

— Какъ чуть-чуть! Такъ храпѣлъ, что даже стукъ колесъ заглушалъ. Ты ужъ не спи, пожалуйста.

— He буду, не буду... Я самъ понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

— Да конечно-же... Двери снаружи... Войдутъ— меня за горло, тебя за горло—ну, и конецъ. Вѣдь очень хорошо понимаютъ, что въ Парижъ люди ѣдутъ

съ деньгами.

— He пугай, не пугай, пожалуйста, — отвѣчалъ

Николай Ивановичъ, мѣняясь въ лицѣ, и прибавилъ: — И зачѣмъ ты это мнѣ сказала? Ъхалъ я спокойно. ..

— Какъ зачѣмъ? Чтобы ты былъ осторожнѣе.

— Вѣрно, вѣрно. Такъ что-жъ тутъ дѣлать?

— Прежде всего не спи.

— Да ужъ не буду, не буду.

— Потомъ. . . Вѣдь у тебя есть револьверъ въ саквояжѣ. Зачѣмъ ему быть въ саквояжѣ? Вынь его и положи рядомъ на диванъ — все-таки будетъ спо-койнѣе.

— Душечка, да вѣдь револьверъ не заряженъ.

— Такъ заряди его. Зачѣмъ-же возить съ собой револьверъ, ежели имъ не пользоваться?

— Такъ-то оно такъ, но вотъ, видишь-ли, я впо-пыхахъ патроны дома забылъ.

Глафира Семеновна такъ и всплеснула руками.

— Вотъ дуракъ-тоі Видали-ли вы дурака-то! — воскликнула она.

— Да что-жъ ты подѣлаешь, если забылъ! На грѣхъ мастера нѣтъ. Да ты не безпокойся, въ Парижѣ купимъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Еще того лучше! Мы находимся въ опасности по дорогѣ въ Парижъ, а онъ только въ Парижѣ патроны купитъ!

— Постой, я выну изъ саквояжа свой складной ножъ и открою его. Все таки оружіе.

— Тогда ужъ выньте и револьверъ и положите его вотъ здѣсь на диванъ. Хоть онъ и не заряженный, а все-таки можетъ служить острасткой тому, кто войдетъ.

Николай Ивановичъ тотчасъ-же слазилъ въ сак-вояжъ, досталъ револьверъ и складной ножикъ и поло-жилъ на видномъ мѣстѣ.

— Ты, Глаша, бодрись... Богъ милостивъ. Авось и ничего не случится, — успокаивалъ онъ жену.

— Дай-то Богъ, но я должна тебѣ сказать, что когда тьі спалъ, и мы останавливались на минуту на какой-то станціи, то къ окну нашего купэ подходилъ ужъ какой-то громаднаго роста черный мужчина въ шляпѣ съ широкими полями и очень-очень подозри-

тельно посматривалъ. Даже всталъ на подножку и прямо заглявулъ въ наше купэ.

— Да что ты ?

— Вѣрно, вѣрно. А видъ у него совсѣмъ разбой-ницкій, шляпа съ самыми широкими полями, на плечахъ какая-то накидка... Ну, однимъ слономъ, точь-въ-точь, какъ ходятъ разбойники въ здѣшнихъ заграничныхъ земляхъ.

Николай Ивановичъ въ раздумьи чесалъ затылокъ.

— А ужъ потомъ ты его не видала, этого разбой-ника? — спросилъ онъ жену.

— Да гдѣ-же видѣть-то, ежели мы съ тѣхъ поръ нигдѣ не останавливались? Поѣздъ уже съ часъ летитъ, какъ птица.

— Бодрись, Глаша, бодрись.. .

У двери съ наружной стороны кто-то закопошился, что то звякнуло, блеснулъ огонекъ. Николай Ивановичъ вздрогяулъ. Глафира Семеновна поблѣднѣла и забор-мотала:

— Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иванычъ, револьверъ хоть въ руки. Возьми скорѣй.

Николай Ивановичъ протянулъ руку кь револьверу. Въ это время спустилось стекло купэ, и иъ отпоренное окно показалась голова кондуктора.

— Bltte Fuhrkarten, mein Herr,*) проговориль онъ. Николай Ивановичъ, держа въ одной рукѣ револь-

веръ и какъ-бы играя имъ, другой рукой модалъ кон-дуктору билеты и не сводилъ съ него глазъ. Кондук-торъ покосился на револьверъ и пробормоталъ:

— Jetzt konnen Sie bis Verhiers ruhig schlafen. **)

— Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! — замѣтила Глафира Семеновна.

— Дѣйствительно подозрительная, — согласился Николай Ивановичъ.

*) Позвольте ваши билеты, господинъ.

**) Теперь вы можете ио Верье спать спокойяо.

XXI.

Безпокойство супруговъ о томъ, что они могутъ быть ограблены въ купэ разбойниками, все усиливалось и усиливалось и, наконецъ, дошло до крайнихъ пре-дѣловъ, когда во время минутной остановки на какой-то станціи дверь купэ отворилась и въ ней показалась гигантская фигура съ дымящейся короткой трубкой во рту, въ широкополой шляпѣ съ тетеревинымъ перомъ, въ вентеркѣ и съ охотничьимъ кинжаломъ за поясомъ. Фигура въ одной рукѣ держала сѣрый непромокаемый плащъ, а въ другой — ружье въ чехлѣ. Глафира Семе-новна пронзительно взвизгнула и инстинктивно броси-лась отъ фигуры къ противоположной двери купэ. Отскочилъ къ другой двери и Николай Ивановичъ, забывъ даже захватить лежавшій на диванѣ револьверъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить изъ купэ, но дверь была заперта снаружи.

— Кондукторъ, Геръ кондукторъі — закричалъ онъ не своимъ голосомъ, но гласъ его былъ гласомъ вопіющаго въ пустынѣ; фигура влѣзла въ купэ, захлоп-нула за собою дверь, и поѣздъ снова помчался.

Глафира Семеновна тряслась, какъ въ лихорадкѣ, на глазахъ ея были слезы. Она жалась къ мужу и шептала:

— Разбойникъ... Тотъ самый разбойникъ, кото-рый уже заглядывалъ къ намъ въ купэ на одной изъ станцій. Что намъ дѣлать? Въ случаѣ чего, я буду бить стекла и кричать.

Фигура „разбойника" замѣтила, что она напугала супруговъ, и, вынувъ изо рта трубку, разсыпалась въ извиненіяхъ, мягко заговоривъ по-нѣмецки:

— Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestOrt habe. Bei uns is Coupe ist ftirchterlich besetzt *).

Супруги ничего не поняли и молчали.

— Вы спали и испугались? — освѣдомилась фи-

*) Простите, пожалуйста, мадамъ, что я васъ потревожилъ. Въ нашемъ купэ ужасно тѣсно.

гура по-нѣмецки и прибавила: — Да, я такъ внезапно вошелъ. Пожалуйста, извините и успокойтесь.

И фигура стала приглашать ихъ садиться жестами. Въ это время Николай Ивановичь замѣтилъ у бедра фигуры двѣ висящія внизъ головами убитыя дикія утки и, сообразивъ, пріободрился и проговорилъ женѣ:

— Кажется, это не разбойникъ, а охотникъ. Ви-дишь, у него утки...

Отлегло нѣсколько отъ сердца и у Глафиры Семе-новны, и она, пересиливъ страхь, отвѣчала:

— А не можетъ развѣ разбойникь настрѣлять себѣ утокъ?

— Такъ-то оно такъ... Но смотри. . У него лицо добродушное, даже глупое.

— Тебѣ кажется добродушнымъ и глуііымъ, а мнѣ страшнымъ. Пожалуйста, будь наготовѣ и не спускай съ него глазъ. Гдѣ-же твой револьверъ? — вспом-нила она.

— Ахъ, да... —спохватился Николай Ивановичъ — Вонъ револьверъ лежитъ на диванѣ около того окошка.

— Воинъ! Въ минуту опасмости забылъ даже и о револьверѣ.

— Что я подѣлаю съ этимъ револьверомъ супро-тивъ его ружья! — шепталъ Николай Ивановичъ.

— Да вѣдь у него ружье въ чехлѣ.

— Въ чехлѣ, да заряжено, а ты вѣдь лнаешь, что иой револьверъ безъ патроновъ.

— Все-таки возьми его въ руки. .. Вѣдь никто не знаетъ, что онъ не заряженъ. Возьми-же.

— Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого чорта какой ножъ за поясомъ.

— Такъ вѣдь и у тебя есть ножикъ. Куда ты его задѣвалъ?

— Я, должно быть, впопыхахъ уронилъ его подъ скамейку.

— Ахъ, Николай Ивановичъ! Ну, можно-ли на тебя въ чемъ-нибудь понадѣятьсяі Ты хуже всякой женщины,

— Да вѣдь я, душечка, въ военной службѣ никогда не служилъ.

— Подними-же ножикъ.

— Гдѣ тутъ искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этотъ чортъ какъ хватитъ меня!.. A to нѣтъ, это положительно не разбойникъ. Смотри, онъ вынулъ изъ сумки грушу и ѣстъ ее.

— Да вѣдь и разбойники могутъ ѣсть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.

— Да конечно-же, конечно-же... Я, Глаша, сяду. Вѣдь ужъ все равно, что стоя, что сидя...

И Николай Ивановичъ, не спуская глазъ съ „раз-бойника", медленно опустился на диванъ около того окна, гдѣ стоялъ. Косясь на „разбойника", сѣла и Гла-фира Семеновна. „Разбойникъ" взглянулъ на нее и ласково улыбнулся.

— Успокоились? — спросилъ онъ по-нѣмецки. — Ахъ, какъ мнѣ жалко, что я напугалъ васъ во времясна.

— Тебя задираетъ, — прошепталъ женѣ Николай Ивановичъ, не понявъ, разумѣется, что сказалъ „раз-бойникъ", и спросилъ ее:—He понимаешь, что онъ бор-мочетъ ?

— Откуда-же мнѣ понимать!

He спускали съ разбойника глазъ супруги, не спу-скалъ съ нихъ глазъ и разбойникъ. Сидѣли они въ разныхъ углахъ купэ.

Поѣздъ уменьшилъ ходъ. „Разбойникъ" засуетился, схватилъ ружье, непромокаемый плащъ и сталъ соби-раться уходить. Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:

— Коля! Коля! Хватай скорѣй свой револьверъ. Николай Ивановичъ потянулся и быстро схватилъ

револьверъ, который лежалъ прикрытый носовымъ платкомъ на противоположномъ концѣ дивана. „Раз-бойникъ" улыбнулся и пробормоталъ по-нѣмецки:

— А! Тоже съ оружіемъ ѣздите. Это хорошо по ночамъ...

Поѣздъ остановился. „Разбойникъ" поклонился супругамъ, еще разсыпался въ извиненіяхъ и вышелъ изъ купэ.

— Ну, слава Богу! — воскликнулъ Николай Ива-новичъ, когда они остались въ купэ безъ „разбойника".—

Провалился! Ахъ, какъ онъ напугллъ насъ, а вѣдь на тебѣ, Глаша, лица не было.

— Ты ничего? Да ты хуже меняі—попрскнула его супруга.— Ты даже оружіе забылъ схватить вг руки.

— Ну, песъ съ нимъ. Слава Богу, что ушел ь. Вотъ охотникъ, а какъ похожъ на разбойника.

А поѣздъ такъ и мчался во мглѣ непроглядной ночи.

XXII.

He взирая, однако, на тревожное состояніе Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сонъ сдѣлалъ свое дѣло, и они задремали на нѣсколько времени, хотя и дали себѣ слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она просну-лась отъ остановки поѣзда на станціи. Стучали молот-ками, пробуя колеса, перекликались рабочіе, и ужъ перекликались на французскомъ языкѣ, какъ показа-лось Глафирѣ Семеновнѣ. Она открыла окно и стала прислушиваться—да, французскій языкъ. Нѣмецкаго го-вора не слыхать, онъ исчезъ; исчезли откормленныя лоснящіяся физіономіи нѣмецкихъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, исчезли нѣмецкія фуражкн и замѣнились французскими кэпи, появилисі. французскія бородки на тощихь лицахъ, и на станціонномъ зданіи красопались уже французскія надписи. Первымъ, что бросилось Глафирѣ Семеновнѣ въ глаза, была надпись: „buvette".

— Николай Иванычъ, французскій языкь! Пріѣхали, во французскую землю пріѣхали!— радостни бросилась она къ мужу.

Николай Ивановичъ спалъ, прислониншись къ уголку и держа руку на револьверѣ, который лежалъ у него на колѣняхъ. Женѣ нужно было потрясти его за плечо, чтобы онъ проснулся. Онъ открылъ глаза, быстро вскочилъ на ноги и, уронивъ на полъ револь-веръ, испуганно спрашивалъ:

— Опять разбойникъ? Гдѣ онъ?

— Какой разбойникъ! Мы пріѣхали во Францію.

Французскій языкъ. . . Можетъ быть, это ужъ даже Парижъ.

— He можетъ бытьі Тогда надо спросить. Что-жъ ты! Спрашивай. . . Хвастайся французскимъ языкомъ.

Глафира Семеновна высунулась изъ окна и крик-нула проходившей французской бородкѣ:

— Мосье: Кель статіонъ? Пари? Эсе Пари?

— Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin, --послышался учтивый отвѣтъ.

— Что онъ говоритъ? — освѣдомился Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не Парижъ. Въ Парижъ мы пріѣ-демъ еще утромъ.

— Однако, ты все понимаешь.

— Еще-бы! По французски я сколько угодно. У насъ въ пансіонѣ француженка была настоящая, — по-хвасталась Глафира Семеновна. — Вотъ написано—пуръ ля дамъ, вонъ—пуръ ле месье... Вонъ—бюветъ. Тутъ можно выпить желающимъ.

— Такъ я, Глаша, съ удовольствіемъ-бы выпилъ. Спроси, сколько минутъ стоимъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдругъ опять разбойникъ?

— Да разбойникъ, должно быть, въ нѣмецкой землѣ остался. Неужели-же его черезъ границу пропу-стили? Наконецъ, ты можешь со мной вмѣстѣ выйти.

— Кондюктеръ! — опять закричала Глафира Семе-новна.—Комбьенъ минютъ иси?

— Seulement deux minutes a present, madame. II vous reste deux minutes.

— Me ну вулонъ буаръ...

— Да, буаръ... Буаръ венъ ружъ, a to такъ бьеръ,—прибавилъ Николай Ивановичъ и тутъ-же по-хвастался передъ женой. — Всѣ хмельныя слова я от-лично знаю.

Кондукторъ протянулъ руку и сказалъ:

— Vous voulez prendre du vin rouge ? Donnez moi de l'argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite.

— Что онъ говоритъ, Глаша?

— Самъ принести хочетъ намъ вина. Комбьянъ пуръ бутель?

— Deux francs. Depechez-vous, madame, depechez-vous *).

— Какъ, тоже депешу надо?—спросилъ Николай Ивановичъ.—И здѣсь по телеграфной демешѣ?

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Давай ему скорѣй денегъ. Давай два французскихъ серебряныхъ четвертака. Ско-рѣй, скорѣй.

— ВотъІ — Николай Ивановичь, сунунъ кондук-тору деньги, прибавилъ:—Тутъ труа четвертакъ. Ііусть на труа франкъ. Я, Глаша, страсть какъ радъ, что мы попали во французскую землю.

— А я-то какъ радаі

Поѣздъ, однако, не стоялъ и двухъ минутъ и дви-нулся, минуя станціонныя освѣщенныя выиѣски.

— Глаша! А выпивка-то? Гдѣ-же ненъ ружъ-то? Надулъ кондукторъ... Вотъ тебѣ и фрянцузскаи учти-вость! — воскликнулъ Николай Ивановичь, но въ это время дверь купэ отворилась, и въ купэ влѣзъ кондук-торъ, держащій въ рукѣ бутылку вина, горлышко кото-рой было прикрыто стаканомъ.

— Voyons, monsieur. .. Serves-vous. . . — протянулъ онъ Николаю Ивановичу бутылку.

— Вотъ за это, мусье, спасибо, вотъ :»а это мерси. Гранъ мерси, рюссъ мерси! — загонорил-ь Николай Ивановичь, принимая бутылку.

— Monsieur est un russe? — спросилі. франиучъ и прибавилъ: — Oh, nous aimons la Russie et Ics russes. Vivent les russes!

Огъ него такъ и пахнуло виномъ. Очениліт, онъ и самъ сейчасъ только выпилъ, да и раньше т отка зывался отъ вина. Николай Ивановичъ замѣтилъ это и сказалъ женѣ:

— Парень-то, кажется, изрядно хватииши?

— Ничего. Французы и пьяные любезпы. Это совсѣмъ особый народъ.

*) Два франка. Торопитесь, мадамъ, торопитесь.

— Vos billets, monsieur... — между тѣмъ сказалт» кондукторъ.

— Билеты требуетъ, — пояснила Глафира Семе-новна.

— Да понялъ, понялъ я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вотъ, мусье, билье, вуаля... А бюве, мосье, не хочешь? He вуле бюве венъ ружъ? — вдругъ предложилъ Николай Ивановичъ кондуктору.

— Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement a present vous-meme, et moi apres, — отвѣчалъ тотъ про-стригая билеты.

— Ну вотъ и отлично. Бюве...

Николай Ивановичъ налилъ стаканъ и протянулъ кондуктору. Тотъ поклонился и отстранилъ стаканъ.

— A present vous-meme, monsieur, et moi — je prendrai apres vous.

— Глаша! Что онъ такое? — недоумѣвалъ Нико-лай Ивановичъ.

— Хочетъ, чтобы ты прежде выпилъ.

— Я? Же?.. Отлично. Тре бьенъ... Вотъ... За здоровье Франсъ!

Николай Ивановичъ залпомъ выпилъ стаканъ и продолжалъ:

— Мы любимъ вашу Франсъ, очень любимъ. Глаша, переведи.

— Ну рюссъ—ну земонъ ля Франсъ.

— Oh, madame I Et nous, nous adorons la Russie.*) Кондукторъ взялъ поданный ему стаканъ съ крас-

нымъ виномъ, поднялъ его и, воскликнувъ „Vive la Russie!" — тоже выпилъ его залпомъ.

— Другъ! Ами... Франсе и рюссъ—ами, — про-тянулъ ему руку Николай Ивановичъ.

Кондукторъ потрясъ руку.

При такихъ обстоятельствахъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна въ"ѣзжали во французскую землю.

♦) О, мадамъі А мы, мы обожаемъ Россію.

XXIII.

Съ французскимъ кондукторомъ Николай Ивано-вичъ все-таки выпилъ двѣ бутылки краснаго вина. Co второй бутылкой кондукторъ принесъ ему и бѣлаго хлѣба съ сыромъ на закуску, а Глафирѣ Семеновнѣ грушу, и предложилъ ее съ галантностью совсѣмъ лов-каго кавалера. Появленіе такого человѣка, рѣзко отдѣ-ляющзгося отъ угрюмыхъ нѣмецкихъ кондукторовъ, значительно ободрило супруговъ въ ихъ путешествіи, и когда на зарѣ багажъ ихъ въ Верьѣ былъ слегка осмотрѣнъ заглянувшимъ въ купэ таможеннымъ чинов-никомъ, они начали дремать, совершенно забывъ о разбойникахъ, которыхъ такъ опасались вначалѣ.

Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце свѣтило ярко и привѣтливо озаряло мелькавшіе мимо оконъ вагона каменные деревенскіе домики, сплошь застланные вьющимися растеніями, играло на зеленыхъ еще лугахъ, на стоящихъ въ оди-ночку дубахъ съ пожелтѣвшей листвой, на синей лентѣ рѣчки, идущей вдоль дороги.

Глафира Семеновна сидѣла у окна купэ и любо-валась видами. Вскорѣ маленькіе каменные домики стали смѣняться болѣе крупными домами. Появились вывѣски на домахъ, мелькнула желѣзная рѣшетка какого-то сада, стали появляться высокія фабричныя трубы, курящіяся легкимъ дымкомъ, и вдругъ Глафира Семеновна воскликнула:

— Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчасъ по картинкѣ узнала. Николай Иванычъ! Радуйся, мы подъѣзжаемъ къ Парижу.

— Да что тыі — подскочилъ къ окну Николай Ивановичъ.

— Вонъ, вонъ. . . Видишь? — укаіала Глафира Семеновна.

- Да, да. . Эйфелева башня... Опа и есть . . „Конченъ, конченъ дальній путь, вижу край родимый",— запѣлъ онъ.

Стали попадаться по дорогѣ уже улицы. Дома все выростали и выростали. Виднѣлась церковь съ

готическимъ куполомъ. Движеніе на улицахъ все ожи-влялось. Поѣздъ умѣрялъ ходъ, скрежетали тормоза. Еще нѣсколько минутъ, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники въ кэпи и съ бляхами на груди.

— Пріѣхали.. . Въ Парижъ пріѣхали!.. — радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондукторъ отво-рилъ передъ ними дверь купэ.

Въ дверь рванулся блузникъ, предлагая свои услуги.

— Вуй вуй... Прене но саквояжъ, — сказала Глафира Семеновна. — Э шерше коше пуръ партиръ a готель. Николай ИванычъІ Бери подушки. Что ты стоишь истуканомъ!

— Une voiture, madame? — спросилъ блузникъ.

— Да, да... Вуатюръ.. . И анкоръ нашъ багажъ... —совала она ему квитанцію.

— Oui, oui, madame.

Багажъ былъ взять, и блузникъ потащилъ его на спинѣ на подъѣздъ вокзала. Супруги слѣдовали сзади. Вотъ и улица съ суетящейся на ней публикой. Николай Ивановичъ поражалъ всѣхъ своей громадной охапкой подушекъ. Какой-то уличный мальчишка, продававшій съ рукъ билеты для входа на выставку, даже крикнулъ:

— Voyons, ce sont Ies russes!

Французскій городовой въ синей перелинкѣ, кепи, съ закрученными усами и сь клинистой бородкой мах-нулъ по направленію къ стоящимъ въ шеренгу извоз-чикамъ. Отъ шеренги отдѣлилась маленькая карета съ сидящимъ на козлахъ краснорожимъ, гладко-бритымъ, жирнымъ извозчикомъ въ бѣлой лакированной шляпѣ-цилиндрѣ, и подъѣхала къ супругамъ. Багажъ уложенъ на крышу каретки, блузнику вручена цѣлая стопа фран-цузскихъ пятаковъ, какъ называлъ Николай Ивановичъ мѣдныя десятисантимныя монеты, и супруги сѣли въ каретку, заслонившись подушками. Извозчикъ обер-нулся и спросилъ, куда ѣхать.

- Готель какой-нибудь. Данъ готель... — ска-зала Глафира Семеновна.

— Quel hotel, madame?

— Ахъ ты, Боже мойі Да я не знаю — кель. Же не се па. Николай Ивановичъ, кель?

— Да почемъ-же я-то знаю!

— Все равно, коше. Се тегаль, кель. Енъ готель, намъ нужно шамбръ... и де ли...

— Je comprends, madame. Mais quel quartier desirez-vous?

— Глаша! Что онъ говоритъ?

— Рѣшительно не понимаю. Енъ шамбръ данъ готель. Ну вояжер, ну де Рюсси...

Стоящій тутъ-же городовой сказалъ что-то извоз" чику. Тотъ покачалъ головой и поѣхалъ леткой трусцой, помахивая бичомъ не на лошадь, а на подскакивающихъ къ окнамъ кареты мальчишекъ, блузникопъ съ какими-то объявленіями, съ букетами цвѣтовъ. Минутъ черезъ десять онъ остановился около подъѣзда и крикнулъ:

— Voyons!. .

Выскочилъ лакей съ капулемъ на лбу, въ черной курткѣ и передникѣ чуть не до земли.

— Une chambre pour les voyageursl — сказалъ извозчикъ лакею.

Тотъ отрицательно покачалъ головой и отвѣчалъ, что все занято.

— Енъ шамбръ авекъ де ли.. . — сказала Глафира Семеновна лакею.

— Point, madame... — разнелъ тотъ руками. Извозчикъ потащился далѣе. Во торой гостиницѣ

тотъ-же отвѣтъ, въ третьей то-же самое, пъ четнертой даже и не разговаривали. Выглянумпій на полъѣздъ портье прямо махнулъ рукой, увидавь поді.ѣхаишую съ багажомъ на крышкѣ карету. Супруги уже странство-вали болѣе получаса.

— Нигдѣ нѣтъ комнатыі Что намъ дѣллті.? — спросилъ жену Николай Ирановичъ.

— Нужко искать. Нельзяже намъ жить въ кмретѣ. Извозчикъ обернулся на ко:ілахъ, заглинулъ въ

переднее стекло кареты и что-то бормоталь,

— Алле, алле... — махала ему Глафира Семе-новна. — Енъ шамбръ. . . Ну не пувонъ санъ шамбръ. . . Надо шерше анкоръ отель.

Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въѣхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ сѣрыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъѣзда. Извозчикъ слѣзъ съ козелъ, направился въ подъѣздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бѣломъ чепцѣ.

— Енъ шамбръ авекъ де ли.. . — обратилась къ ней Глафира Семеновна.

— Ah, oui, madame... Ayez la bonte de voir seulement, — отвѣчала старушка и отворила дверцу кареты.

— Есть комнатаі — воскликнулъ Николай Ивано-вичъ. — Ну, что я говорилъ!

Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъѣздъ.

XXIV.

Въ подъѣздѣ на площадкѣ висѣли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, „Petit Journal". Пахло чѣмъ-то жаренымъ. Налѣво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сѣромъ потертомъ пиджакѣ, съ сѣрой щетиной на головѣ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бѣломь чепцѣ предложида суиругамъ подняться по деревянной, узкой, чутъ не винтовой лѣстницѣ.

— Кель этажъ? — спросила ее Глафира Семе-новна.

— Troisieme madame, — отвѣчала старушка и бойко пошла впередъ.

— Въ третьемъ этажѣ? — переспросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.

— Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ, — считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ: — Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. За-

чѣмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей... Куда же она ведетъ?

— By заве ди — труазьемъ.. . — начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ. — А вѣдь это...

— Oui, oui, madame, le troisieme. . . Encore un peu plus haut.

— Еще выше? Фу, ты пропастьі Да она насъ на каланчу ведетъ. Вѣдь это ужъ пятый!.. Глаша...

— Сянкъ, мадамъ, сянкъ .. — старалась пояснить старушкѣ Глафира Семеновна.

— Mais non, madame, c'est le troisiemc... — стояла на своемъ старуха и ввела въ коридоръ.

— Фу, чортъ! Да неужто мы этажсй считать не умѣемъ?! Пятый... Скажи ей, Глаша, что пятый.

— Да вѣдь что-жъ говорить-то? Уввряетъ, что третій.

Старушка распахнула дверь изъ коридора въ комнату и сказала.

— Voila, monsieur...

Николай Ивановичъ заглянулъ и іюскликнулъ:

— Да вѣдь это клѣтушка! Туть и одному-то не помѣститься. И наконецъ, всего одна кроиать! Н;імъ нужно двѣ кровати.

— Де ли... де... — пояснила старушкѣ Глафира Семеновна.

— Oui, madame.. . Je vous mettrni. .

— Говорнтъ, что поставитъ вторую кровать. Супруги обозрѣвали комнату. Сгпрли, стііриннаго

фасона, краснаго дерева кровать подь драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ — вотъ и все убранство комнаты. Дпа большія окна были наполовину загорожены чуіунной рѣшеткой, и въ нихъ виднѣлись на протиноположной сторонѣ узенькой улицы другія тякіиже окна, на рѣшеткѣ одного изъ которыхь висѣло для просушки дѣтское одѣяло, a y другого окна стояла растреианная женщина и отряхала, ударяя о перила рѣшетки, подолъ какого-то платья, держа корсажь платьи у себя на плечѣ.

— Ну, Парижъ...—сказалъ Николай Ипановичъ.—

He стоило въ Парижъ ѣхать, чтобы въ такомъ хлѣву помѣщаться.

— А все таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гдѣ-нибудь помѣститься. He ѣздить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостиницъ объѣздили, — отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старухѣ, спросила о цѣнѣ:—Э ле при? Комбьянъ?

— Dix francs, madame.... — спокойно отвѣчала ста-руха.

— Что такое? Десять франковъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.—Да вѣдь это разбой! Десять чет-вертаковъ no сорока копѣекъ — четыре рубля... Со-всѣмъ разбой!

Хотя восклицаніе было сдѣлано по-русски, но старуха-француженка поняла его, потому что пожала илечами, развела руками и произнесла въ отвѣтъ:

— C'est l'exposition, monsieur.

— Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ до-рого,—пояснила Глафира Семеновна.

— Все равно, разбой... Вѣдь такія каморки на такой каланчѣ у насъ въ Петербургѣ по полтинѣ въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копеекъ. A to четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мнѣ настоящую комнату.

— Се шеръ, мадамъ,—попробовала сказать Гла-фира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.

— Лучше нѣтъ? — спрашивалъ Николай Ивано-бичъ.—ГлашаІ Спроси.

— By заве бонъ шамбръ? Ну волонъ бонъ шамбръ.

— A present non, madame,—покачала головой ста-руха.

— Что тутъ дѣлать?—взглянулъ Николай Ивано-вичъ на жену.

— Надо брать. He мотаться-же намъ еще полдня по Парижу.

— Да вѣдь вышь-то какаяі Это на манеръ дум-ской каланчи.

— Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гдѣ нибудь пріютитьоі.

— Анафемы! Грабителиі Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ деруть!

— Да вѣдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.

— Eh bien, madame? — нопросительно взглянула на супруговъ старуха.

— Вуй... Нупренонъ... Дѣлать нечего... Нотръ багажъ.

Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватер-пруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажомь. Николай Ивановичъ пишелъ внизъ разсчнтыватъся съ извозчикомъ. По дорогѣ онъ сосчиталъ число ступеней на лѣстницѣ. Оказалось восемьдесятъ три.

— Восемьдесятъ три ступени, десять поворовъ на лѣстницѣ, пять площадокъ,—и это они называютъ въ третьемъ этажѣ!—горячился онъ.—Черти. Право, черти. Комбьянъ?—обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.

— Huit frances, monsieur. .. — произнесъ онъ на-конецъ.

— Какъ витъ франкъ? To есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ бѣлены объѣлся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копѣекъ—вѣдь это три двад-цать!—восклицалъ Николай Ивановичъ.—Мосье,—обра-тился онъ къ старику, стоявшему при ихъ пріѣздѣ за конторкой и теперь вышедшему на подъѣздъ. — Витъ франкъ хочетъ. . . Вѣдь у васъ такса. . . He можетъ-же быть, чтобы это было по таксѣ. . .

— Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на француз-скомь языкѣ, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плю-нулъ, досталъ двѣ пятифранковыя моиеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски:

— Трехъ рублей ни за что не дамъ, хоть ты ра-зорвись. Вотъ тебѣ два цѣлковыхъ и проваливай.. . Алле... Вонъ... Алле...—махалъ онъ рукою, отгоняя извозчика.

Извозчикъ просилъ всего только восемь франковъ и, получивъ десять и видя, что его гонятъ прочь, не желая взять сдачи, просто недоумѣвалъ. Наконецъ, онъ улыбнулся, наскоро снялъ шляпу, сказалъ: „merci, monsieur"—и, стегнувъ лошадь, отъѣхалъ отъ подъѣзда. Старикъ дивился щедрости путешественника, пожималъ плечами и бормоталъ по-французски:

— О, русскіе! Я знаю этихъ русскихъ! Они лю-бятъ горячиться, но это самый щедрый народъ!

Ннколай Ивановичъ, принимая пяти-франковыя монеты за серебряные рубли и въ простотѣ душевной думая, что онъ выторговалъ у извозчика рубль двад-цать копѣекъ, поднимался въ свою комнату наверхъ, слѣдуя за прислугой, несшей его багажъ, уже въ нѣ-сколько успокоившемся состояніи и говорилъ самъ съ собой: г

— Два рубля... И два-то рубля ужасти какъ до-рого за такую ѣзду. Вѣдь въ сущности все по одному и тому-же мѣсту путались, а большихъ концовъ не дѣлали.

Глафиру Семеновну онъ засталъ заказывающей кофе. Передъ ней стоялъ въ рваномъ пиджакѣ, въ вой-лочныхъ туфляхъ и въ четырехъугольномъ колпакѣ изъ бѣлой писчей бумаги какой-то молодой малый съ эспаньолкой на глупомъ лицѣ и говорилъ:

— Madame veut cafe au lait. .. Oui, oui...

— Я кофе заказываю,—сказала Глафира Семеновна мужу.—Надо-же чего-нибудь выпить.

— Да, да. . . Кофей отлично. . . —отвѣчалъ Нико-лай Ивановичъ. — Ты, братъ, и масла приволоки и бу-локъ,—обратился онъ къ слугѣ.—Глаша! Переведи ему.

— Пянъ и беръ. . .—сказала Глафира Семеновна.— И побольше. Боку. . .

— Пянъ-беръ. . .—повторилъ Николай Ивановичъ.

— Oui, oui, monsieur... Un dejeuner...

— Да, да... мнѣ и женѣ.. . Ну, живо... Слуга побѣжалъ исполнять требуемое.

XXV.

Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна умылись, поспѣлъ и кофе. Тотъ-же слуга въ потертомъ пиджакѣ и четырехъугольномъ бумажномъ колпакѣ внесъ подносъ съ кофейникомъ, молочникомъ и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадныя чашки для кофе, иревосходящія по своимъ размѣрамъ даже суповыя чашки. При нихъ находились такъ назы-ваемыя дессертныя ложки. Николай Ивановичъ, какъ увидѣлъ чашки и ложки, такъ и воскликнулъ:

— Батюшки! Чашки-то какіяі Да ты-бы еще, молодецъ, ведра съ уполовниками принегьі Кто же въ такихъ чашкахъ кофей пьетъ! Ужъ прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянетъ.

Слуга столлъ, кланялся и глупо улыбался.

— Глаша! Переведи ему, — обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.

— Да какъ-же я переведу-то? — отвѣчала Гла-фира Семеновна въ замѣшательствѣ. — Ты такія слова говоришь, которыхъ я по-французски и не знаю. Ле тасъ тре гранъ, — указала она слугѣ на чашки. — Пуркуа гранъ?

— Oh, madame, c'est toujours comme ca. Vous avez demands cafe au lait.

— Говоритъ, что такія чашки нужно, — перевела-Глафира Семеновна. — Вѣрно, ужъ у нихъ такой обычай, вѣрно, ужъ кофейная страна.

Слуга все еще стоялъ, глупо улыбался и, наконецъ, сказалъ:

— Votre nom, monsieur, votre carte... II faut noter chez nous en das...

— Что онъ говоритъ? Чего еще ему надо, Глаша?

— Спрашиваетъ, какъ насъ зовутъ.

— А1 Паспортъ? Сейчасъ, сейчасъ... — засуетился Николай Ивановичъ.

— Oh, non, monsieur.. . Le passeport ce n'est pas necessaire. Seulement votre nom, votre carte.

— Говоритъ, что паспортъ не надо. Проситъ только твою карточку.

Николай Ивановичъ пожалъ плечами и подалъ карточку. Слуга удалился.

— Глаша, знаешь, что я полагаю? — сказаль Николай Ивановичъ по уходѣ слуги. — Я полагаю, что тутъ какая-нибудь штука. Гдѣ-же это видано, чтобы въ гостиницѣ паспорта не брать въ прописку!

— Какая штука?

— А вотъ какая. He хотятъ-ли они отжилить нашъ багажъ, наши вещи? Мы уйдемъ изъ номера, вещи наши оставимъ, вернемся, а они намъ скажутъ: да вы у насъ въ гостиницѣ не прописаны, стало быть вовсе и не останавливались, и никакихъ вашихъ вещей у насъ нѣтъ.

— Да что ты! Выдумаешь тоже...

— Отчего-же они паспортъ не взяли въ прописку? Паспортъ въ гостиницахъ прежде всего! Нѣтъ, я внизу во что бы то ни стало всучу его хозяйкѣ. Паспортъ прописанъ, такъ всякому спокойнѣе. Ты сейчасъ и въ полицію жаловаться можешь и всякая штука...

Глафира Семеновна, между тѣмъ, напилась уже кофею и переодѣвалась.

— Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надѣвай, — говорилъ Николай Ивановичъ женѣ. — Здѣсь, братъ, Парижъ, здѣсь первыя модницы, первыя франтихи, отсюда моды-то къ намъ идутъ, такъ ужъ надо не ударить въ грязь лицомъ. A to что за радость, за кухарку какую-нибудь примутъі Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знаютъ, что мы купцы. Да здѣсь, я думаю, и кухарки-то по послѣдней модѣ одѣты ходятъ.

— Да вѣдь мы на выставку сейчасъ поѣдемъ.. . Вотъ ежели-бы въ театръ... — пробовала возразить Глафира Семеновна.

— Такъ на выставкѣ-то, по всѣмъ вѣроятіямъ, всѣ какъ разряженыі Вѣдь выставка, а не что другое. Нѣтъ, ужъ ты новое шелковое платье надѣнь, бархатное пальто, визитную шляпку и брилліантовую брошку и брилліантовыя браслетки.

— Зачѣмъ-же это?

— Надѣвай, тебѣ говорятъ, a to за кухарку при-мутъ. Въ модный городъ, откуда всякіе наряды идутъ, пріѣхали, да вдругь въ тряпки одѣться! Все лучшее надѣнь. А главное, брилліанты. У тебя брилліантовъ съ собой больше чѣмъ на четыре тысячи.

Черезъ четверть часа Глафира Семеновна одѣлась.

— Ну, вотъ такъ хорошо. Теперь никто не ска-жетъ, что кухарка, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Вотъ и я брилліантовый перстень на палецъ надѣну. Совсѣмъ готова?

— Совсѣмъ. На выставку поѣдемъ?

— Конечно-же, прямо на выставку. Какъ выставка-то по-французски? Какъ извозчика-то нанимать?

— Алексиозисіонъ.

— Алекспозисіонъ, алекспозисіонъ. Ну, тронемся . .

XXVI.

— Батюшкиі Да тутъ и извозчиковъ нѣтъ. Вотъ въ какую улицу мы заѣхали, — скаіалъ Николай Ива-новичъ женѣ, когда они вышли изъ подъѣчда гости-ницы. — Какъ теперь на выставку-то попасть?

— Языкъ до Кіева доведетъ, — отвѣчала храбро Глафира Семеновна.

— Ты по французски-то тоже одни комнатныя слова знаешь, или и другія?

— По-французски я и другія слова знаю.

— Да знаешь-ли уличныя-то слова? Вотъ мы теперь на улицѣ, такъ вѣдь уличныя слова понадобятся.

— Ещебы не знатьі По-французски нась настоя-щая француженка учила.

Николай Ивановичъ остановился и сказалъ:

— Послушай, Глаша, можетъ быть, мы на высгавку-то вовсе не въ ту сторону идемъ. Мы вышли направо изъ подъѣзда, а можетъ быть, надо налѣчо.

— Да вѣдь мы только до извозчика идемъ, а ужъ тотъ довезетъ.

— Все-таки лучше спросить. Вонъ надъ лавкой

красная желѣзная перчатка виситъ, и у дверей, должно быть, хозяинъ-перчаточникъ съ трубкой въ зубахъ стоитъ — его и спроси.

Напротивъ черезъ узенькую улицу, около дверей въ невзрачную перчаточную лавку, стоялъ въ одной жилеткѣ, въ гарусныхъ туфляхъ и въ синей ермолкѣ съ кисточкой, пожилой человѣкъ съ усами и бакенбар-дами и курилъ трубку. Супруги перешли улицу и подошли къ нему.

— Пардонъ, монсье... — обратилась къ нему Глафира Семеновна. — Алекспозисіонъ — а друа у а гошъ?

Французъ очень любезно сталъ объяснять дорогу, сопровождая свои объясненія жестами. Оказалось, что супруги не въ ту сторону шли, и пришлось вернуться назадъ. Вышли на перекрестокъ улицъ и опять оста-новились.

— Кажется, что перчаточникъ сказалъ, что на-право, — пробормотала Глафира Семеновна.

— Богъ его вѣдаетъ. Я ничего не понялъ. Стре-коталъ, какъ сорока, — отвѣчалъ мужъ. — Спроси.

На углу была посудная лавка. Въ окнахъ виднѣ-лись стеклянные стаканы, рюмки. На стулѣ около лавки сидѣла старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ и вязала чулокъ. Опять разспросы. Старуха показала налѣво и прибавила:

— C'est bien loin d'ici, madame. II fraut prendre l'omnibus *) ..

Опять перекрестокъ.

— Рю Лафитъ... — прочитала Глафира Семеновна и лрибавила: — Рю Лафитъ мнѣ по роману знакома. Pro Лафитъ я отлично помню. Батюшки! Да вѣдь въ Рю Лафитъ Анжелика приходила на свиданіе къ Гастону, и здѣсь Гастонъ ранилъ Жерома кинжаломъ! — восклик-нула она.

— Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ты не знаешь... Это въ романѣ... Но я-то

*) Эю очень далеко, мадамъ, надо сѣсть въ омнибусъ.

очень хорошо помню. Такъ, такъ... Еще уголыцикъ Жакъ Видаль устроилъ ему послѣ этого засаду на лѣстницѣ. Ну, вотъ извозчикъ! Кричиі Кричи!

— Коше! Коше!..

Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно пока-чалъ головой и поѣхалъ далѣе.

— Что за чортъ! He везутъ! Вѣдь этакъ, пожа-луй, пѣхтурой придется идти, — сказалъ Николай Ива-новичъ.

— Пѣшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, — отвѣчала Гла-фира Семеновна. — Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! — обратилась она къ нему сама. — Алекспозисіонъ?

Извозчикъ сдѣлалъ пригласительный жестъ, ука-зывая на коляску.

— He садись такъ, не садись безъ ряды... — остановилъ Николай Ивановичъ жену, влѣ:іавшую уже было въ экипажъ. — Надо поторговаться. A to опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозисіонъ? — спросилъ онъ.

Извозчикъ улыбнулся, полѣзъ въ жилетный кар-манъ, вынулъ оттуда печатный листъ и иротннулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:

— Prenez place seulement,

— Что ты мнѣ бумагу-то суешь! Ты мнѣ скажи комбьенъ алекспозисіонъ?

— Vous verrez la, monsieur c'est 6crit.

— Глаша! Что онъ говоритъ?

— Онъ говоритъ, что на листѣ написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же... Должно быть, въ листкѣ такса.

— He желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостиницу, то не совалъ ника-кой таксы? Алекспозисіонъ—енъ франкъ. Четвертакъ...

— Oh non, monsieur, — отрицательно покачалъ го-ловой извозчикъ и отвернулся.

— Да садись-же, Николай Иванычъ, a to безъ из-возчика останемся,—протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.

— Глаша, нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.

— Садись, садись.

Николай Ивановичъ, все еще ворча, помѣстился тоже въ экипажѣ. Извозчикъ не ѣхалъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:

— Un franc et cinqante centimes et encore pour boire...

— Алле, алле. . . — махнула ему Глафира Семе-новна. — Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать,—объяснила она мужу. — Алле, алле, коше... Алекспозисіонъ.

— Quelle porte, madame *)?—спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.

— Вотъ ужъ теперь рѣшительно ничего не пони-маю. Алле, алле! Алекспозисіонъ. Пуръ буаръ—вуй.. Алле...

Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь би-чомъ, и экипажъ поплелся.

XXVII.

Въ Трокадеро около входа на выставку было гро-мадное стеченіе публики, подъѣзжавшей въ экипажахъ и омнибусахъ. Все это быстро бѣжало ко входу, ста-раясь поскорѣе встать въ хвостъ кассы. Въ кассѣ, однако, не продавались, а только отбирались билеты; купить-же ихъ нужно было съ рукъ у барышниковъ, мальчишекъ или взрослыхъ, которые толпою осаждали каждаго изъ публики, суя ему билеты. Дѣло въ томъ, что послѣ выпуска выставочнаго займа, къ каждому листу котораго прилагалось по 25 даровыхъ билетовъ для входа на выставку, Парижъ наводнился входными выставочными билетами, цѣна на которые упала впо-слѣдствіи съ франка на тридцать сантимовъ и даже менѣе. Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна вышли изъ экипажа, ихъ также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагалъ за сорокъ сантимовъ, кто

*) Къ которому входу?

за тридцать, кто за двадцать пять, наперерывъ сбивая другъ у друга цѣну.

— He надо, не надо!—отмахивался отъ нихъ Ни-колай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ извозчи-комъ.—Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака,—сказалъ онъ женѣ.

— Да ужъ дай три четвёртака. Хоть и извозчикъ, а человѣкъ любезный, по разнымъ улицамъ насъ во-зилъ, мѣста показывалъ.

Николай Ивановичъ далъ три франка, извозчикъ оказался очень доволенъ, снялъ шляпу и проговорилъ:

— Oh, merci, monsieur... A present je vois, que vous etes les vrais russes*)...

За публикой супруги поднялись no каменнои лѣст-ницѣ въ зданіе антропологическаго музея, прошли по коридору и очутились опять на крыльцѣ, ныходящемъ въ паркъ. Зданіе помѣщалось на горѣ, и отсюда открывался великолѣпный видъ на исю площадь, занимаемую выставкой по обѣ стороны Сены. Передъ глазами былъ раскинутъ роскошный цнѣтникъ, яркія цвѣточныя клумбы рѣзко отдѣлялись отъ изумруднаго газона, пестрѣли желтыя дорожки, масса кіосковъ самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди нихъ, какъ гигантъ, возпышалась рыже-красная Эйфелева башня. Николай Ивановичъ и Гла-фира Семеновна невольно остановились разсматривать красивую панораму выставки.

— Хорошо... —проговорила Глафира Семеновна послѣ нѣкотораго молчанія.

— Долго ѣхали, много мученій вынесли подорогѣ и, наконецъ, пріѣхали, — прибавилъ Николай Ивано-вичъ. — Ну, что-жъ, надо осматривать. Пойдемъ къ Эйфелевой башнѣ.

— Пойдемъ... Только я, Николай Иванычъ, вотъ что. . . Я на самую башню влѣзать боюсь.

— Дура! Да зачѣмъ-же мы пріѣхали-то? Для этого и пріѣхали на выставку, чтобы влѣзать на Эйфелеву башню.

♦) О, благодарю васъ. Теперь я вижу, что вы настоящіе русскіе.

— Пустяки. Мы пріѣхали на выставку, чтобы по-смотрѣть выставку.

— А быть на выставкѣ и не влѣзать на Эйфелеву башню, все равно, что быть въ Римѣ и не видать папы. Помилуй, тамъ на башнѣ открытыя письма къ знако-мымъ пишутъ и прямо съ башни посылаютъ. Иванъ Данилычъ прислалъ намъ съ башни письмо, должны и мы послать. Да и другимъ знакомымъ... Я обѣщалъ.

— Письмо можешь и внизу подъ башней написать.

— He тотъ фасонъ. На башнѣ штемпель другой. На башнѣ такой штемпель, что сама башня изображена на открытомъ письмѣ, а ежели кто около башни напи-шетъ, не влѣзая на нее,—ничего этого нѣтъ.

— Да зачѣмъ тебѣ штемпель?

— Чтобы знали, что я на башню влѣзалъ. A to иначе никто не повѣритъ. Нѣтъ, ужъ ты какъ хочешь, а на башню взберемся и напишемъ оттуда нашимъ зна-комымъ письма.

— Да вѣдь она, говорятъ, шатается.

— Такъ что-жъ изъэтого? Шатается, да непадаегь. Ты ежели ужъ очень робѣть будешь, то за меня держись.

— Да вѣдь это все равно, ежели сверзится. Обо-имъ намъ тогда не жить.

— Сколько времени стоитъ и не валится, а вдругь тутъ повалится! Что ты, матушка!

— На грѣхъ мастера нѣтъ. А береженаго Богъ бережетъ.

— Нѣть, ужъ ты, Глаша, пожалуйста. .. Ты пона-тужься какъ-нибудь, и влѣземъ на башню. Съ башни непремѣнно надо письма знакомымъ послать. Знай нашихъ! Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна на высотѣ Эйфелевой башни на манеръ тумановъ мотаютсяі Голубушка, Глаша, ты ужъ не упрямься, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ. — Поднимемся.

— Ну, хорошо... А только не сегодня... He могу я вдругъ. . . Дай мнѣ на выставкѣ-то немножко попривыкнуть и осмотрѣться. Вѣдь и завтра придется здѣсь быть и послѣзавтра — вотъ тогда какъ-нибудь и поднимемся, — отвѣчала Глафира Семеновна и стала сходить съ крыльца въ паркъ.

XXVIII.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавли-вались передъ кіосками и заходили въ нихъ, ничѣмъ особенно въ отдѣльности не поражаясь, зашли въ антро-пологическій музей, посмотрѣли на маиекены, предста-вляющіе бытъ народностей, наконецъ, Глафира Семе-новна сказала:

— А только и Парижъ-же! Говорятъ, парижскія моды, наряды, а вотъ бродимъ, бродимъ и ничего осо-беннаго. Нарядовъ-то даже никакихъ не видать. Самыя простыя платья на дамахъ, самыя простыя шляпки, простые ватерпруфы. У насъ иная горничная лучше вырядится на гулянье, а вѣдь здѣсь выставка, стало быть, гулянье. Право я даже лучше всѣхъ одѣта. Вотъ онъ, хваленый-то модный ПарижъІ

— Правда, душечка, правда. И я то же самое замѣтилъ; но не попали-ли мы съ какого-нибудь чер-наго входа, гдѣ только такому народу допущеніе, кото-рый попроще? — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Можетъ быть, тамъ настоящія-то модницы, — указалъ онъ на Сену.

— A no улицамъ-то Парижа мы ѣхали, такъ развѣ видѣли какихъ-нибудь особенныхъ модницъ? Все рвань. Простенькія платья, грошевыя шляпки. Думала, что-нибудь этакъ на бокъ, на сторону, съ иерьями, съ цвѣ-тами, съ птицами, а рѣшительно ничего особеннаго. Даже и экипажей-то хорошихъ съ рысакими на улицахъ не видѣли. Нѣтъ, что это за парижскія модницы! Срамъ.

— А вотъ какъ-нибудь вечеромъ въ театръ по-ѣдемъ, такъ, можетъ быть, тамъ увидимъ. Но я увѣ-ренъ, что тамъ, за рѣкой публика наряднѣе. Просто иы не съ того подъѣзда, не съ аристократическаго на выставку попали. Однако, Глаша, ужъ пятый часъ, и я ѣсть хочу. Надо поискать гдѣ бы пообѣдать. Мы читали въ газетахъ, что на выставкѣ множество ресто-рановъ, а пока я еще ни одного не видалъ. Должно быть, на той сторонѣ они. Пойдемъ на ту сторону.

Вотъ мостъ. Кстати на той сторонѣ и Эйфелеву башню вокругъ обойдемъ. Нельзя-же, надо хоть снаружи-то ее сегодня вблизи осмотрѣть. Осмотримъ башню и сыщемъ ресторанъ.

Глафира Семеновна посмотрѣла на мужа и сказала:

— He пойду я съ тобой въ ресторанъ.

— Это еще отчего? Да какъже гододнымъ-то быть? Вѣдь у меня ужъ и такъ брюхо начинаетъ подводить.

— Ну, и пусть подводитъ, а я не пойду.

— То-есть отчего-же это? Отчего? Вѣдь и ты-же проголодалась.

— А коли проголодалась, то вотъ какъ пріѣдемъ домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наѣмся, а въ ресторанъ съ тобою не пойду.

— Да по какой причинѣ?

— Очень просто. Вспомни, что ты говорилъ давеча насчегь ресторана? Какую такую ѣду ты хотѣлъ спрашивать въ ресторанѣ?.. Вотъ изъ-за этого и не пойду.

— Ахъ, это насчетъ жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я передъ отъѣздомъ изъ Парижа ужъ какъ-нибудь понатужусь и съѣмъ жареную лягушиную лапу, и тогда я пойду въ ресто-ранъ одинъ, безъ тебя.

Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, такъ сей-часъ и спросишь. Я тебя наю. Ты пьяный какую угодно гадость съѣшь. Видѣла я разъ, какъ ты пьяный въ Петербургѣ у татаръ въ ресторанѣ поспорилъ съ прія-телями на пари и у живого налима голову отгрызъ.

— Такъ вѣдь тогда всѣ чудили. Пентюковъ выпилъ водки съ уксусомъ, прованскимъ масломъ и съ горчицей, а я потребовалъ живого налима. Нѣтъ, Глаша, я пошутилъ, я не стану сегодня лягушки требо-вать. Это я когда-нибудь одинъ, безъ тебя.

— Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

— Ну, вотъ ей-Богу, сегодня не стану требовать лягушку.

— Вѣрно?

— Вѣрно.

— Ну, смотри, ты побожился. Тогда пойдемъ.

И супруги направились къ мосту, дабы перейти на другой берегъ Сены.

Черезъ четверть часа они стояли противъ Эйфеле-вой башни и, закинувъ головы наверхъ, смотрѣли, какъ нолзутъ подъемныя машины на башнѣ, поднимаю-щія публику въ первый, во второй и третій этажи, какъ въ каждомъ этажѣ около перилъ бродятъ люди, кажущіеся такими маленькими, какъ мухи или муравьи.

— Неужто и намъ придется въ этой машинѣ под-ниматься? — съ замираніемъ сердца спросила Глафира Семеновна и, уставъ стоять, сѣла на одинъ изъ стояв-шихъ рядами передъ башней садовыхъ стульевъ.

— Да что жъ тутъ страшнаго-то? Сядешь, какъ въ карету, машина свистнетъ — и пошелъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ и тоже сѣлъ на стулъ рядомъ съ женой.

— Охъ, страшно на такую высоту! — вздыхала Глафира Семеновна.

— Зато письма съ башни напишемъ и похвастаемся передъ знакомыми, что взбирались въ поднебесье.

— Николя! Башня шатается. Вотъ я и теперь вижу, что она шатается.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ..

— Я тебѣ говорю, что шатается. Видишь, ви-дишь.. . Ты смотри вправо ..

Супруги заспорили, но въ это время передъ ними остановилась пожилая женщина въ потертомъ шерстя-номъ платьѣ, въ бархатной наколкѣ и съ сумочкой черезъ плечо. Она совала имъ въ руки два желтенькіе билета и бормотала:

— Pour les chaises, monsieur, vingt centimes... pour le repos.

Николай Ивановичъ вытаращилъ на нее глаза.

- Чего вамъ, мадамъ? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? — говорилъ онъ удивленно. Женщина повторила свою фразу.

— Да что нужно-то? Мы промежъ себя разго-вариваемъ. Се ма фамъ — и больше ничего, — ука-

залъ Николай Ивановичъ на Глафиру Семеновну и при-бавилъ, обращаясь къ женщинѣ: — Алле... А то я городового позову.

— Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises, — совала женщина билеты.

— Билеты? какіе такіе билеты? Никакихъ намъ билетовъ не нужно. Глаша! Да скажи-же ей по фран-цузски и отгони прочьі АллеІ

— Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos...—настаивала женщина, указывая на стулья.

— Она говоригь, что мы должны заплатить за стулья,—пояснила Глафира Семеновна.

— За какіе стулья?

— Да вотъ, на которыхъ мы сидимъ.

— Это чортъ знаетъ что такое! — вскочилъ со стула Николай Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами.—И какое несчастіе, что я по-французски ни одного ругательнаго слова не знаю, чтобы обругать эту бабуі — бормоталъ онъ и сунулъ женщинѣ деньги.

XXIX.

— За посидѣнье на садовыхъ стульяхъ брать! Только этого и недоставало! — продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ послѣ ухода женщины, взявшей съ него „за отдыхъ". — И не диво бы, ежели представленіе какое было, а то—ничего. Сѣли люди отдохнуть и раз-говаривали.

— На Эйфелеву башню смотрѣли — вотъ тебѣ и представленіе,—отвѣчала Глафира Семеновна.

— Да вѣдь за посмотрѣніе Эйфелевой башни ужъ при входѣ взято.

— Т"о взято за посмотрѣніе стоя, а это за посмо-трѣніе сидя... Полѣзешь на самую башню — опять возьмутъ. За каждый этажъ возьмутъ. Я читала въ га-зетахъ.

— Порядки! Вѣдь это-же безобразіе! Послѣ этого будутъ брать, зачѣмъ въ кіоски заглядываешь и вхо-дишь. А какъ тутъ не заглянуть? На то выставка.

— Да ужъ взяли, и за кіоскъ взяли. Давеча я въ уборную-то ходила... Ты думаешь, даромъ? Двадцать пять сантимовъ взяли.

— Да что тыі

— Вѣрно, вѣрно. По таксѣ взяли... Такса... Гор-ничная мнѣ и на таксу указала.

— Фу ты, пропасть! Послѣ этого, пожалуй, и за входъ въ ресторанъ возьмутъ. За входъ отдѣльно, за ѣду отдѣльно. Однако, пойдемъ ресторанъ искать. ѣсть страхъ какъ хочется.

— Да вотъ ресторанъ,—проговорила Глафира Се-меновна и указала на вывѣску на столбѣ съ надписью „Restaurant Duval". Стрѣлка показывала направленіе, куда идти.

Супруги отправились и вскорѣ остановились около зданія съ тою-же надписью, что и на столбѣ. У входа въ ресторанъ была толпа. Публика становилась въ хвостъ.

— Батюшки! Что народу-то! Да ресторанъ-ли это? — усумнился Николай Ивановичъ.

— Видишь, написано, что ресторанъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Ну, торговляі Вотъ торговля, такъ торговляі Въ хвостъ становятся, по очереди ѣсть идутъі Пока-зать кому-нибудь изъ нашихъ питерскихъ трактирщи-ковъ такую торговлю, такъ въ кровь расцарапался бы отъ зависти. Ну, встанемъ въ хвостъ, давай прибли-жаться ко входу. Посмотримъ, какой-такой ресторанъ. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.

— Только ты пожалуйста, Николай Ивановичъ, жареной лягушки не требуй.

— Да ужъ побожился, такъ чего-жъ тебѣ! Постепенно приближаясь ко входу, супруги, нако-

нецъ, вошли въ ресторанъ. Большая зала ресторана Дюваля была переполнена публикой. Въ нее впускали черезъ входную дверь лишь столько посѣтителей, сколько ихъ выходило изъ выходной двери. Въ залѣ сидящій у входныхъ дверей французъ съ эспаньолкой тотчасъ-же протянулъ супругамъ двѣ карточки.

— Какъ и въ ресторанъ за входъ? И здѣсь би-

леты?! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что, Глаша, не говорилъ ли я тебѣ? — отнесся онъ къ женѣ.

— Да ужъ бери, бери... Въ чужой монястырь съ своимъ уставомъ не ходятъ.

— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ, вытаскивая изъ кармана на ладонь деньги.

Французъ съ эспаньолкой улыбнулся и отвѣчалъ:

— Vous payerez apres, monsieur, apres... Prenez seulement deux cartes.

— Послѣ заплатишь. Бери, что подаютъ, — пере-вела Глафира Семеновна.

— Ну, городъі Ну, порядки! За входъ въ ресто-ранъ берутъі У насъ по зимамъ въ ресторанѣ „Аркадія" музыка играетъ, горлопяты разные поютъ, да и то за входъ не берутъ.

Въ залѣ всѣ сіолы были заняты, такъ что при-шлось отыскивать мѣсто, гдѣ бы можно было помѣ-ститься. Супругамъ долго бы пришлось искать мѣста, если бы ихъ не окликнулъ лакей въ курточкѣ и бѣломъ передникѣ чуть не до пола, въ свѣжихъ, упирающихся въ гладкобритый подбородокъ, воротничкахъ и съ карандашомъ за ухомъ.

— Vous cherchez une place, monsieur... Voila la table... Allez avec moi... — обратился онъ къ Нико-лаю Ивановичу, повелъ за собой и, подводя къ малень-кому столу съ мраморной доской, указалъ на стулья.

Николай Ивановичъ колебался, садиться или не садитѵ ся.

— А за стулья здѣсь не берется? — спросилъ онъ слугу. — Глаша, спроси.

— Да ужъ садись, садись. . . Нельзя-же стоя обѣдать.

— Бьюсь объ закладъ, что и здѣсь за стулья возьмуть, — проговорилъ Николай Ивановичъ, опу-скаясь на стулъ, похлопалъ по стулу ладонью и задалъ вопросъ слугѣ: — Комбьянъ за эти вещи?

Слуга, разумѣется, не понялъ вопроса, взялъ отъ супруговъ карточки, полученныя имъ при входѣ, поло-жилъ ихъ на столъ, отмѣтилъ что-то карандашомъ,

подалъ карточку обѣда и остановился въ почтительномъ ожиданіи заказа.

— Глаша! Мы прямо обѣдъ спросимъ, — сказалъ Николай Иаановичъ женѣ и, обрагясь къ слугѣ, ска-залъ: — Дине . . . Де дине. ..

— Nous n'avons pas de diners, monsieur. Seulement a la carte.. . II faut choisir. . . Prenez la carte.

— Нѣтъ здѣсь обѣдовъ. Надо по :<артѣ заказы-вать, говоритъ онъ, — перевела Глафира Семеновна.

— Какъ? Въ томъ ресторанѣ, гдѣ берутъ за входъ, да еще обѣдовъ нѣтъ? Вотъ это штука!

— Да оно и лучше, Николай Иванычъ, — пере-била Глафира Семеновна мужа. — А то Богъ знаетъ еще чѣмъ накормили бы. .. Пожалуй, въ обѣдѣ-то еще лягущку подсунутъ. Съѣшь, а потомъ...

— Что за вздоръ! Лягушку сейчасъ можно уви-дать. Неужто не можешь лягушку отъ чего-либо дру-гого отличить?

— А рубленую подадутъ, такъ какъ ты ее отли-чишь? Давай выберемъ самыя обыкновенныя блюда.

— Ну, бьенъ... Итакъ, прежде всего водки и закуски. О де ви... О де вк рюссъ и закуска. Какъ закуска-то по-французски?

— Закуска-то? Я не знаю... Про закуску насъ ие учили.

— Nous n'avons pas d'eau de vie russe, monsieur, — отвѣтилъ слуга. — Si vous voulez cognac. . .

— Нѣтъ здѣсь водки, — перевела Глафира Семе-новна. — Какая же русская водка въ Парижѣ! Онъ коньяку предлагаетъ.

— Что коньякъ! Ктоже коньякъ пьетъ передъ обѣдомъ 1 Коньякъ послѣ обѣда. . . Идолы! За входъ въ ресторанъ беругь, а не могутъ выписать изъ Россіи водки. Мы-же ихнее французское вино выписываемъ. Коньякъ нонъ...—покачалъ Николай Ивановичъ передъ слугой головой.—Глаша! Да переведи-же ему по-фран-цузски, что я сказалъ насчетъ водки. . .

— Ахъ, Николай Иванычъ, не стоитъ! Ну, что тутъ распространяться. .. Давай выберемъ скорѣй по картѣ, что заказать.

Она придвинула къ себѣ карту и принялась ее разсматривать. Слуга, соскучившись стоять, сказалъ на-конецъ:

— Dites - done, monsieur, seulement, quel vin desirez-vous: ordinaire, vin pe pays?..

— Что онъ спрашиваетъ? — взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.

— Про вино спрашиваетъ. Какое вино.

— Ахъ, да.. . Венъ ружъ. . . Бутель венъ ружъ. . . Видишь, Глаша, какъ я по-французски.. .

— Quel vin rouge, monsieur? Un franc, deux francs, trois francs...

— Понялъ, понялъ... Нѣтъ, братъ, труа франкъ мало... Вѣдь это три четвертака... Дадите кисля-тину. . . Давай за рубль, за четыре четвертака... Катръ франкъ... Да и венъ бланъ енъ бутель. Тоже въ катръ франкъ...

Лакей бросился исполнять требуемое.

— Я выбрала, Николай Ивановичъ, — сказала Глафира Семеновна. — Бульонъ, сомонъ, то-есть лосо-сина, и бифштексъ. Тутъ ужъ видно, что подаютъ.

— Постой! Постой! Эй, ломъ! — крикнулъ Нико-лай Ивановичъ слугѣ.

— He ломъ, а гарсонъ. Здѣсь человѣкъ гарсономъ зовется.

— Ахъ, да... Я и забылъ! Гарсонъ!

— Но слуги уже и слѣдъ простылъ.

XXXI.

Слуга принесъ два стакана и двѣ бутылки, водру-зилъ ихъ на столъ и опять бросился бѣжать.

— Гарсонъ, гарсонъ!. . — остановилъ его Нико-лай Ивановичъ и, обратясь къ женѣ, сказалъ: — Странно, что ты не знаешь, какъ по-французски за-куски потребовать. Передъ обѣдомъ солененькаго бы отлично... He знаешь-ли, какъ селедка по-французски?

— Да не учили насъ про селедку.

— Ну, кильку или балыкъ?

— И про балыкъ съ килькой насъ не учили. Вогь сыръ какъ — я знаю: фромажъ.

— Фромажъ, фромажъ, гарсонъ, — подхватилъ Николай Ивановичъ.

— Quel fromage, monsieur?

— Знамо дѣло, швейцарскій. Глаша! Какъ швей-царскій?

— Ахъ, Боже мой! да неужто ты не можешь безъ закуски? Швейцарскій — швейцаръ, должно быть.

— Фромажъ швейцаръ.

— Je ne connais pas, monsieur, un fromage pareil,— отрицательно потрясъ головой слуга.

— Фромажъ швейцаръ-то нѣтъ? Странно. Ну, какой-нибудь... Просто фромажъ.. . Фромажъ... По-стой, постой... А селедку, Глаша... Растолкуй ему, что это соленая рыба.

— Пуасонъ сале. By компрене? Энъ птитъ пуа-сонъ сале...

— Une sardine? Ah, oui, madamel

— Да не сардинку. Сардинку, впрочемъ, можно само собой. А селедку... — тщетно старался пояснить Николай Ивановичъ,—Фу, ты пропасть! Ничего не по-нимаетъі Ну, вуй... Сардинку—вуй, и анкоръ...

— Анкоръ пуасонъ сале. Энъ отръ пуасонъ сале...

— Оиі^ madame, vous recevez, — отвѣчалъ слуга и исчезъ, явившись черезъ минуту съ двумя чашками супу и глубокими тарелками.—Voila votre, bouillon, madame. Servez-vous, je vous prie.

— Что-жъ ты супъ-то, братецъ, прежде подаешь?!— возмутился Николай Ивановичъ. — Прежде нужно за-куску. Сардинъ, фромажъ, селедку.

— C'est apres, monsieur... Apres le bouillon.

— Какъ anpel Сейчасъ надо. Кто-же ѣстъ соле-ное послѣ супу! ГлашаІ Скажи ему...

— А презанъ, а презанъ... — заговорила Гла-фира Семеновна.

Слуга пожалъ плечами и побѣжалъ за требуемымъ.

— Хорошій ресторанъ, дерутъ даже за входъ, a такихъ слугь держатъ, которые даже не знаютъ, что послѣ чего подавать слѣдуетъ, — ворчалъ Николай

Ивановичъ, не зная французскаго обычая, no которому соленыя закуски слѣдуютъ за супомъ.

Черезъ минуту слуга явился съ маленькими таре-лочками, на которыхъ лежали двѣ сардияки, сыръ бри и нѣсколько длиненькихъ маленькихъ морскигь рако-винъ (moules). Глафира Семеновна какъ взглянула на раковины, такъ сейчасъ сморщилась, проговорила: „фу, гадость!" — и закрылась салфеткой. Взглянулъ Нико-лай Ивановичъ и воскликнулъ:

— Что это? Улитки какія-то! Вонъ! вонъ! Неси назадъі Неси! — махалъ онъ руками. — Я селедку спрашиваю, а онъ какихъ-то улитокъ тащитъ. Прочь, прочь... Мы и устрицъ-то не ѣдимъ, а онъ улитокъ. Алле, гарсонъ. . . Ле рюссъ такой ѣды нонъ манже. . . Съ Богомъ, съ Богомъ. . . Да ужъ и фромажъ убирай. Я этотъ фромажъ не ѣмъ.

— Пусть и сардинки убираетъ. . Вовсе я не желаю такія сардинки ѣсть, которыя рядомъ съ пога-ными улитками лежали, — прибавила Глафира Семе-новна. — Алле. . . Иль не фо па. Рьянъ иль не фо па. Селеманъ ле бульонъ. Доне бульонъ. Ужъ и ты, Николай Иванычъ, нивѣсть что спрашиваешь. Ълъ бы безъ закусокъ! — напустилась она на мужа, продол-жая сидѣть, отвернувшись отъ вскрытыхъ раковинъ.

Слуга недоумѣвалъ.

— Mais, madame, c'est ce que vous avez demande... — бормоталъ онъ.

— Прене... Прене прочь. Ну не манжонъ па се шозъ...

— Oh! Comme il est difficile! — вздохнулъ слуга и понесъ закуски обратно.

Супруги принялись за бульонъ.

— Вода, а не бульонъ, — сказала Глафира Семе-новна и, хлебнувъ нѣсколько ложекъ, отодвинула отъ себя тарелку. — И это хваленый Парижъ! Хваленая французская кухня!

— Въ ресторанѣ, гдѣ даже за входъ берутъ рубль шесть гривенъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ и сказалъ слугѣ: — Ну, пуасонъ. Скорѣй паусонъ. . . Да не такой паусонъ, который давеча подалъ.

— Сомон ь, сомонъ. .. Пуасонъ сомонъ, — подтвер-дила Глафира Семеновна.

Подали вареную лососину подъ соусомъ, но безъ гарнира. Порціи были такъ малы, что супруги просто ахнули.

— И это де порсіонъ? Де... Для двоихъ? Пуръ Де? — спрашивали они слугу.

— Oui, monsieur.

— Да вѣдь это по разу въ ротъ положить. A гдѣ-же гарниръ? Гдѣ картофель?

— Вуй, вуй. .. У э помъ де теръ? — бормотала Глафира Семеновна.

— Mais vous avez desire seulement le saumon, ma-dame *).

— Да ужъ помъ де теръ само собой разумѣется.

— Je vous apporterai tout de suite, madame, — сдѣ-лалъ движеніе слуга.

— Да ужъ гдѣ тутъ апорте! Когда тутъ прине-сешь! Гляди. Вонъ твоя порція...

Николай Ивановичъ поддѣлъ на ложку свою порцію лососины и отправилъ ее въ ротъ.

— Анкоръ пуасонъ. Четыре порціи этой пуасонъ. Катръ порсіонъ... — говорилъ онъ, прожевывая ло-сосину.

— И помъ де теръ... — прибавила Глафира Семе-новна.

— Quelles pommes desirez-vous, madame? — спраши-валъ слуга.

— Кель помъ! Обыкновенный помъ... Вареный помъ.

Лакей улыбнулся и черезъ пять минутъ принесъ еще четыре порціи лососины и отдѣльно цѣлую гору жаренаго тоненькими палочками картофеля — pommes frites.

— Вотъ дуракъ-то! Жареный картофель къ варе-ной рыбѣ подаетъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Да ужъ ѣшь. Только бы наѣсться, — сказала

*) Но вы пожелали только лососины, мадамъ.

жена. — А только удивительно, какой здѣсь безтолко-вый народъ въ Парижѣ.

Порціи бифштекса были еще меньше. Супруги ужъ не возражали.

— На смѣхъ, просто на смѣхъ... — пробормо-талъ Николай Ивановичъ, забивая себѣ въ ротъ свою порцію бифштекса, сжевалъ ее и принялся пить вино.

— Я голодна, Николай Ивановичъ, — жаловалась Глафира Семековна.

— Да и я тоже самое. Только чуть чуть червяка замориль. Вѣдь съ утра не ѣли, а теперь седьмой часъ. Придется часа черезъ два переобѣдывать. Вотъ допьемъ вино да пойдемь искать другой ресторанъ. Индѣйки какой спросимъ что-ли, гуся поѣдимъ. . . Гарсонъ! Комбьянъ? — обратился Николай Ивановичъ къ лакею и полѣзъ въ карманъ за деньгами, чтобы заплатить за обѣдъ.

Лакей сунулъ ему тѣ карты, которыя были полу-чены нри входѣ, и указалъ на кассу.

Супруіи поднялись съ мѣста и направились къ выходу.

XXXII.

— Шестнадцать французскихъ четвертаковъ взяли за все про все, — говорилъ жепѣ Николай Ивановичъ, когда они вышли изъ ресторана Дюваля. — Что-то больно дешево. Ты разсчитай, что вѣдь мы вина потре-бовали на восемь четвертаковь. Бутылку краснаго въ четыре четвертака и бутылку бѣлаго въ четыре четвер-така. Стало быть, за ѣду пришлось всего восемь чет-вертаковъ. А вѣдь мы десять порцій съѣли, шесть порцій одной лососины. Положимъ, порціи такія, что одинъ разъ въ ротъ положить, но все-таки... Нѣтъ, стало быть, за входь въ ресторанъ съ насъ ничего не взяли. Ничего... Съ какой же стати при входѣ два этихъ самыхъ билета-то намъ всунули? — разсуждалъ онъ про дювалевскія расчетныя карты — addition. Нѣтъ, это не дорогой ресторанъ, ежели такъ разсудить.

— Да ужъ брось. . . Ну, что тутъ считать. Все равно въ этотъ ресторанъ я больше никогда не пойду,— отвѣчала Глафира Семеновна. — Надо замѣтить этотъ ресторанъ, чтобы не попасть въ него какъ-ниб^дь по ошибкѣ, — прибавила она, оглянулась и вдругъ увидала большую, освѣщенную газомъ, вывѣску, гласящую по-французски: „Театръ египтянъ и арабовъ". — Николай Иванычъ, вонъ тамъ арабскій театръ... арабскій и египетскій. . . Возыиемъ билеты и посмотримъ. Навѣр-ное что-нибудь забавное.

— Да вѣдь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по арабски не знаемъ, — далъ отвѣтъ мужъ.

— Да тутъ и не надо знать. Просто такъ посмо-тримъ. Вѣдь ужъ какъ ио-французски представляютъ мы нынѣйінее лѣто и въ Петербургѣ въ „Аркадіи" видѣлн, а тутъ по-арабски и по-египетски.

— Ну, что-жъ зайдемъ.

— Да, конечно же, зайдемъ, возьмемъ недорогія мѣста, а не понравится — и вонъ. Даже и лучше, если недолго просидимъ. Надо пораньше домой... Я ужасно устала, а мнѣ только бы до постели. Поужи-нать-то и у себя въ гостиницѣ спросимъ. Вѣдь ужъ навѣрное въ гостиницѣ есть ресторанъ.

Въ это время надъ самымъ ухомъ супруговъ раз-дался ударъ въ ладоши и громкій сиплый выкрикъ:

— Nous commenconsl Dans un quart d'heure nous commenconsl Voyons, messieurs et mesdames... Faites attention... Void la caisse... Prenez les billets. Depe-chez-vous, depechez-vous. Seulement un franc...

Супруги такъ и шарахнулись въ сторону. Кричалъ рослый человѣкъ въ усахъ, въ красной расшитой золо-томъ курткѣ, въ синихъ шальварахъ и въ бѣломъ тюр-банѣ на головѣ, зазывая въ театръ публику.

— Фу, чортъ тебя возьмиі Лѣшій проклятый! — выругался Николай Ивановичъ и даже погрозилъ уса-тому человѣку кулакомъ, но тотъ нисколько не сму-тился и продолжалъ зазывать:

— Quelque chose de remarquabl, monsieurl Ouelque chose, que vous ne verrez pas partout... La danse de

ventre, monsieur... Venez, madame, venez. Nous com-mencons...

Тутъ-же было окошечко театральной кассы. Въ кассѣ сидѣла пожилая женщина въ красной наколкѣ, выглядывала оттуда и даже совала по направленію къ Глафирѣ Семеновнѣ вырванные изъ книжки билеты.

Супруги подошли къ кассѣ.

— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ и, получивъ отвѣтъ, что за входъ только одинъ франкъ, купилъ билеты и повелъ Глафиру Семеновну-къ двери театра.

XXXIII.

Тоатръ египтянъ и арабовъ, въ который вошли Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, былъ ма-ленькій театръ-балаганъ, выстроенный только на время выставки, съ потолкомъ, подбитымъ крашеной парусиной, съ занавѣсомъ изъ зеленой шерстяной матеріи. Размѣ-щенные передъ сценой стулья стояли около барьеровъ, составляющихъ изъ себя какъ-бы узенькіе столы, на которыхъ зритель могъ ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидѣла, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе съ коньякомъ. Ан-глійскій языкъ слышался во всѣхъ углахъ. Англичане пили, по большей части, хересъ, потягивая его черезъ соломинки и закусывая сандвичами. Представленіе еще не начииалось. По рядамъ шнырялъ мальчикъ въ блузѣ и продавалъ программы спектакля, безъ умолку треща и разсказывая содержаніе предстоящаго представленія. Бродили лакеи, подлетавшіе къ каждому изъ входя-щихъ зрителей съ предложеніемъ чего-нибудь выпить. Одинъ изъ лакеевъ былъ для чего-то въ красныхъ туфляхъ безъ задниковъ и въ простомъ халатѣ изъ де-шевой тармаламы, точь-въ-точь въ такомъ, какіе у насъ по дворамъ продаютъ татары. Голова его была обвита полотенцемъ съ красными концами, что изображало чалму.

100

101

— Батюшки! Да это не театръ. Здѣсь всѣ пьютъ и курятъ въ залѣ,—сказала Глафира Семеновна.

— Театръ, театръ, но только съ выпивкой. Ничего не значитъ... Это-то и хорошо. Сейчасъ мы и себѣ спросимъ чего-нибудь выпить, — заговорилъ Николай Ивановичъ, увидавъ халатника и воскликнулъ:—Глашаі Смотри-ка, какой ряженый разгуливаетъ! Въ нашемъ русскомъ халатѣ и банномъ полотенцѣ на головѣ. Поч-тенныйі Ты изъ бани, что-ли? Такъ кстати бы ужъ вѣ-ничекъ захватилъ.

— Да что ты съ нимъ по-русски-то разговарива-ешь? Вѣдь онь все равно ничего не понимаетъ!—оста-новила мужа Глафира Семеновна.

— А ты переведи. Вѣдь про баню-то навѣрное должна знать по-французски. Да и про вѣникъ тоже.

— Ты спрашивай, спрашивай, что тебѣ надо вы-пить-то.

— Cafe, congac, bok? Qu'est-ce que vous desirez, monsieur?—повторилъ свой вопросъ лакей.

— Глясъ. Аве ву глясъ? Апорте глясъ. Компрене ву? — сказала Глафира Семеновна.

— Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?

— Кафе нуаръ и коньякъ,—далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Лакей, шлепая туфлями, побѣжалъ исполнять тре-буемое.

Супруги сѣли. Вскорѣ раздвинулся занавѣсъ, и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одѣ-тые во все бѣлое, поговорили на гортанномъ нарѣчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростнико-выми флейтами. Они остановились передъ рампой и за-тянули что-то очень тоскливое съ мѣрнымъ пристуки-ваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.

— Игра-то изъ панихидной оперы,—замѣтилъ Ни-колай Ивановичъ.

— Тоска, — отвѣчала Глафира Семеновна и даже зѣвнула.—Ужъ выбрали тоже представленіе!

102

Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную пѣсню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскорѣ вышли на сцену четыре жен-щины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ осо-быми нагрудниками, прикрывающими грудь. Онѣ были босыя, шли обнявшись и пѣли.

— Какой-же это арабскій театръ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Всѣ люди бѣлые. И актрисы бѣ-лыя, и актеры бѣлые, и музыканты бѣлые. Вѣдь этоже надувательство! Хоть бы черной краской хари выма-зали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нѣтъ.

— Да, да.. . А между тѣмъ у входа французъ въ красной курткѣ кричалъ, что замѣчательное что-то ре-маркабль,—отвѣчала Глафира Семеновна. — Развѣ то, что таліи-то у женщинъ голыя.. . Такъ вѣдь это только на мужской вкусъ.

— Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели ого-ляться...

— Молчи, срамникъ! — строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая пѣть, женщины сѣли въ глубинѣ сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на гюлъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помѣстились тутъ-же. Музыка и пѣніе продолжались. Два усача тоже пѣли и похлопывали въ тактъ въ ла-доши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остано-вившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку дѣлать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тѣмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плети, руки, впрочемъ, перебирали кастаньеты.

— Фу, какая мерзость. Что это она животомъ-то дѣлаетъ?—проговорила Глафира Семеновна и даже от-вернулась.

— Да насчетъ живота-то песъ съ ней, а только все-таки ужъ это хоть настоящая черная арабка, такъ и то хорошо,—отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

103

Глафира Семеновна плюнула.

— Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой!—воскликнула она, поднимаясь съ мѣста.

— Дадай, душенька, до конца-то.. .—началъ было Николай Ивановичъ.

— Довольноі Сейчасъ собирайтесь.

— Позволь хоть коньякъ-то допить и разсчитаться... Онъ ухнулъ въ пустую чашку все содержимое

графинчика и выпилъ. Стоящій около него лакей въ халатѣ даже вздрогнулъ и невольно воскликнулъ:

— Monsieur. .,

Ему въ первый разъ пришлось видѣть, чтобы посѣтитель могъ выпить цѣлый графинчикъ коньяку, хотя графикчикъ былъ и очень маленькій.

— Комбьянъ? Получи за всеі — воскликнулъ Николай Ивановичъ, выкидывая на столъ пятифранко-вую монету и, разсчитавшись, направился къ выходу съ Глафирой Семеновной, все продолжавшей плевать и говорить:

— И это называется театръ! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

XXXIV.

— Домой теперь, домойі — говорила Глафира Семе-новна, выходя съ Николаемъ Ивановичемъ за ограду выставки. — Меня и такъ еле ноги носятъ. Шутка-ли, цѣлую ночь въ вагонѣ не спали и сегодня весь день на ногахъ. Пріѣдемъ домой, спросимъ самоварчикъ, зава-римъ чайку, напьемся съ булками... Чай у меня свой есть. Я вѣдь цѣлые полфунта привезла въ турнюрѣ.

— Найдемъ-ли только самоваръ-то въ гостиницѣ? — аыразилъ сомнѣніе Никилай Ивановичъ.

—• У фраицузовъто? Это, братъ, не нѣмцы. Какъ-же самовару-то не быть! Всемірная выставка... Центръ европейской цивилизаціи. Здѣсь, я думаю, только птичьяго молока нѣтъ, a to все есть. Ну, ѣдемъ, Николай Ивановичъ.

104

— Нанимай извозчика. Вотъ извозчикъ стоитъ. Коше!

— Qui, monsieur, — откликнулся извозчикъ и спро-силъ: — Quelle rue, monsieur?

Глафира Семеновна хотѣла что-то сказать, но взгля-нула на мужа испуганно и спросила:

— Николай Иванычъ, гдѣ мы остановились-то?

— Какъ гдѣ? Въ гостиницѣ.

— Да, да. . . Но въ какой улицѣ?

— А мнѣ почемъ знать? Ты у меня француженка.

— Боже милостивый! Я впопыхахъ-то и не справи-лась, въ какой мы улицѣ остановились!

— Да что ты! Какъ-же это такъ?.. — теряясь проговорилъ Николай Ивановичъ. — Этакая дура!

— А ты не дуракъ? Отчего-же ты не справился? Чегоже ты зѣвалъ?

— Да вѣдь ужъ ты взялась.. . Я на тебя и пона-дѣялся.

— Пентюхъ. . . Словно я нянька для него. Рохля, прости Господи! Какъ, по крайней мѣрѣ, гостиница-то называется, гдѣ мы остановились?

— Ахъ, душечка, да какъ-же мнѣ это знать. . . Я думалъ, что ты знаешь. Вѣдь ты по-французски. . .

— Что-же тутъ французскаго, узнать, какъ назы-вается гостиница? Отчего-же ты на вывѣску надъ подъѣздомъ не взглянулъ? Вѣдь ужъ прочесть над-пись-то могъ бы.

— А отчего ты не взглянула?

— Опять! Здравствуйте. . . Я на него, а онъ на меня...

— Однако, когда мы пріѣхали въ гостиницу, такъ вѣдь ты видѣла, куда мы пріѣхали.

— Что такое: видѣлаі Вмѣстѣ съ тобой въ ка-ретѣ ѣхала. Карета была набита подушками, чемода-нами... Да и гдѣ тутъ разглядывать! Я рада-раде-шенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того ли тутъ было!

— Ну, вотъ видишь, видишь. А меня винишь.

— Такъ вѣдь ты мужчина, ты долженъ быть расторопнѣе.

105

— Такъ какъ-же намъ быть?!

— Ужасное положеніе! Надо нанимать извозчика къ себѣ домой, и не знаешь, гдѣ живешь.

— Постой... Я помню, что противъ нашей гости-ницы красная желѣзная перчатка висѣла надъ мага-зиномъ.

— И я это-то помню, но нельзя-же нанимать извоз-чика въ гостиницу, противъ которой красная желѣзная перчатка виситъ.

— А можетъ быть, онъ знаетъі Попробуй. По-стой... Какъ по французски красная перчатка?

— Ганъ ружъ. Да такъ нельзя.. .

— А вотъ я сейчасъ на счастье... Коше... Въ готель, гдѣ ганъ ружъ. Гранъ ганъ ружъ, — обра-тился Николай Ивановичъ къ извозчику.

— Je ne connais pas un tel h6tel, mousieur, — отри-цательно потрясъ головой извозчикъ. — Quelle rue?.. Quel numero?

— He знаетъ, чортъ его дериі Скажи ему, Глаша, что тамъ на углу была еще посудная лавка и старуха въ красномъ чепцѣ сидѣла.

— Энъ птитъ рю.. . О куанъ э ля бутикъ авекъ де веръ... Опре де готель энъ грандъ ганъ ружъ де феръ... Ну завонъ убліе ля рю ..

— C'est impossible de chercher comme <;a votre h6tel, madame, — улыбнулся извозчикъ. — Avezvous la carte de l'hotel? Donnez-moi la carte seulement.

— Нонъ, нонъ... Въ томъ-то и дѣло, что нонъ. Ну завонъ убліе деманде ля картъ.

— Да вѣдь ты помнила тамъ какія-то улицы около. Сама же мнѣ читала. Еще гдѣ Гастонъ тамъ какой-то или Жеромъ пырнулъ кого-то кинжаломъ, — замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, да. .. — оживилась Глафира Семеновна.— Рю де Лафзетъ и рю Лафитъ. Коше, се не па луанъ де рю Лафаетъ е рю Лафитъ.

— Voyons, madame. . . Alors on peut partir...

— Me ce не па ля рю Лафаетъ е рю Лафитъ, ме энъ птитъ рю...

106

— Prenez seulement place, — указалъ извозчикъ на экипажъ.

— Садись, Николай Иванычъ. . . Мы доѣдемъ до улицы Лафаетъ, а тамъ будемъ искать. Я помню, что три или четыре переулка отъ улицы Лафаетъ.

— Два, а не четыре. Мнѣ помнится, что два.

— Гдѣ тебѣ знать, коли ты по сторонамъ зѣ-валъ! Я улицы замѣчала. я и про Жерома вспомнила и про уголыдика Жака. Садись скорѣй.

— Ахъ, какая бѣда стряслась! — кряхтѣлъ Нико-лай Ивановичъ, залѣзая въ экипажъ. — Ну, какъ мы теперь ночью будемъ разыскивать переулки!

Извсзчикъ стегнулъ лошадь. Поѣхали.

— А мнѣ помнится, что недалеко отъ гостиницы была рѣшеточка такая желѣзная съ шишечками,—при-бавилъ Николай Ивановичъ.

— Ври больше! Рѣшеточка съ шишечками со-всѣмъ въ другомъ концѣ города, около церкви Нотръ-Дамъ.

— Врешь, врешь! Тамъ еще мальчишка стоялъ и какую-то трещотку вертѣлъ.

— Дуракъ! Да развѣ можно по мальчишкѣ съ трещоткой замѣчать! Ну, мальчишка съ трещоткой днемъ стоялъ, а вѣдь ужъ теперь ночь. Неужели такъ до ночи и будетъ съ трещоткой стоять!

— Да вѣдь я къ слову, Глаша. Ну, чего ты сер-дишься? И, наконецъ, ругаться. Люди въ несчастіи, не знаютъ какъ домой попасть, а она ругается.

— Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьянъ, ты клюешь носомъ! И чего ты этого коньячищу въ театрѣ насосался!

— Я не пьянъ. Я ни въ одномъ глазѣ..

— чНе пьянъ... Цѣлый графинъ высосалъ.

— Графинъ... Говорить-то все можно. Развѣ это графинъ? Развѣ такіе графины бываютъ? Бородавка какая то вмѣсто графина. Въ немъ и стакана коньяку не было.

— Боже мой, Боже мой! У тебя даже языкъ за-плетается... Впохыхахъ-то я сначала и не замѣтила.

107

Ну, что я буду дѣлать съ тобой пьянымъ? Вѣдь насъ въ часть возьмутъ, въ полицейскую часть.

— Успокойся, здѣсь частей нѣтъ. Здѣсь цивили-зація. Да и пьяныхъ никуда по высшей цивилизаціи не берутъ.

— Пьяница!

—■ Я не пьяница! Нѣтъ, пардонъ, мадамъ.

— Молчи.

Вскорв супруги подъѣхали въ рю Лафаетъ. Из-возчикъ указалъ на улицу.

— А рю Лафитъ?—спросила Глафира Семеновна.

— Се n'est pas loin, madame.

— Hy, куда теперь ѣхать? Надо выйти изъ эки-пажа и искать переулки пѣшкомъ, — сказала Глафира Семеновна. — Коше! Арете... Выходи, Николай Ива-нычъ. Разсчитывайся съ извозчикомъ.

— Зачѣмъ выходить? Прямо. . . — бормоталъ Ни-колай Ивановичъ пьянымъ голосомъ, но все-таки, вы-пихнутый Глафирой Семеновной, вышелъ и сталъ от-давать извозчику деньги.

— Батюшки! Да ты до того пьянъ, что качаешься. Вотъ тебя до чего развезло! Ночь, чужой городъ, пья-иый мужъ. . . Ну, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать!— восклицала Глафира Семеновна.

XXXV.

Николая Ивановича дѣйствительно, какъ говорится, совсѣмъ развезло отъ выпитаго коньяку, когда онъ съ супругой пріѣхалъ въ улицу Лафаетъ. Приходилось искать гостиницу, но къ этому онъ оказался рѣши-тельно неспособнымъ. Когда онъ разсчитался съ извоз-чикомъ и попробовалъ идти по тротуару улицы, его такъ качнуло въ сторону, что онъ налетѣлъ на громад-ное зеркальное стекло шляпнаго магазина и чуть не разбилъ его. Бормоталъ онъ безъ умолку.

— Шляпный магазинъ... Вотъ хоть убей—этого шляпнаго магазина я не помню; стало быть, мы не туда идемъ, — говорилъ онъ.

108

— Да что ты помнишьі Что ты можешь помноть, ежели ты пьянъ, какъ сапожникъ! — восклицала Гла-фира Семеновна, чуть не плачг, и взяла мужа подъ руку, стараясь поддержать его на ходу.

— Врешь. Рѣшеточку съ шишечками я помню чудесно. Она вотъ бокъ-о-бокъ съ нашей гостиницей. А гдѣ эта рѣшеточка съ шишечісами?

— Иди, иди, пьяниця. Господи! Что мнѣ дѣлать сь пьянымъ мужемъ!

— Глаша, я не пьянъ... Вѣрь совѣсти, не пьянъ.

— Молчиі

Но Николай Ивановичъ не унимался. По дарогѣ онъ задиралъ проходящихь мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиковъ съ выставками деше-выхъ товаровъ на улицѣ около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на днѣ ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надѣль эту фуражку себѣ на голову, а шляпу свою понесъ въ рукѣ.

— Снимешь ты съ своей головы эгу дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый? — кричала на него Глафира Семеновна.

— Зачѣмъ снимать? Это на память. Это въ воспо-минаніе объ Эйфелевой башнѣ. Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ...

— Пьянъ? Это вѣрно. Это всякій видитъ.

— He пьянъ. Зачѣмъ пьянъ? Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ изъ далекихъ сѣверныхъ странъ побывалъ на выставкѣ и сочувствуетъ французамъ! Вивъ ля Франсъ... Глаша! Хочешь, я закричу вотъ на этомъ перекресткѣ — вивъ ля Франсъ?...

— Кричи, кричи. Но какъ только ты закричишь, сейчасъ-же я тебя брошу и убѣгу. Такъ ты и знай, что убѣгу.

— Постой, постой... Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ красный корсетъ съ кружевами куплю, что въ окнѣ выставленъ?

— Ничего мнѣ не надо. Иди.

— Отчего? Вотъ корсетъ, такъ корсетъ! Русская

!09

славянка, да ежели въ этомъ корсетѣі А ты хочешь ногу телятины? Вонъ нога телятины въ магазинѣ виситъ. ГлашаІ Смоіри-ка! Телячьи-то окорока у нихъ про-даютъ въ умажныхъ штанинахъ сь кружевами. Вогь такъ штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мо^ги въ коробкѣ съ бордюромъ. Ну, мясная лавка! У насъ магазины брилліантщиковъ на Невскомь такой роскоши не видятъ. Хочешь мозги? Завтра отяадимъ хозяйкѣ, чтобъ она намъ на завтракъ поджарила.

— Нужно еще прежде хозяйку найти. Гдѣ она, хозяйка то гостиницы? Гдѣ сама гостиница-то?

— Ищи рѣшетку съ шишечками и найдешьі

— Далась ему эта рѣшетка съ шишечками!

— Ахъ, ахъ, вѣеръ изъ павлиньяго пера въ окошкѣ! Хочешь, этоть вѣеръ тебѣ куплю?

— Ничего мнѣ сегодня не надо. Иди только. Нѣтъ, я окончательно сбилась, — произнесла, нако-нецъ, Глафира Семеновна. — Рѣшительно не знаю, куда идти.

— А я знаю. Прямо. Сейчасъ и будетъ рѣшетка съ шишечкой. Городовой! Же рюссъ славянинъ де нордъ. Глаша, какъ по французски рѣшетка съ ши-шечкой? Вотъ городовой на углу стоитъ.

Но тутъ Глафира Семеновна, дабы избѣжать скан-дала, потянула Николая Ивановича въ переулокъ и со слезами проговорила:

— Николай Иванычъі Уймешьсяли ты? Эдакое несчастіе случилось, люди потеряли свою квартиру, не знаютъ, гдѣ переночевать, а ты клоуна изъ себя строишь!

— Я клоуна? Я? Потомственный почетный гра-жданинъ и кавалеръ?. .

— Постой.. Кажется, напали на слѣдъ. Вонъ въ переулкѣ яма вырыта. .. Мы мимо этой ямы шли. . .—-нѣсколько оживилась Глафира Семеновна. — Въ ней еще тогда два блузника землю вынимали.

— Шли, шли... Да... Теперь еще рѣшеточку съ шишечкой. ..

— Прикуси языкъ насчетъ рѣшетки съ шишечкой. Что это, въ самомъ дѣлѣ, заладилъ одно и то-же. Да,

110

здѣсь, здѣсь... Здѣсь мы шли. Вотъ теперь нужно свернуть, кажется, налѣво, а потомъ направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!

— Прежде налѣво, Глаша, а потомъ иаправо. A то знаешь что? Пойдемъ ночевать въ другую гости-ницу? Паспортъ вѣдь у меня въ карманѣ. А завтра свою гостиницу разыщемъ.

— Иди, иди. . .

И Глафира Семеновна потянула мужа въ другой переулокъ.

— Кажется, такъ идемъ. Теперь только бы посуд-ный магазинъ на углу найти, гдѣ старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ чулокъ вязала,—продолжала она.

— И рѣшеточку съ шишечкой.

— Опять? Ежели посуднаго магазина не найдемъ на углу,—ну, не здѣсь.

— Собачка еще такая съ хвостикомъ закорючкой бѣгала — вотъ что я помню, — сказалъ Николай Ива-новичъ.

— Такъ тебѣ собачка съ хвостикомъ закорючкой и будетъ съ утра до ночи на одномъ мѣстѣ бѣгать! Вѣдь скажетъ тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человѣка доводитъ.

— Пить — умереть, и не пить—умереть, — отвѣ-чалъ Николай Ивановичъ,- такъ ужъ лучше пить!

— Магазинъ! Посудный магазинъ!—радостно вос-кликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на уголъ переулка.—Теперь налѣво, налѣво.

— А тамъ рѣшеточка съ шишечкой. Посгой, Глаша. Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ большой бокалъ куплю? Сейчасъ мы скомандуемъ старухѣ, чтобъ она намъ пива...

— Иди, иди.. . Вонъ и красная желѣзная перчатка виситъ. Слава Тебѣ, Господи! Нашли. Сейчасъ будетъ и наша гостиница напротивъ...

Глафира Семеновна отъ радости даже перекре-стилась.

— Нѣтъ, постой... — бормоталъ Николай Ивано-вичъ. — Надо рѣшеточку съ шишечкой. .

Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направленію къ красной желѣзной перчаткѣ,

111

освѣщенной фонаремъ. Вотъ они около перчатки. Но, дивное дѣло, напротивъ перчатки подъѣзда съ надписью „Ht6tel" нѣтъ. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо отъ перчатки и два-три дома влѣво — подъѣзды имѣются, но вывѣски гости-ницы нѣтъ.

— Господи, Боже мой! Да куда-же наша гости-ница-то дѣлась? Явственно помню, что противъ пер-чатки, а вывѣски нѣтъ, — говорила Глафира Семеновна.

— Рѣшеточки съ ши. ..

— МолчиІ Надо въ перчаточный магазинъ зайти и спросить, гдѣ тутъ гостиница. Вѣдь ужъ навѣрное перчаточникъ знаетъ.

— Вотъ и отлично, Глаша. Зайдемъ. А я тебѣ пару перчатокъ куплю. Перчаточникъ этотъ давеча днемъ удивительно какъ мнѣ понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее...

Супруги перешли улицу и вошли въ перчаточный магазинъ. Перчаточникъ, какъ и утромъ, встрѣтилъ ихъ опять въ одномъ жилетѣ.

— Vous voulez des gants, madame?—спросилъ онъ.

— Вуй, вуй! Ну аштонъ де ганъ. Но дитъ же ву при — у э готель иси? Ну завонъ арете данъ готель е ну завонъ убліе ле нумеро. А вывѣски нѣтъ. Нонъ екри сюръ ля поргъ. Ну рюссъ. . . Ну де Рюсси... — пояснила Глафира Семеновна.

— Vous desirez les chambres garnies, madame?

— Вуй, вуй... Должно быть, ле шамбръ гарни. Тамъ энъ вье мосье хозяинъ и енъ вьель мадамъ.

— Voila, madame. C'est la porte des chambres garnies, — указалъ перчаточникъ.

— A пуркуа не па зекри сюръ ля портъ?

— Ces chambres sont sans ecritauv, madame. Voila la porte.

— Здѣсь, здѣсь. . . Только безъ вывѣски. Подъ-ѣздъ напротивъ, — радостно проговорила Глафира Семеновна.

Выбравъ себѣ перчатки, она повела мужа изъ магазина. Николай Ивановичъ, было, обернулся къ перчаточнику и воскликнулъ:

112

— Рюссъ е Франсэ... Бювонъ ле венъ ружъ Вивъ ля Франсъ!

Но Глафира Семеновна просто напросто выпихала его за дверь.

Черезъ минуту они звонились у своего запертаго уже подъѣзда. Имъ отворилъ самъ старикъ хозяинъ.

Въ глубинѣ подъѣзда стояла старушка хозяйка.

XXXVI.

Забравшись къ себѣ въ пятый этажъ, a no париж-ски—только въ „troisieme", супруги задумали напиться чаю съ бутербродами. То-есть задумала собственно одна Глафира Семеновна, ибо Николай Ивановичъ былъ совсѣмъ пьянУ1 и, снявъ съ себя пиджакъ и жилетъ, пробовалъ подражать танцовщицѣ изъ египетскаго театра, изображая знаменитый „danse de ventre", но ничего, разумѣется, не выходило, кромѣ того, что его качало изъ стороны въ сторону. Ноги окончательно отказались ему служить, и онъ проговорилъ:

— Мудреная это штука танцы животомъ, особливо при моей тѣлесности.

— Кончишь ты ломаться сегодня, или не кон-чишьі — крикнула Глафира Семеновна.

— Да за неволю кончу, коли ничего не выходитъ. Нѣтъ, должно быть, только тѣ египетскія муміи и могутъ этотъ танецъ танцовать.

— Клоунъ, совсѣмъ клоунъ! И что это у тебя за манера дурака изъ себя ломать, какъ только выпьешь! — воскликнула Глафира Семеновна и стала звонить слугу въ электрическій колокольчикъ.

Позвонила она разъ, позвонила два, три раза, но все-таки никто не показывался въ дверяхъ.

— Спятъ тамъ всѣ, что-ли? — проговорила она. — Но вѣдь всего еще только одиннадцать часовъ.

Она позвонила въ четвертый разъ. Въ корридорѣ послышались шаги и ворчанье, потомъ стукъ въ дверь, и въ комнату заглянулъ старикъ-хозяинъ. Онъ былъ

113

въ бѣломъ спальномъ колпакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ, въ ночной сорочкѣ и безъ жилета.

— Qu'est-ce qu'il y a? Qu'est-ce qu'il y a? Qu'avez vous done? — удивленно спрашивалъ онъ.

— Hy вулонъ буаръ дю тэ... Апорте ля машинъ дю тэ, ле тасъ е ля тэйеръ. Э анкоръ ле бутербродъ, — отнеслась къ нему Глафира Семеновна.

— Comment, madame? Vous voulez preudre du the? Mais la cuisine est fermee deja. Tout le monde est couche... II est onze heures et quart.

— Здравствуйте . . Въ одиннадцать часовъ вечера ужъ и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, всѣ спятъ. .. вотъ какіе парижскіе порядки, — взглянула Глафира Семеновна на мужа. — А я пить до страсти хочу.

— Что-жъ, Глаша, тогда мы бутылочку краснень-каго съ водицей выпьемъ, — отвѣчалъ тотъ.

— Чтобъ я вамъ еще дома позволила пьянство-вать? Ни за что на свѣтѣі Лучше ужъ вонъ холодной воды изъ графина напьюсь.

— Да какое-же тутъ пьянство, ежели красненькое вино съ водицейі..

— Молчите.

Старикъ-хозяинъ, видя такіе переговоры насчетъ чаю и замѣчая неудовольствіе на лицѣ постояльцевъ, вообразилъ, что Глафира Семеновна, можетъ быть, больна, хочетъ лѣчиться чаемъ, какъ вообще имъ только лѣчатся французы, и спросилъ:

— Etes-vous malade, madame? Alors.. .

— Какъ маладъ? Команъ маладъ? Здорова, даже очень здорова. Я ѣсть хочу. Же ве буаръ е манже. Нельзя дю тэ, такъ апорте муа дю пянъ, дю беръ е де вьяндъ фруа. Же демандъ фруа. Ля кюизинь е ферме, такъ апорте муа фруа. Ля вьяндъ фруа...

— C'est impossible madame. A present nons n'avons point de viande...

— Какъ? И де вьяндъ фруа нѣтъ? Какой-же послѣ этого у васъ готель пуръ вояжеръ, ежели даже холоднаго мяса нѣтъі Ну, ля вьяндъ нельзя, такъ фро-иажъ. Фромажъ и пянъ бланъ.

— Seulement jusqu'a neuf heures, madame, mais &

presant il est plus de onze heures, madame, — развелъ руками старикъ-хозяинъ.

— Только др девяги часовъ, видите-ли, можно что нибудь съѣстное получить, — опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. — Ну, гостиница!

— Просто шамбръ-гарни здѣсь, — отвѣчалъ Нико-лай Ивановичъ и прибавилъ: — спроси бутылочку крас-наго-то вина. Красное вино навѣрное ужъ есть. Ежели и кухня заперта, такъ вѣдь его ни варить, ни жарить.

— Понимаешь ты, я уже спрашивала холоднаго мяса и сыру—и то нѣтъ.

— А красное вино навѣрное есть. Французы его походя трескаютъ. Венъ ружъ, монсье... Апорте венъ ружъ, можно? — обратился Николай Ивановичъ къ хозяину.

Тотъ пожалъ плечами и отвѣчалъ:

— Oui, monsieur. Je vous procurerai.. .

— Видишь, видишь! Красное вино есть-же!

— Но вѣдь это только пойло. А я ѣсть хочу. Понимаешь ты—ѣсть! — раздраженно сказала Глафира Семеновна.

— Ну, такъ булки спроси, ежели ничего нѣтъ. Красное вино съ булочкой отлично.

— Же ве манже, монсье, — опять обратилась къ хозяину Глафира Семеновна. — Ну, ле венъ ружъ. Бьенъ. И апорте муа хоть дю пянъ блянъ. Же ве супе.

— Oh, que c'est dommage, que nous n'avons rien pour vous donner a manger, madame, — отвѣчалъ хозя-инъ, покачавъ головой. — Mais du vin et du pain je vous apporterai tout de suite. Une bouteille?*) — освѣ-домился онъ.

— Де... де. . . де! — закричалъ Николай Ивано-вичъ, понявъ, что спрашиваетъ хозяинъ, и показалъ ему два пальца, прибавивъ: — Де бутельі

— Нонъ, нонъ. Энъ... Селеманъ энъ, — подхва-

*) О, какъ это жалко, что у насъ ничего нѣть, чтобы дать вамъ иокушать, мадамъ; но вина и хлѣба я вамъ сейчасъ принесу. Одну бутыяку ?

114

115

тила Глафира Семеновна и строго сказала мужу: — не дамъ я тебѣ напиваться! Хозяинъ недоумѣвалъ.

— Une bouteill ou deux? — спрашивалъ онъ.

— Энъ, энъ... — показала одинъ палецъ Глафира Семеновна.

Хозяинъ удалился и черезъ минутъ десять принесъ на подносѣ бутылку краснаго вина, два стакана, боль-шой кусокъ хлѣба, кусочекъ масла и полдюжины пер-сиковъ, прибавивъ:

— Voila, madame, c'est tout ce que nous avous a present. Bonne nuit, madame *) — раскланялся онъ и исчезъ.

Глафира Семеновна принялась намазывать масломъ почерствѣлый уже съ утра хлѣбъ и съ горестью воскликнула:

— И это въ Парижѣ должна я такъ ужинать, въ городѣ, который славится всякой ѣдой, откуда къ намъ въ Россію разные знаменитые повара ѣдутъ. Ну, смот-рите: черствый хлѣбъ, какое-то горькое масло, помятые персики.

— Должно быть здѣсь въ Парижѣ не ужинаютъ, что-ли—отвѣтилъ Николай Ивановичъ.—Вѣдь и у насъ есть такіе города. Про калужанъ вонъ говорятъ, что калужане тоже не ужинають, а поѣдятъ, да такъ и спятъ.

— Глупыя и пьяныя остроты. Молчите!

— Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлѣбъ есть—ну, и слава Богу.

— Это вамъ, пьяницѣ, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нѣтъ, при такихъ парижскихъ порядкахъ завтра надо непремѣнно спиртовую лампу себѣ купить, спирту и жестяной чайникъ. Скипятилъ на лампѣ воду, заварилъ чай—и чудесно. Да не забыть-бы завтра бу-локъ и закусокъ ка ночь купить.

— Какъ-же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, какъ закуски по-французски

*) Вотъ все, мадамъ, что у насъ нашлось. Доброй ночи.

116

называются? Вѣдь ужъ давеча въ ресторанѣ стала втупикъ.

— Въ словарѣ справлюсь.

Поужинавъ хлѣбомъ съ масломъ и персиками, Глафира Семеновна запила все это краснымъ виномъ съ водой и легла спать. Николай Ивановичъ допилъ остатки краснаго вина и тоже началъ укладываться.

XXXVII.

Ночь въ гостиницѣ была проведена Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной безъ приключеній. Утромъ напившись кофе, Глафира Семеновна принялась одѣваться, чтобы ѣхать на выставку.

На этотъ разъ она уже не надѣла ни шелковаго платья, какъ вчера, ?ни бархатнаго пальто, ни брил-ліантовъ.

— He стоитъ, не передъ кѣмъ рядиться. Вчера на выставкѣ, судя по нарядамъ, словно однѣ кухарки и горничныя были,—говорила Глафира Семеновна. — Да что горничныя? Наша Афимья вырядится въ праздникъ да пойдетъ со двора, такъ куда наряднѣе вчерашнихъ тряпичницъ на выставкѣ.

Облеклась она въ простенькое сѣрое шерстяное платье, въ дорожный ватерпруфъ и въ ту самую шляпку, въ которой ѣхала въ вагонѣ, и вышла съ мужемъ на улицу.

На этотъ разъ супруги уже не были плохи и спро-сили внизу у хозяина печатный адресъ тѣхъ меблиро-ванныхъ комнатъ, гдѣ они остановились.

— Теперь ужъ не будемъ блуждать ночью по улицамъ, отыскивая свою гостиницу, — бормотала Гла-фира Семеновна, радуясь своей запасливости.—Въ слу-чаѣ, если гдѣ въ незнакомыхъ улицахъ запутаемся— сейчасъ извозчику карточку покажемъ: „Коше... вуаля куда... алле... вези"... — вотъ и вся недолга... A ты, милый мой, ужъ, пожалуйста, не напивайся сегодня. A to вчера дорвался до винища и давай лакать.

— Да меня, Глаша, и вчера бы не осатанило, ежели-

117

бы я плотно пообѣдалъ, — отвѣчалъ Николай Ивано-вичъ. — А это я вчера съ голоду. Ну, какой у насъ былъ обѣдъ!

— Ну, не скажи! Ты вѣдь цѣлый графинъ конь-яку въ театрѣ выхлебалъ. Съ этого и послѣ какого угодно сытнаго обѣда всякій осатанѣетъ.

— Все-таки мы ужъ сегодня гдѣ-нибудь въ дру-гомъ ресторанѣ пообѣдаемъ, а не во вчерашнемъ. Ну, заплатимъ восемь четвертаковъ съ носу безъ вина, де-сять четвертаковъ, только-бы чтобъ было пиши до от-валу. Узнаемъ, гдѣ самый лучшій ресторанъ, войдемъ въ него и такъ-таки гарсона и спросимъ: „Комбьянъ стоитъ манже до отвалу?" Какъ по-французски назы-вается „до отвалу?"

— До отвалу?—задумалась Глафира Семеновнэ и отвѣчала: — He знаю... Ты все про такія слова меня спрашиваешь, про которыя насъ не учили. Да что-жъ тутъ!—прибавила она. — Мудрость-то не велика объяс-нить, чтобы поняли. Скажемъ, чтобъ большой обѣдъ подали. . . „Гранъ дине". .. Вотъ, молъ, „жюскиеи" — ну, и покажу на горло. Чтобъ, молъ, быть сыту по горло.

— Такъ ужъ ты, пожалуйста, объясни гарсону, какъ только мы будемъ обѣдать. „Гранъ дине"... Эго отлично. А ежели ужъ придется опять не дине, а пор-ціями брать, то мы будемъ всего по двѣ порціи на каждаго требовать и много-много блюдъ назакажемъ. Вишь, здѣсь порціи-то какія маленькія.

Черезъ пять минутъ супруги наняли извозчика и ѣхали въ экипажѣ на выставку.

XXXVIII.

У кассы, гдѣ продаютъ билеты для поднятія на Эйфелеву башню, — хвостъ. Пришлось становиться и ждать очереди.

— Вотъ живутъ-то! Куда ни сунься, — вездѣ оче-реди жди. Хвостъ, хвостъ и хвостъ... Весь Парижъ въ хвостахъ,—ропталъ Николай Ивановичъ.—На выставку

118

входишь — хвостъ, на башню лѣзешь — хвостъ. Вчера даже обѣдать шли въ хвостѣ.

— На башню лѣзть, такъ хвостъ-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока въ хвостѣ стоишь, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Уйдемъ Николай Ива-нычъ, отсюда... Ну, что намъ такое башняі Да про-вались она совсѣмъ.

— Что тыі что тыі Ни за что на свѣтѣі Продви-гайся, продвигайся...

Билеты взяты. Публика стремится къ подъемной машинѣ. Здѣсь опять хвостъ.

Подъемной машины еще не было. Она была на-верху. Но вотъ заскрипѣли блоки, завизжали колеса, катящіяся по рельсамъ, и громадная карета начала спускаться.

— Фу, прямо на насъ. Даже духъ замираетъ. A запрутъ въ курятникъ да начнутъ поднимать, такъ еще хуже будетъ, — продолжала бормотать Гл.чфира Семе-новна, держась за пальто мужа.

— А ты зажмурься—вотъ и не будетъ страшно. Три раза поднималась и опускалась карета, пока

супругамъ пришла очередь занять въ ней мѣста. На-конецъ, они вошли и помѣстились на деревянныхъ ска-мейкахъ, стоящихъ въ рядахъ. Дверцы кареты задви-нулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свистокъ, и карета, глухо постукивая ко-лесами о рельсы, начала плавно подниматьея наверхъ. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцѣпилась въ рукавъ мужа. Она, дѣйствительно, боялась, поблѣд-нѣла и слезливо моргала глазами. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокаивалъ ее и говорилъ:

— Эка дура, эка дура! Ну, съ чего ты? Вѣдь и я съ тобой... Полетимъ внизъ, такъ ужъ выѣстѣ.

Наконецъ, карета остановилась, и кондукторъ открылъ дверцу.

— Ну, вотъ и отлично.. . Ну, вотъ и пріѣхали. . . Ну, вотъ и первый этажъ. Чего тутъ бояться ? — старался ободрить Николай Ивановичъ жену, выводя ее изъ кареты.

— Господи! Пронеси только благополучноі Угод-

119

ники Божіи, спасите .. — шептала та. — Вѣдь какой грѣхъ-то дѣлаемъ, взобравшись сюда. За вавилонское столпотвореніе какъ досталось людямъі Тоже вѣдь башня была.

— Вавилонская башня была выше.

— А ты видѣлъ? Видѣлъ ее?

— He видалъ, да вѣдь прямо сказано, что хотѣли до небесъ...

— А не видалъ, такъ молчи!

— Я и замолчу, а только ты успокойся, Христа ради. Посмотри: вѣдь никто не робѣетъ. Женщинъ много, и ни одна не робѣетъ. Вонъ католическій попъ ходитъ — какъ ни въ чемъ не бывало. БатюшкиІ Да здѣсь цѣлый городъ! Вонъ ресторанъ, а вотъ и еще. . .

—- Тебѣ только рестораны и замѣчать. На что другое тебя не хватитъ, а нз это ты мастеръ.

— Да, вѣдь, не выколоть-же, душечка, себѣ глаза. Фу, сколько народу! Даже и къ рѣшеткѣто не про-браться, чтобы посмотрѣть внизъ. Ну, какъ эдакую уйму народа вѣтромъ сдунуть? Такого и вѣтра то не бываетъ. Протискивайся, протискивайся скорѣй за мной, — тянулъ Николай Ивановичъ жену за руку, но та вдругъ опять поблѣднѣла и остановилась.

— Шатается. . Чувствую, что шатается, — про-шептала она.

— Да полно... Это тебѣ только такъ кажется. Ну, двигай ножками, двигай. Чего присѣла, какъ насѣдка! Всѣ веселы, никто не робѣетъ, а ты...

— У тѣхъ своя душа, a y меня своя. . . Кое-какъ супруги протискались къ рѣшеткѣ...

— Фу, вышь какая! А только вѣдь еще на пер-вомъ этажѣ, — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Люди-то, люди-то, какъ букашки внизу щевелятся. Дома-то, дома-то? Смотри-ка, какіе дома-тоі Какъ мзъ картъ. Батюшки! Вдяль то какъ далеко видно. Сена-то, какъ ленточка, а иароходики на ней, какъ игру-шечные. А вонъ вдали еще рѣчка. Знаешь, что, Глаша, я думаю, что ежели вь подзорную трубу смотрѣть, то отсюда и наша Нева будетъ видна.

Глафира Семеновна молчала.

120

Супруги протискивались къ столику, за которымъ пожилая женщина въ черномъ платьѣ продавала почто-выя карточки съ изображеніемъ Эйфелевой башни.

— Катръ. . . Катръ штукъ. . . Или даже не катръ, а сенкъ, — сказалъ Николай Ивановичъ, выкидывая на столъ пятифранковую монету.

— Je vous en prie, monsieur, — отсчитала продав-щица карточки и сдала сдачу.

— Учтивый народъ, вотъ за что люблюі Все „же ву при", все „монсье", — восторгался Николай Ивано-вичъ. — Ну, Глаша, теперь въ ресторанъ, гдѣ тирольки съ рогами. Надо-же вѣдь гдѣ-нибудь письма-то напи-сать. Кстати и тиролекъ этихъ самыхъ посмотримъ.

— Да ужъ иди, иди. Счастливъ твой богъ, что у меня ноги съ испугу дрожатъ, и я рада-радешенька, только-бы мнѣ присѣсть гдѣ, a to ни за что-бы я не пошла ни въ какой ресторанъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Супруги направились въ Эльзасъ-Лотарингскую пивную.

XXXIX.

Эльзасъ-лотарингская пивная, уставленная множе-ствомъ маленькихъ столиковъ, была переполнена публи-кой. За столиками пили пиво и писали открытыя письма знакомымъ. Между столиками шныряли прислу-живавшія въ пивной женщины въ шерстяныхъ зеленыхъ юбкахъ, бѣлыхъ кисейныхъ лифахъ съ широкими рука-вами буфами и съ переплетомъ изъ черныхъ лентъ, на груди и на спинѣ. Головной уборъ женщинъ состоялъ изъ широкихъ черныхъ лентъ, прикрѣпленныхъ на макушкѣ громаднымъ бантомъ, концы котораго подни-мались кверху, какъ-бы рога. Женщины разносили пиво и чернильницы съ перьями для писанія писемъ, но большинству посѣтителей чернильницъ не хватало, и приходилось писать карандашомъ. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна помѣстились за столикомъ.

121

— Де бьеръ. . скомандовалъ Николай Ивановичъ иодошедшей къ столу женщинѣ. — Де, — прибавилъ онъ, показалъ ей два пальца, улыбнулся и прогово-рилъ: — Ахъ, ты рогатая, рогатая! Признавайся: мно-гихъ-ли сегодня забодала? Глаша! Переведи по-французски!

— Да ты въ умѣ?—вскинулась на него супруга.— Онъ будетъ при мнѣ съ паршивой дѣвчонкой любез-ничать, а я ему переводи!

— Какая-же она паршивая дѣвчонка! Она прислу-жащая гарсонша, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, довольно. Алле, мадамъ, и апорте де бьеръ.

— Deux boks? — переспросила прислуга.

— Бьеръ, бьеръ и больше намъ ничего не надо, — отвѣчала Глафира Семеновна, думая, что подъ словомъ "bok" нужно понимать еще какое-нибудь угощеніе. — Какой-то бокъ предлагаетъ! — замѣтила она мужу.

— Да, можетъ, бокъ-то значитъ — черни^ьница.

— Чернильница анкріеръ. Это-то я знаю. Учиться въ пансіонѣ да не знать, какъ чернильница по-фран-цузски!

— Такъ спроси чернильницу-то. Вѣдь будемъ письма писать. Эй, гарсонша! — крикнулъ вслѣдъ при-слугѣ Николай Ивановичъ, но та не вернулась на зовъ.

Черезъ минуту она явилась съ двумя стаканами пива и поставила на столъ.

— Лянкріеръ... Апорте лянкріеръ... — обрати-лась къ ней Глафира Семеновна.

— A present nous n'en avons point, madame, — развела та руками. — Si vous voulez un crayon? — предложила она и вынула изъ кармана карандашъ.

— Да можно-ли карандашомъ-то писать письма? — усомнился Николай Ивановичъ, вертя въ рукахъ ка-рандашъ.

— Ecrivez seulement, monsieur, ecrivez, — ободряла прислуга, понявъ его вопросъ по недоумѣнію на лицѣ, и прибавила: — Tout le monde ecrit avec le crayon.

—- Пиши карандашомъ. Что за важность! Всѣ пишутъ, сказала Глафира Семеновна.

— Нѣтъ, я къ тому, что я хотѣлъ также написать

122

и его превосходительству Алексѣю Петровичу, съ кото-рымъ состою членомъ въ пріютѣ: такъ по чину-ли ему будетъ карандашомъ-то? Какъ-бы не обидѣлся?

— Изъ поднебесья-то письма посылаешь, да чтобы стали обижаться! Слава Богу, что здѣсь на Эйфелевой башнѣ хоть карандашъ-то нашелся. Пиши, пишиі

Николай Ивановичъ взялъ въ руку карандашъ и написалъ:

„Ваше превосходительство, Алексѣй Петровичъ! Находясь на Эйфелевой башнѣ, съ глубокимъ чувствомъ вспомнилъ объ васъ и повергаю къ стопамъ вашего превосходительства мой низкій поклонъ, какъ славянинъ славянину, и пью за ваше здоровье въ тирольскомъ ресторанѣ"...

Написавъ первое письмо, онъ тотчасъ прочелъ его женѣ и спросилъ:

— Ну, что: хорошо?

— Къ чему ты тутъ славянство-то приплелъ? — спросила Глафира Семеновна.

— А это онъ любитъ. Пущай. Ну, теперь Михаилу Ѳедорычу Трынкину . . То-то жена его расцарапается отъ зависти, прочитавъ это письмо! Вѣдь она раззво-нила всѣмъ знакомымъ, что ѣдетъ съ мужемъ заграницу, а мужъ-то, кажется, предъ кредиторами кафтанъ выво-рачивать вздумалъ.

Было написано и второе письмо. Оно гласило: „Милостивый государь, Михаилъ Ѳедорычъ! Воз-несшись на самую вершину Эйфелевой башни съ су-пругой и находясь въ поднебесьѣ, куда даже птицы не залетаютъ, я и жена шлемъ вамъ поклонъ съ этой не-объятной высоты, а также и супругѣ вашей Ольгѣ Та-расьевнѣ. Тамъ, гдѣ мы сидимъ, летаютъ облака и на-тыкаются на башню. Вся Европа, какъ на ладони, сей-часъ мы видѣли даже Америку въ бинокль. Страшно, но очень чудесно. Сначала оробѣли, но теперь ничего, и пьемъ пиво. Поклонъ сосѣдямъ по рынку. Будьте здоровы".

Прочтено женѣ и второе письмо.

— Какія такія облака на башню натыкаются? Что ты врешьі—удивленно спросила та.

123

— Пущай. Ну, что за важность! Главное, мнѣ, чтобъ Ольгу-то Тарасьевну раздразнить. Да давеча и на самомъ дѣлѣ, одно облако...

— Ничего я не видала. И, наконецъ, про Америку...

— Да брось. Ну, теперь кому?... Теперь напишу Скалкину,—сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ писать. Въ письмѣ стояло:

„Изъ дальнихъ французскихъ странъ, среди бу-шующей бури на Эйфелевой башнѣ, посылаю тебѣ, Иванъ Лукьянычъ, свой поклонъ. Насилу поднялись. Вѣтромъ такъ качало, что просто ужасти. Ежели тебѣ на пароходѣ было страшно, когда васъ качало вѣтромъ во время ноѣздки на Валаамъ, то тутъ во сто разъ страшнѣе. Жена упала даже въ обморокъ, но ее спасъ спиртомъ одинъ англичанинъ. А я ни въ одномъ глазѣ... Эйфелева башня въ десять разъ выше петербургской думской каланчи, а наверху флагъ. Мы сидимъ около этого флага и льемъ шампанское, которое здѣсь де-шевле пареной рѣпы".

— Для чего-же ты врешь-то все?—замѣтила мужу Глафира Семеновна, когда письмо было прочитано.

— Душечка, да нешто онъ можетъ узнать, что я вру? Пущай... Такъ лучше... Зависти будетъ больше. Вѣдь и Скалкинъ бахвалилъ, что поѣдетъ заграницу на выставку, однако, вотъ не попалъ,—отвѣчалъ Николай Ивановичъ. Кому-бы еще написать?—задумался онъ.

— Да брось ты писать. Давай, я только маменькѣ напишу,—сказала Глафира Семеновна и, придвинувъ къ себѣ карточку, принялась писать, говоря вслухъ.

„Любезная мамаша, здравствуйте. Вчера мы благо-получно пріѣхали въ городъ Парижъ, а сегодня въ воз-душной каретѣ поднялись на Эйфелеву башню"...

— А сама зачѣмъ врешь?—попрекнулъ жену Ни-колай Ивановичъ.—Даже маменькѣ родной врешь. Ка-какая такая воздушная... карета?

— А клѣтка-то, въ которой мы поднимались? Вѣдь она воздушная... вѣдь мы по воздуху...

— Врешь!.. По рельсамъ катились.

— Но все-таки вѣдь наверхъ, на воздухъ взби-рались, а не на гладкомъ мѣстѣ.

124

— Пиши ужъ, пиши... Богъ съ тобой!

— Пожалуй, я слово „воздушной" зачеркну.. .

— Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы такъ и гнались за нами.

— Зачѣмъ-же я буду писать, чего не было?

— Ну, тогда я напишу Тереитьевымъ, что тебя на высотѣ большой орелъ клюнулъ и чуть шляпку съ тебя не сорвало, но я его убилъ зонтикомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. . . маменька исиугается. Она и такъ плакала, когда мы уѣзжали, и безпокоилась обо мнѣ. Надо ее успокоить.

„Обнимаю васъ и цѣлую съ высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительскаго благосло-венія, навѣки нерушимаго. Погода отличная и тутъ со-всѣмъ не страшно. Николай Иванычъ также цѣлуетъ васъ". Вотъ и все. . .

— Непремѣнно напишу Терентьевымъ, что орелъ хотѣлъ шляпку съ тебя сорвать, но я убилъ его зон-тикомъ, — стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ и, до-пивъ пиво, крикнулъ прислуживавшей женщинѣ, пока-зывая на пустой стаканъ:

— Гарсонъ! Мамзель! Анкоръ!

XL.

Удалясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, нахо-дившійся тутъ-же въ первомъ этажѣ Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:

— Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.

Опять покупка. билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ, добрались до каретки подъ-емной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ, и подъемная машина начала поднимать ка-рету. Опять свистокъ, и карета остановилась. Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налѣвоу—передъ глазами только желѣзные переплеты

125

<5ашни, окрашенные въ рыжеватый красный цвѣтъ, a дальше—воздухъ и ничего больше. Глафирѣ Семеновнѣ вдругъ сдѣлалось жутко.к Она разставила ноги и оста-новилась схвативъ мужа за рукавъ.

— Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается,—проговорила она.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ... Эго одно головное во-ображеніе. Ну, пойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.

— Нѣтъ, нѣтъ... ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго... Да и что тутъ смотрѣть... Взобрались съ насъ и доврльно. Те-перь и спустимся внизъ. . .

— Какъ внизъ? Еще два этажа.

— Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша, да какъ-же это? Добраться до второго э ажа и вдругъ...

«? — Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса — и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса — и ничего больше.

— Да можетъ быть, тамъ облака. . .

— Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?. . У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню за-

дѣвали.

— Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ...

— Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ все, что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.

Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.

— Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать,

126

были на башнѣ, — сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.

У другого столика купили они также пару моде-лей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, гдѣ стоящій около телескопа французъ въ кэпи зазывалъ публику посмотрѣть на небо, выкрикивая названіе шіанетъ и созвѣздій, которыя можно видѣть въ телескопъ. Упла-тивъ полфранка, Николай Ивановичъ взглянулъ въ трубу и воскликнулъ:

— ГлашаІ Да тутъ среди бѣлаго дня звѣзды видно — вотъ мы на какой высотѣ. Ахъ, непремѣнно нужно будетъ про это написать кому-нибудь въ Пе-тербургъ.

Заглянула въ телескопъ и Глафира Семеновна и пробормотала:

— Ничего особеннаго. Звѣзды, какъ звѣзды.

— Да, вѣдь, днемъ, поннмаешь-ли ты, днемъ!

— Стекло такъ устроено—вотъ и все.

— Воображаю я, что на четвертомъ этажѣ! Оттуда въ такую трубку, навѣрно, Лиговку увидать можно и нашъ домъ около Глазова моста. А ну-ка, мусье, на-ставь на Петербургъ. Глаша, скажи ему, чтобъ онъ на Петербургъ трубку наставилъ.

— Вуаръ Петербургъ онъ пе? — спросила фран-цуза Глафира Семеновна.

Тотъ отрицательно покачалъ головой и прого-ворилъ:

— Oh, non, madame, c'est une autre chose.

— Нельзя. Говоритъ, что нельзя... — отвѣтила Глафира Семеновна.

— Вретъ. Де франкъ, мусье. Наставь... — про-тянулъ Николай Ивановичъ французу деньги.

Французъ не бралъ денегъ.

— Ну, труа франкъ. He хочешь и труа франкъ? Тогда зажрался, значитъ.

— Давай скорѣй внизъ спускаться, Николай Ива-нычъ,—сказала Глафира Семеновна мужу. — Спустимся внизъ и будемъ искать какой-нибудь ресторанъ, чтобы позавтракать. Я страшно ѣсть хочу. Пиво-то пили, a ѣсть-то ничего не ѣли.

127

— Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вер-шину?

— Нѣтъ, нѣтъ!

Шагъ за шагомъ добрались супруги среди толпы до спускной машины, которая уже сразу спускала изъ второго этажа вкизъ, и стали въ хвостъ, дабы ждать своей очереди. Здѣсь Николай Ивановичъ опять уви-далъ столикъ съ продающимися почтовыми карточками, не утерпѣлъ, купилъ еще одну карточку и тотчасъ-же написалъ въ Петербургъ самое хвастливое письмо одному изъ своихъ знакомыхъ—Терентьеву. Онъ писалъ:

„Сидя на вершинѣ Эйфелевой башни, пьемъ за ваше здоровье. Вокругъ насъ летаютъ орлы и дикіе коршуны и стараются заклевать насъ. Вѣтеръ реветъ и качаетъ башню изъ стороны въ сторону. Сейчасъ одинъ орелъ вцѣпился въ шляпку Глафиры Семеновны и хо-тѣлъ сорвать, но я убилъ его зонтикомъ. Находимся на такой ужасной высотѣ, что даже днемъ звѣзды на небѣ видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звѣзда кажется здѣсь аршина въ три величины, а луна такъ больше Гостинаго двора и на ней видны люди и разные звѣри. Спускаемся внизъ, потому что ужъ болыие невтерпежъ сидѣть. Прощайте. Будьте здоровы".

Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ женѣ и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.

Черезъ четверть часа супруги сидѣли въ каретѣ спускной машины и катились по отвѣснымъ рельсамъ внизъ.

— Вотъ спускахься, такъ совсѣмъ не страшно, — говорила Глафира Семеновна. — Точь-въ-точь съ ледя-ныхъ горъ на Крестовскомъ катишься-

— Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! — вздыхалъ Николай Ивановичъ.

— Ничего не значитъ. Дома въ Петербургѣ всѣмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидѣли, — отвѣчала супруга.

128

XLI.

Позавтракать супругамъ удалось на этотъ разъ довольно плотно.

Они вышли изъ ресторана вполнѣ довольные судьбой. Мимо нихъ шли каталыцики креселъ въ сврыхх нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ крас-нымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.

— He хочешь-ли на французѣ покататься? — предложилъ женѣ Николай Ивановичъ, кивая на кресло.

— Дѣйствительно, было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Вдругъ человѣкъ на челов+кѣі. .

— Ты дама, а не человѣкъ. Мужчинѣ это точно, что стыдно. Эй, ломъ! — крикнулъ Николай Ивано-вичъ каталыцику. — Или какъ тебя? Гарсонъ! Нѣтъ не гарсонъ. Какъ каталыцикъ-то, Глаша, по французски?

— Да развѣ можно всѣ французскія слова знать! Вѣдь я не француженка. Помани его—онъ и остано-вится.

— Эй, эйі Лошадь на двухъ ногахъі Шевалье! — махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.

Каталыцикъ направилъ къ нему свое кресло.

— На шеваль-то откликнулся. Вѣрно, ихъ здѣсь шевалью зовутъ, — улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ: — Пуръ ля дамъ. Комбьянъ?

— Oh, monsieur, jai sais, que madame sera aimable,— отвѣчалъ каталыцикъ.

— Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?

— Да онъ ничего не сказалъ.

— He торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадамѣ пока-таться? Согласенъ? Энъ франкъ... — показалъ Нико-лай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.

— Oui, oui, monsieur... je comprends... Prenez place, madame, s'il vous plait.

Глафира Семеновна сѣла въ катальное кресло. Каталыцикъ всталъ сзади кресла и спросилъ куда ѣхать.

129

— Куда, Николай Ивановичъ? — обратилась она къ мужу.

— Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и ѣдетъ.

— Прямо, прямо. Ту друа... — скомандовала Гла-фира Семеновна.

Катальщикъ покатилъ кресло. Николай Ивановичъ шелъ рядомъ и говорилъ женѣ:

— Пріѣдешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чѣмъ похвастать: на французѣ ѣздила. Вотъ ты этимъ французомъ то своей теткѣ Парасковьѣ Кузь-минишнѣ носъ и утри. Она тебѣ разсказывала, что когда въ Іерусалимъ Богу молиться ѣздила, такъ ѣхала и на ослахъ, и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: „вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и на верблюдахъ въ чужихъ краяхъ ѣздили, а я на французѣ". Это по нашему— рубль помирить и пять рублей въ гору.

— Да куда-же, Николай Иванычъ, ѣхать-то? — спрашивала мужа Глафира Семеновна.

— Спроси у катальшика, что здѣсь есть особенно замѣчательнаго.

Глафира Семеновна подумала, сложила въ головѣ французскую фразу и спросила своего катальщика:

— Экуте... Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при...

— Oh, oui, madame. Les sauvages est-ce que vous avez vu?

— Что онъ говоритъ, Глаша?

— Дикихъ людей предлагаетъ посмотрѣть.

— Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.

— Ну назонъ па вю ле соважъ... Алле... Се бьенъ ле соважъ.

— Oui, madame. Vous verrez quelque chose d'admi-rable... Us mangent, ils dansent, ils chautenl, ils travail-lent, — говорилъ катальщикъ и покатилъ кресло no направленію къ берегу Сены.

130

XLII.

He доѣзжая до берега Сены, катальщикъ вдругъ вискликнулъ надъ кресломъ Глафиры Семеновны:

— L'isba russel Madame, est-ce que vous avez vu l'isba russe?

— Батюшки! Въ самомъ дѣлѣ, русская изба, — проговорила Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, видишь русскую избу? Надо зайти.

— Еще бы.. Здѣсь навѣрное и наши русопяты есть. Мусье, держи направо къ избѣ.

— А друатъ, а друатъ.. — командовала Глафира Семеновна.

Катальщикъ подкатилъ кресло къ маленькому дере-вянному зданію съ ажурными украшеніями, изображаю-щему изъ себя что то въ родѣ избы. Около зданія была даже скворечница на шестѣ. Глафира Семеновна быстро соскочила съ кресла и направилась въ дверь. Проскользнулъ за ней и Николай Ивановичъ. Тотчасъ протипъ двери стоялъ прилавокъ, и за нимъ помѣщались двѣ дѣвушки въ платьяхъ, напоминающихъ сарафаны, съ заплетенными косами, въ повязкахъ въ родѣ кокош-никозъ, съ пестрыми бусами на шеяхъ. Дѣвушкк про-давали точеныя нзъ дерева игрушки, изображающія лошадокъ, козловъ, мужиковъ, медвѣдей. На прилавкѣ лежали также монастырскія четки съ крестиками, дере-вянныя ложки съ благословляющей рукой на концѣ черенка. За нрилавкомъ на полкѣ виднѣлся тульскій самоваръ, очень плохой ларецъ съ фольговыми укра-шеніями, обитый по краямъ жестью, и нѣсколько крас-нь:хъ лукошекъ новгородской работы. Надъ полкой было повѣшено полотенце съ вышитыми красной бума-гой пѣтухами на концахъ, а въ углу помѣщался образъ темнаго письма съ серебрянымъ вѣнчикомъ, вставленный въ кіоту.

— Ну, вогъ, наконецъ-то и наши православные! Сейчасъ потолкуемъ порусски послѣ долгаго говѣнья, — заговорилъ Николай Ивановичъ, подходя къ одной нзъ дѣвушекъ въ сарафанѣ. — Здорово, землячка. Питерская, что ли, или изъ Москвы? — спроеилъ онъ.

131

Дѣвушка посмотрѣла на него упорнымъ взглядомъ, покачала головой и отвѣчала:

— Je ne comprends pas, monsieur...

— Какь?! Русская дѣвица и порусски не говоритъ! Дѣвушка смотрѣла и улыбалась.

— Да неужто въ самомъ дѣлѣ не говорите или притворяетесь? Притворяетесь. притворяетесь, — про-должалъ Николай Ивановичъ.

— Переодѣтая француженка—вотъ и все. Тегіерь я даже по физіомордіи вижу, что француженка, — ска-зала Глафира Семеновна.

— Ахъ, шутъ ихъ возьми! Избу русскую выстроили, а не могли русскихъ дѣвокъ привезти! Да неужто же, мамзель, вы такъ-таки ни одного слова по-русски?

— На зюнь сель мо ля рюссъ? — перевела дѣ-вушкѣ Глафира Семеновна.

— Samowar... Kabak... Kosuchka... Tchai... Vodka. .. Lubli stalovatza... — послышалось въ отвѣтъ.

— Довольно, довольно... —замахалъ руками Ни-колай Ивановичъ.

— Achetez quelqe chose, monsieur I Vous aurez le souvenir d'isba russe... —предлагала дѣвушка игрушки.

— Брысь! И говорить съ тобою не желаю послѣ этого.

Николай Ивановичъ подошелъ къ другой дѣвушкѣ въ сарафанѣ.

— Тоже франсе? Или, можетъ статься, на грѣхъ еще нѣмка? — задалъ онъ вопросъ.

— Nous ne sommes des russes, monsieur. Nous som-mes de Paris...

-- Тьфу ты пропасть!

— Voila le russe... Voila qui parle russe.. .*)—ука-зала дѣвушка на токарный станокъ, за которымъ сидѣлъ молодой парень въ красной кашемировой рубахѣ и лаки-рованныхъ сапогахъ съ наборомъ и что-то мастерилъ.

Парень улыбался. Николай Ивановичъ подошелъ къ нему.

— Русскій, землякъ?

*) Вотъ русскій. Вогь кто говоритъ по-русски.

132

— Точно такъ-съ, — отвѣчалъ тотъ порусски. — Изъ Сергіевскаго посада, изъ-подъ Москвы.

— РукуІ Глаша! Русскій... Нашъ русопятъ. Про-тягивай ему руку. . . He слыхали вѣдь мы еще въ Па-рижѣ русскаго-то языка. . . И ругаться умѣешь?

— Еще бы... — опять улыбнулся парень.

— Отчего же вы русскихъ-то бабъ или дѣвокъ не захватили?

— Да вѣдь возня съ ними. Тутъ въ русскомъ от-дѣлѣ была привезена одна—ну, сбѣжала.

— Куда? съ кѣмъ?

— Да тоже съ русскимъ. Купецъ, говорятъ, какойто. На Тирольскія горы повезъ, что ли. Самъ поѣхалъ печенку лѣчить, и она съ нимъ. Въ началѣ лѣта это еще было.

— Нравится ли Парижъ-то?

— Пища плоха, господинъ. Щей нѣтъ, а супы ихніе жидкіе до смерти надоѣли. Водочки нѣтъ.

— Да, братъ, насчетъ водки срамъ. Я самъ зато-сковалъ. Венъ ружъ пьешь, что-ли?

— Потребляемъ малость. Ну, коньякъ есть. A только это не та музыка.

— Пойдемъ, выпьемъ коньяку, землякъ...

— Нѣтъ, нѣтъ... — запротестовала Глафира Се-меновна. — Какая тутъ выпивка! Пойдемъ дикихъ смотрѣть. Вѣдь мы на дикихъ отправились смотрѣть.

— Да нельзя же, Глаша, съ землякомъ не выпить! Вѣдь настоящій русскій человѣкъ.

— Въ другой разъ выпьешь. Вѣдь еще не завтра изъ Парижа уѣзжаемъ. Пойдемъ, Николай Иванычъ.

— Да вѣдь мы только по одной собачкѣ. ..

— Нѣтъ, нѣтъ.. . Прошлый разъ уже мнѣ надо-ѣло съ тобой съ пьянымъ-то возиться.

— Э эхъ! — крякнулъ Николай Ивановичъ. — Правду ты, землякъ, говоришь, что съ бабами здѣсь возня. Ну, до свиданія. Мы еще зайдемъ.

— Счастливо оставаться, заша милость. Николай Ивановичъ протянулъ руку парню и,

переругиваясь съ женой, вышелъ изъ избы.

Каталыцикъ повезъ Глафиру Семеновну дальше.

133

XLIII.

Запахло, no выраженію Гейне, запахомъ, неимѣю-щимъ ничего общаго съ одеколономъ. Каталыцикъ подкатилъ кресло къ каменнымъ мазанкамъ съ плоскими крышами сѣверо африкаискихъ народовъ, которыхъ онъ и называлъ „дикими" (sauvages). Николай Ивано-вичъ шелъ рядомъ съ кресломъ Глафиры Семеновны. Виднѣлись каменные низенькіе заборы, примыкающіе къ мазанкамъ и составляющіе дворы. Мелькали смугло-лицые мужчины изъ аравійскихъ племенъ, прикрытые грязными бѣлыми лохмотьями, босые, съ голыми ногами до колѣнъ, въ тюрбанахъ, но часто обнаженные сверху до пояса, чернобородые, черноглаз^ле, съ бѣлыми широ-кими зубами. Нѣкоторые изъ нихъ торговали подъ плотными навѣсами, прикрѣпленными къ заборамъ, засахаренными фруктами, нанизанными на соломинки, винными ягодами, миндаземъ, орѣхами и какими-то вышитыми цвѣтными тряпками, выкрикивая на плохомъ французскомъ языкѣ: „Де конфитюръ, мадамъі А бонъ марше, а бонъ маршеі" Выкрикивая названіе товаровъ, они переругивались на своемъ гортанномъ нарѣчіи другъ съ другомъ, скаля зубы и показывая кулаки, для привлеченія покупателей звонко хлопали себя по бедрамъ, свистѣли и даже пѣли пѣтухомъ.

— Les sauvages. . . — отрекомендовалъ каталь-щикъ.

— Дикіе... — перевела Глафира Семеновнз, вы-лѣзая изъ кресла. — Надо посмотрѣть. Пойдекъ, Николай Иванычъ. Разсчитывайся съ французомъ и пойдемъ.

Николай Ивановичъ расплатился съ каталыцикомъ, и они отправились къ самымъ мазанкамъ. Около маза-нокъ было сыро, грязно, мѣстами даже стояли лужи помоевъ, валялись объѣдки, орѣховая скорлупа, кожура плодовъ, кости.

— Полубѣлаго сорта эти дикіе-то, а не настоя-щіе,—сказалъ Николай Ивановичъ. — Настоящій дикій человѣкъ — черный.

Маленькій арабченокъ, голоногій и только съ

134

головы до раздвоенія туловища прикрытый бѣлой рваной тряпицей, тотчасъ-же схватилъ Глафиру Семе-новну за полу ватерпруфа и заговорилъ что-то ня гор-танномъ нарѣчіи, таща къ мазанкѣ.

— Dix centimes, madame, dix centimes... — выда-валась въ его рѣчи французская фраза.

Николай Ивановичъ крикнулъ ему „брысь" и замахнулся на него зонтикомъ, но онъ не отставалъ, скалилъ зубы и сверкалъ черными, какъ уголь, гла-зенками.

— Да куда ты меня тащишь-то? — улыбнулась Глафира Семеновна.

— Dix centimes, er vous verrez notre maison.. . — повторялъ арабченокъ.

— Домъ свой показать хочетъ. He страшно, Ни-колай Ивановичъ, къ нимъ идти-то?

— Ничего, я думаю. Въ случаѣ чего — вонъ городовой стоитъ.

Повинуясь арабченку, оня подошли къ мазанкѣ и вошли въ переулокъ, еще болѣе грязный. Подведя къ, низенькой двери, ведущей въ мазанку и завѣшан-ной грязнымъ ковромъ, арабченокъ вдругъ остановился около нея и загородилъ входъ.

— Dix centimes... — строго сказалъ онъ, протя-гивая руку.

— Дай ему, Николай Ивановичъ, мѣдяшку. Де-сять сантимовъ проситъ. Тамъ у тебя мѣдяки въ кар-манѣ есть... — сказала Глафира Семеновна мужу.

— На, возьми, чортъ съ тобой...

Николай Ивановичъ протянулъ арабченку десяти-сантимную мѣдную монету. Арабченокъ приподнялъ коверъ и пропустилъ въ дверь Глафиру Семеновну, но передъ Николаемъ Ивановичемъ тотчасъ-же опягь заго-родилъ входъ.

— Dix centimes, monsieur. . . — заговорилъ онъ опять.

— Да вѣдь ужъ далъ я тебѣ, чертенку, трешницу.

— Dix centimes pour madame, dix centimes pour monsieur...

135

— Николай Иванычъ, что-же ты ? Гдѣ ты ? Я боюсь одна! — послышалось изъ мазанки.

— Сейчасъ, сейчасъ. . . Да пусти-же, чортова кукла! — оттолкнулъ онъ арабченка и ворвался въ дверь за женой.

Арабченокъ завизжалъ, вскочилъ въ мазанку и повисъ на рукѣ у Николая Ивановича, крича:

— Dix centimes, dix centimes...

— Вотъ неотвязчивыйто... Да погоди, дай по-смотрѣть. Потомъ дамъ, можетъ быть и больше.

— Dix sentimes, dix centimes... — не унимался арабченокъ и даже впился Николаю Ивановичу въ руку зубами.

— Кусаться? Ахъ, ты, чортъ проклятый! На по-давись.

— Получивъ еще монету, арабченокъ успокоился, подбросилъ ее на рукѣ и вмѣстѣ съ другой монетой тотчасъ опустилъ въ мѣшокъ, сдѣланный изъ паголенки женскаго полосатаго чулка, висящаго у стѣны у входа. Мѣшокъ былъ уже наполовину набитъ мѣдяками.

— Каково! Кусаться вздумалъ, пострѣленокъ...— сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.

— Да вѣдь съ ними надо осторожно. Они ди-кіе. . . — отвѣчала та. — А только къ чему онъ насъ притащилъ сюда? Здѣсь и смотрѣть-то нечего.

Смотрѣть было, дѣйствительно, нечего. Сидѣла на циновкѣ грязная смуглая пожилая женшина въ бѣломъ покрывалѣ на головѣ, съ голыми ногами, съ голой отвисшей грудью и, прижавъ къ груди голаго ребенка, кормила его. Далѣе аомѣщалась, поджавъ подъ себя ноги, передъ ткацкимъ сгаккомъ молодень-кая дѣвушка въ бусахъ на шеѣ и ткала коверъ. Въ углу храпѣлъ, лежа внизъ лицомъ, на циновкѣ арабъ, но отъ него виднѣлись только голыя ноги съ неимо-вѣрно грязными пятками. Въ мазанкѣ царствовалъ полумракъ, ибо маленькое грязное окошко освѣшало плохо, воздухъ былъ спертъ, пахло дѣтскими пеленками, пригорѣлымъ саломъ.

— Тьфу, мерзость! Пойдемъ назадъ...—прогово-

136

рилъ женѣ Николай Ивановичъ и вывелъ ее изъ ма-занки въ переулокъ.

Арабченокъ опять вертѣлся около нихъ.

— Dix centimes, monsieur...—Dix centimes. Je vous montrerai quelque chose,— кричалъ онъ, протягивая руку.

— Какъ, и за выходъ платить надо? Ну, братъ, ужъ это дудки! — возмутился Николай Ивановичъ. — Городовой! Гдѣ городовой!

— Онъ еще показать что-то хочетъ. Пусть возь-метъ мѣдячокъ. Вѣдь бѣдный... Нищій... — сказала Глафира Семеновна и, взявъ у мужа монету, передала арабченку.

Получивъ деньги, арабченокъ въ мгновеніе ока сбросилъ съ себя тряпки, которыми былъ прикрытъ съ головы, очутился весь голый и сталъ кувыркаться на грязной землѣ. Глафира Семеновна плюнула и пота-щила мужа изъ переулка.

XLIV.

Вечерѣло, Надъ Парижемъ спускались уже су-мерки, когда супруги обошли рядъ восточныхъ по-строекъ, составляющихъ улицу. Пора было помышлять и объ обѣдѣ.

— Я ѣсть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша?— спросилъ супругу Николай Ивановичъ.

— Еще бы не хотѣть! Даже очень хочу. Цѣлый день на ногахъ, цѣлый день слоняемся по выстзвкѣ, да чтобы не захотѣть! Только не будемъ обѣдать на вы-ставкѣ, а пообѣдаемъ гдѣ-нибудь въ городѣ. Мало-ли тамъ ресторановъ.

— Ну, ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослахъ, да и велимъ вывезти насъ прямо къ выходу.

— Нѣтъ, нѣтъ. Что-ты! Вотъ еще что выдумалъ!— воспротивилась Глафира Семеновна.

— Да отчего же? Ослы вѣдь бѣгутъ тихо. Они не то, что лошади. Да кромѣ того, ихъ подъ уздцы осли-ные извозчики ведутъ. Опасности, ей-ей, никакой.

— Боюсь, боюсь.

137

и велѣли бы извозчику ресторанъ. Чего тутъ?..

Иванычъ, я верхомъ ни-а не лошадь, — уговари-

— Бояться, душечка, тутъ нечего. Ты видѣла, когда давеча англичанка ѣхала? Самымъ спокойнымъ манеромъ. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вотъ съ какимъ брюхомъ!. . Доѣхали бы до выхода, а тамъ взяли бы колясочку

везти насъ въ самый лучшій А вечеромъ въ театръ.

— Да, право, Николай когда не ѣзжала.

— Да вѣдь это оселъ,

валъ Николай Ивановичъ жену.— Вонъ даже маленькія дѣвочки ѣздятъ. Ну, смотри, какъ маленькая дѣвочка хорошо ѣдетъ,—указалъ онъ на нарядно одѣтую всад-ницу лѣтъ двѣнадцати въ коротенькомъ платьицѣ и черныхъ чулкахъ. — А завтра на выставку ужъ не по-ѣхали бы, а отправились бы по магазинамъ покупать для тебя парижскіе наряды. Какъ магазинъ то хорошій называется, который тебѣ рекомендовали?

— Магазинъ де-Лувръ.

-— Ну, вотъ, вотъ. . . А только сейчасъ ужъ про-ѣдемся на ослахъ. Пожалуйста, проѣдемся. Знаешь, для чего я прошу? Мнѣ хочется похвастаться передъ Скалкиными. Сегодня вечеромъ и написалъ бы имъ письмо, что ѣздили мы на ослахъ съ дикимъ арабскимъ проводникомъ, который пѣлъ арабскія пѣсни, что оселъ взбѣсился, закусилъ удила и помчался прямо по напра-вленію къ бушующей рѣчѣ, — еще моментъ, и ты бы погибла въ волнахъ, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановилъ разсвирѣпѣвшаго осла...

— Схвативъ его за хвостъ?—перебила мужа Гла-фира Семеновна.

— Зачѣмъ-же за хвостъ. Схватилъ его подъуздцы. Съ опасносгью для своей жизни схватилъ подъ уздцы.

— Ахъ, Николай Иванычъ, какъ ты любишь вратьі И что это у тебя за манера!

— He врать, душечка, а просто это для при-краски.

— Да, пожалуй, поѣдемъ. А только, вѣдь, ника-кого удовольствія.

— Ну, какъ никакого! Эй, ослятникъ! Балахон-

138

никъ! — крикнулъ Николай Ивановичъ пріютившагося около стѣны погонщика съ осломъ.

Балахонникъ, замЬтивъ, что ему машутъ, тотчасъ же подтащилъ осла къ супругамъ и оскалилъ зубы.

— Къ выходу! Къ воротамъ, гдѣ ля портъ, — ска-залъ Николай Ивановичъ. — Да вотъ что. Махника второго осла. Энъ лань пуръ ма фамъ и энъ лань пуръ муа. Глаша! Да переведи же.

— Де зань. Иль фо ну де зань!... — перевела Глафира Семеновна и показала балахоннику два пальца.

Тотъ тотчасъ пронзительно свистнулъ, положивъ два пальца себѣ въ ротъ, и замахалъ руками. Откуда то изъ-за угла показался еще балахонникъ съ осломъ и подвелъ его въ поводу къ супругамъ.

— Садись, Глаша. .. Давай я тебя подсажу, — сказалъ Николай Ивановичъ супругѣ.— Ну, облокотись на меня и влѣзай.

Николай Ивановичъ наклонился. Глафира Семе-новна одной рукой схватилась за сѣдло осла, а другой уперлась въ спину Николая Ивановича и занесла ногу въ стремя, но вдругъ вскрикнула:

— Ай, ай! Балахонникъ за ногу... за ногу хва-тается!

— Ты что, распроканалія, протобестія, свиное ухо эдакое! — накинулся на балахонника Николай Ивано-вичъ и замахнѵлся зонтикомъ. — Ты за ногу... Ты за пье хвате... Ежели ты, арабская твоя образина...

Балахонмикъ сидѣлъ, опустившись на корточки, скалилъ зубы и бормоталъ что-то по-своему, показывая себѣ на ладонь. Наконецъ, онъ произнесъ на ломанномъ французскомъ языкѣ:

— Мете пье, мадамъ, мете пье. . .

— Ахъ, онъ хочетъ, чтобъ я ногу ему на руку поставила! — воскликнула Глафира Семеновна.— Вотъ онъ почему меня за ногу хваталъ. Но все-таки какъ же онъ смѣетъ самовольно за ногуі Посади меня, Николай Иванычъ, на осла.

Но прежде, чѣмъ Николай Ивановичъ бросилъ свой зонтикъ и взялся за Глафиру Семеновну, балахонникъ

139

уже схватилъ ее въ охапку и, какъ перышко, посадилъ на осла.

— Стой, стой, мерзавецъ! — крикнула было Гла-фира Семеновна, но она уже сидѣла въ сѣдлѣ.

Балахонникъ издалъ какой-то гортанный звукъ и потащилъ за поводъ осла.

— Погоди! Погоди! Мы вмѣстѣ поѣдемъ 1 — вос-клицалъ ему вдогонку Николай Ивановичъ, поспѣшно карабкался и, наконецъ, подсаженный балахонникомъ, усѣлся и крикнулъ ему:

— Пошелъ! Дуй бѣлку въ хвостъ и гриву! До-гоняй жену!

XLV.

Покатавшись на ослахъ и разсчитавшись съ погон-щиками, супруги взяли извозчика. Когда они усѣлись въ коляску, тотъ обернулся къ нимъ лицомъ и спросилъ, куда ѣхать, повторяя обычное:

— Quelle rue, monsieur? Quel numero?

— Да не номера, не въ номера.. . А надо обѣдать ѣхать.. . Дине, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Монтре, у онъ пе тре бьянъ дине. Me тре бьянъ, — прибавила Глафира Семеновна.

— Qui, madame, — сказалъ извозчикъ и повезъ по улицамъ.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ опять обернулся и проговорилъ:

— II me semble, que vous etes des etrangers. Et apres diner? Apres diner vous allez au theatre? N'est-ce pas? Alors, je vous conseille le theatre Edem. C'est ravissant.

— Смотри ка, Николай Иванычъ.. какой любезный извозчикъто! Даже театръ рекомендуетъ, — замѣтила Глафира Семеновна. — Коше! Кель театръ ву заве ди?

— Edem, madame. Ce n'est pas loin de ГОрёга.

— Оперу тамъ поютъ? — переспросилъ у жены Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Онъ говоритъ, что театръ-то нахо-дится недалеко отъ Оперы. Помнишь, мы проѣзжали мимо громаднаго театра, такъ вотъ около.

140

— А спроси-ка, какое тамъ представленіе. Можетъ быть, опять танцы животомъ, такъ ну ихъ къ чорту.

— А кескилья данъ сетъ театръ?—задала вопросъ иавозчику Глафира Семеновна.

— C'est le ballet, madame.

— Балетъ тамъ представляютъ.

— Слышу, слышу. Это-то я понялъ. Я ужъ теперь къ французскому языку привыкъ, — похвастался Нико-лай Ивановичъ.—А только ты все-таки, Глаша, спроси, какой балетъ. Можетъ быть, опять животный оалетъ. Здѣсь въ Парижѣ что-то мода на нихъ. Въ три театрика мы заходили на выставкѣ—и въ трехъ театрахъ балетъ животомъ.

— Дѣйствительно, эти танцы животомъ противны.

— То-есть они не противны, но ежели все одно и одно...

— Молчи, пожалуйста. КошеІ Кель балетъ данъ сетъ театръ?

— Exelsior. Ah, madame, c'est quelque chose d'enorme.

— Ла дансъ де вентръ?

— О, non, non, madame. C'est quelque chose de ravissant. Grand corps de ballet... Mais il vous faut procurer les pillets... a present.

Черезъ десять минутъ извозчикъ подвезъ супру-говъ къ театру, помѣщающемуся въ небольшомъ пе-реулкѣ за Большой Оперой. Надъ театромъ красова-лась вывѣска „Edem". Ha дверяхъ были наклеевы гро-мадныя афиши съ изображеніемъ сценъ изъ балета „Экзельсіоръ". Тутъ были нарисованы и желѣзнодорож-ный поѣздъ съ паровозомъ, и пароходъ, скалы, пальмы, мзсса полураздѣтыхъ танцовщицъ, и посреди всего этого стояла на одной ногѣ, очевидно, балерина, изъ которой летѣли искры.

— Афишка-то атуристая, на манеръ балаганной,— сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ничего. Возьмемъ два билета. Извозчикъ хва-литъ балетъ. Здѣсь извозчики все знаютъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Запасшись билетами, супруги поѣхали обѣдать.

141

Извозчикъ привезъ ихъ къ какому-то зданію и сказалъ

по-французски:

— Вотъ здѣсь хорошіе обѣды. Вы останетесь до-вольны. Это пассажъ. Войдите и вы увидите ресторанъ. Супруги вошли въ ресторанъ. Ресторанъ былъ блестящій и буквально залитъ газомъ, но рекомендо-ванный обѣдъ не понравился супругамъ, хотя онъ и состоялъ изъ восьми перемѣнъ. Супъ былъ жидокъ; вмѣсто рыбы подали креветки съ соусомъ провансаль, которыхъ Глафира Семеновна и не ѣла, мяса, подан-наго на гренкѣ, былъ данъ такой миніатюрный кусо чекъ, что Николай Ивановичъ въ одинъ разъ запихалъ его въ ротъ. Далѣе слѣдовали донышки артишоковъ, какой-то неизвѣстно изъ чего ириготовленный, бѣлый соусъ, половина крылышка пулярдки съ салатомъ, пуд-дингъ съ абайономъ, дыня и кофе. Въ обѣдъ былъ введенъ также пуншъ глясэ. Взяли за все это по 6 франковъ съ персоны, кромѣ вина.

— Гдѣ-же хваленая парижская ѣда-то?—спраши-валъ Николай Ивановичъ послѣ обѣда, допивая остатки краснаго вина. — Взяли за обѣдъ по шести француз-скихъ четвертаковъ, что, ежели перевести на наши деньги, составляетъ по курсу два рубля сорокъ копѣекъ, а ей-ей, я ни сытъ, ни голоденъ. A y насъ въ Петер-бургѣ за два рубля у Донона такъ накормятъ, что до отвалу. А здѣсь я, ей-ей, ни сытъ, ни голоденъ. Ты знаешь, послѣ обѣда я всегда привыкъ всхрапнуть, a послѣ этого обѣда мнѣ даже спать не хочется. Эхъ, съ какимъ бы удовольствіемъ я теперь поѣлъ бы хо-рошихъ свѣжихъ щей изъ грудинки, поросенка со сме-таной и хрѣномъ, хорошій бы кусокъ гуся съ яблоками съѣлъ. А здѣсь ничего этого нѣтъ, — ропталъ онъ. — Мало ѣдятъ французы, мало. Спросить развѣ сейчасъ себѣ цѣлую пулярдку? Ей ей, я ѣсть хочу.

— Да полно тебѣ! Послѣ театра поѣшь, — отвѣ-чала Глафира Семеновна. — Для твоей толщины вппо-голодь даже лучше быть. Расплачивайся скорѣй за обѣдъ да поѣдемъ домой. Мнѣ нужно переодѣться для театра. Вѣдь ужъ навѣрное у нихъ въ Парижѣ хоть въ театрѣ-то бываетъ нарядная публика.

142

XLVI.

По афишкѣ представленіе въ театрѣ Эдемъ было назначено въ восемь часовъ. Супруги подъѣхали къ театру безъ четверти восемь, но подъѣздъ театра былъ еще даже и не освѣщенъ, хотя около подъѣзда уже толпилась публика и разгуливалъ городовой, попыхивая тоненькой папироской сарогаі. Николай Ивановичъ толкнулся въ двери—двери были заперты.

— Кескесе? Ужъ не отмѣнили-ли представленіе?— обратился онъ къ женѣ.

— Да почемъ-же я знаю!—отвѣчала Глафира Се-меновна.

— Такъ спроси у городового.

— Какъ я спрошу, если я по-французски театраль-ныхъ словъ не знаю. Впрочемъ, около театра толпится публика,—стало быть, не отмѣнили.

Пришлось дожидаться на улицѣ, что было очень непріятно, такъ какъ пошелъ дождь, а Глафира Семе-новна была въ нарядномъ шелковомъ платьѣ, въ свѣт-лыхъ перчаткахъ, въ хорошей ажурной шляпкѣ съ цвѣтами. Николай Ивановичъ раскрылъ надъ ней зон-тикъ и бранился.

— Вотъ безобразіе-то! Пріѣхали за четверть часа до представленія, а еще и въ театръ не пускаютъ, — говорилъ онъ и прибавилъ: — да нѣтъ ли тутъ какого-нибудь другого подъѣзда? Можетъ быть, это подъѣздъ для галлереи, для дешевыхъ мвстъ? Глаша, ты бы спросила у городового.

— Пе тетръ иль я энъ отръ портъ? — обрати-лась Глафира Семеновна къ городовому, но получила отрицательный отвѣтъ и передала объ этомъ мужу.

— Странно, что даже на извозчикахъ никто не подъѣзжаетъ, — продолжалъ удивляться Николай Ива-новичъ.

Публика, являющаяся пѣшкомъ и подъ зонтиками, все прибывала и прибывала. Мужчины являлись съ засученными снизу у щиколокъ ногъ брюками. Тѣ, которые явились къ театру до дождя, принялись также

143

засучивать брюки. Всѣ старались стать подъ неболь-шой навѣсъ подъѣзда, а потому тѣснота усиливалась.

— Береги брилліантовую брошку, Глаша, a to какъ бы не слизнули, — замѣтилъ женѣ Николай Ивановичъ.

Стоящій около него пожилой человѣкъ въ черной поярковой шляпѣ и съ маленькими бакенбардами петер-бургскихъ чиновниковъ улыбнулся на эти слова и про-говорилъ по русски.

— Посовѣтуйте также вашей супругѣ и карманы беречь. Здѣсь, въ Парижѣ, множество карманниковъ.

— БатюшкиІ Вы русскій? — радостно восклик-нулъ Николай Ивановичъ. — Очень пріятно, очень пріятно. Глаша, русскій. . . Представьте, у меня даже сердце чуяло, что вы русскій.

Можетъ быть потому, что курю русскую папиросу фабрики Богданова съ изображеніемъ орла на мунд-штукѣ? — спросилъ бакенбардистъ, показывая папиросу.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. . . Я не только что орла, я даже и папиросы-то у ѳасъ не замѣтилъ. Просто лицо ваше мнѣ почему-то показалось русскимъ. Знаете... эдакій обликъ... Позвольте отрекомендоваться: Нико-лай Ивановичъ Ивановъ, петербургскш купецъ, а это жена моя. Господи, какъ пріятно съ русскимъ человѣ-комъ за границей встрѣтиться!

И Николай Иванович^ схвативъ бакенбардиста за руку, радостно потрясъ ее. Тотъ въ свою очередь отрекомендовался:

— Коллежскій совѣтникъ Сергѣй Степановичъ Пе-редрягинъ, — произнесъ онъ.

— Вотъ, вотъ... Лицото мнѣ ваше именно и показалось коллежскимъ. Знаете, такой видъ основа-тельный и солидный. Вѣдь здѣсь французы — что! Мелочь, народъ безъ всякой солидности. А ужъ порядки у нихъ, такъ это чортъ знаетъ, что такое! Вотъ хоть бы то, что въ восемь часовъ назначено представленіе въ театрѣ, а еще театръ не отворенъ и даже подъѣздъ не освѣщенъ, хотя теперь уже безъ пяти минутъ Еосемь.

— Да, да!.. Это у нихъ вездѣ такъ. Такой обы-чай, что отворяютъ только передъ самымъ началомъ представленія. Газъ берегутъ,—отвѣчалъ бакенбардистъ.

144

— Да вѣдь ужъ теперь передъ самымъ предста-нленіемъ и есть! Скоро восемь.

—■ Объявляютъ въ восемь, а начинаютъ около половины девятаго.

— КакъІ Еще полчаса ждать? Да вѣдь у меня жена вся промокнетъ. Она вонъ во все лучшее выря-дилась.

— Напрасно. Здѣсь, въ театрахъ, не щеголяютъ нарядами. Чѣмъ проще, тѣмъ лучше.

— Такъ гдѣ-же щеголяютъ то?

— Да какъ вамъ сказать. . . Ну на скачкахъ. Пожалуй, и иъ театрѣ, но только въ театрѣ Большой Оперы.

Вь это время блеснулъ яркій свѣтъ, и освѣгились электрическіе фонари у подъѣзда.

— Ну, слава Богу... — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Пожалуй, скоро и въ театръ впустятъ.

Наконецъ, двери отворились, и публика хлынула въ подъѣздъ.

— Вы гдѣ сидите? — спрашивалъ Николай Ива-новичъ бакенбардиста.

— Въ креслахъ балкона.

— Ахъ, какая жалость, что не вмѣстѣ! А мы въ креслахъ внизу. Землякъ! Землякъ! Хоть бы намъ поужинать сегодня какъ-нибудь вмѣстѣ. Нельзя ли въ фойэ увидаться, чтобы какъ-нибудь сговориться!

— Хорошо, хорошо.

Бакенбардистъ сталъ подниматься на лѣстницу.

XLVII.

Представленіе фантастическаго балета „Экзель-сіоръ" началось. Декораціи были великолѣпныя, ко-стюмы тоже, но танцовала только балерина, исполняю-щая главную роль, остальныя-же исполнительницы ба-лета, хоть и были одѣты въ коротенькія балетныя юбочки, только позировали съ гирляндами цвѣтовъ въ рукахъ, съ тюлевыми шарфами, съ стрѣлами, съ фла-гами, но въ танцы не пускались. Онѣ откидывали то

145

правыя ноги, то лѣвыя, то наклонялись корпусомъ впе-редъ, то откидывались назадъ—и только. Это не укло-нилось отъ взоровъ супруговъ.

— Удивительное дѣло: только одна танцовщица и распинается въ танцахъ, а всѣ другія только на мѣстѣ толкутся да ноги задираютъ,—сказалъ Николай Ивано-вичъ, когда балерина чуть-ли не въ десятый разъ стала выдѣлывать замысловатое соло на пуантахъ. — У насъ ужъ ежели балетъ, то всѣ прыгаютъ, всѣ стараются, a здѣсь кордебалетъ какъ будто только на манеръ мебели.

— Все-таки хорошо, все-таки интересно. Ты по-смотри, какая роскошная обстановка, — отвѣчала Гла-фира Семеновна.

— Ей-ей у насъ, въ Петербургѣ балетъ лучше. Театра такого роскошнаго нѣтъ, а балетъ лучше.

— Ну, какъ - же лучше - то! Смотри, смотри: принесли лѣстницы и забрались на ступеньки. Вонъ какъ высоко стоятъ и руками машутъ. Вѣдь это цѣлая гора изъ людей.

— Вѣрно. Но танцовальнаго-то дѣйствія все-таки нѣтъ. Ты посмотри: одна только танцовщица и надса-жается, взмылилась, отъ нея ужъ паръ валитъ, а ей никто не помогаетъ. Балетъ долженъ состоять изъ тан-цевъ. Всѣ пляшутъ, всѣ подпрыгиваютъ, всѣ кру-жатся,—вотъ это я понимаю.

— Вѣрно, ужъ здѣсь такой обычай...

Прошло нѣсколько картинъ, и опустили занавѣсъ.

Въ антрактѣ супруги гуляли по роскошному фойэ и отыскивали земляка, познакомившагося съ ними въ подъѣздѣ театра.

XL VIII.

Землякъ вскорѣ былъ найденъ въ фойэ театра. Онъ самъ искалъ супруговъ.

— Ну, какъ вамъ понравился балетъ?—спросилъ онъ Николая Ивановича.

— Ничего. Декораціи отличныя, костюмы тоже.

146

Ну, а что насчетъ танцевъ—у насъ въ Петербургѣ куда лучше и шикарнѣе. Помилуйте, вѣдь здѣсь въ балетѣ нсего только одинъ бабецъ и танцуетъ, а остальныя только съ боку на бокъ на мѣстѣ переваливаются, ру-ками машутъ и улыбки строятъ.

— Здѣсь всегда только одна танцовщица, а осталь-иое кордебалетъ.

— Да и кордебалета нѣтъ. Какой это къ чорту кордебалетъ! Вспомните, какъ у насъ въ балетѣ тан-цуютъ. Выскочатъ двѣ штучки, отмахаютъ на удив-ленье, а за ними ужъ, смотришь, выскочили четыре и откалываютъ еще лучше. Только эти кончили—третьяго цвѣта шесть штукъ выскакиваютъ и еше мудренѣе та-нецъ докладываютъ. А за этой шестеркой восьмерка летитъ, за восьмеркой — десять штукъ и только ужъ послѣ всѣхъ вылетаетъ госпожа балерина первый сортъ и начинаетъ балетныя штуки выдѣлывать. Вотъ это балетъ! Послушайте, позвольте вамъ предложить вы-пить чего-нибудь для перваго знакомства, — сказалъ Николай Ивановичъ земляку.—Гдѣ здѣсь буфетъ?

—■■ Да здѣсь буфета нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? Въ театрѣ, да нѣтъ буфета! Что выі

— Въ очень немногихъ театрахъ въ Парижѣ есть буфетъ. А гдѣ и есть, то даже не въ театрѣ, а подъ театромъ—и входъ съ улицы.

— Ну, порядки парижскіе! Театры безъ буфетовъ! Поужинать-то все-таки послѣ театра куда-нибудь пой-демъ?

— Да некуда. Все будетъ заперто. Здѣсь въ Па-рижѣ, въ одиннадцать часовъ вечера уже всѣ ресто-раны закрыты.

— Да неужели всѣ?

— Есть два-три ресторана съ ночной торговлей, но тамъ по ночамъ берутъ за все двойную плату.

— Пустяки. Поѣдемте. Только бы поужинать да съ хорошимъ землякомъ побесѣдовать. Столько вре-мени русскаго человѣка въ глаза не видалъ, да стану я какія-нибудь цѣны разсчитывать. . .

— Неловко вамъ въ эти рестораны ночью съ женою ѣхать.

147

— Отчего?

— Оттого, что тамъ исключительно только однѣ кокотки по ночамъ бываютъ. Туда послѣ театровъ только съ кокотками ѣздятъ.

— Николай Ивановичъ, поѣдемъ тудаі—восклик-нула вдругъ Глафира Семеновна. — Покажи мнѣ, какія такія парижскія кокотки.

— Да что ты, что ты, матушка! — махалъ руками Николай Ивановичъ.—Развѣ это можно?

— Отчего-же? Ну, кто насъ здѣсь въ Парижѣ знаетъ? Рѣшительно никто не знаетъ.

— Но вѣдь и тебя самое могутъ за кокотку при-нять.

— А пускай принимаютъ. Что-жъ изъ этого? Вѣдь я буду съ мужемъ, съ тобой.

— Что ты говоришь, Боже мой, что ты говоришь!

— Пойдемъ, Николай Ивановичъ. Съ мужемь жена можетъ гдѣ угодно быть.

— Но вѣдь тебя какой-нибудь пьяный можетъ схватить, обнять, поцѣловать. Я не стерплю—и выйдетъ скандалъ, драка... Нѣтъ, нѣтъ...

— Неловко вамъ туда, сударыня, ѣхать, положи-тельно неловко,—сказалъ землякъ.

— Экіе вы, господа, какіе! Ничего настоящаго парижскаго я не увижу. Вѣдь этими самыми кокотками Парижъ-то и славится, — пробормотала Глафира Семе-новна.

— Полно, полно... He мели вздору, — строго за-мѣтилъ ей Николай Ивановичъ и опять обратился къ земляку:—Но вѣдь есть же здѣсь и семейные люди... Гдѣ-же они ужинаютъ?

— Въ большинствѣ случаевъ здѣсь совсѣмъ не ужинаютъ. Поздній обѣдъ — чуть не въ восемь часовъ вечера, такъ какой-же ужинъ! Но ежели семейные люди хотятъ по ночамъ ѣсть, то они ранѣе покупаютъ себѣ чго-нибудь изъ холодныхъ закусокъ и ѣдятъ дома.

— Эхъ, жалко, что мы не можемъ съ вами по-ужинать!—досадливо пробормоталъ Николай Ивановичъ.

— Тогда завтра можемъ пообѣдать, — отвѣчалъ

148

іемлякъ.—Вы завтра будете на выставкѣ? Вотъ назна-чимъ тамъ какой-нибудь пунктъ и встрѣтимся.

Надоѣла ужъ выставка то. Завтра мы думаемъ по-шататься по магазинамъ. Она вонъ хочетъ еебѣ что-нибудь въ магазинѣ де-Лувръ купить.

— И отлично. И я тамъ буду. Вотъ тамъ и встрѣ-тимся. Въ которомъ часу?

— Часовт. въ одиннадцать.

— Вѣрно, ужъ будете шелковыя матеріи для жены покупать? Такъ спросите шелковое отдѣленіе во вто-ромъ этажѣ и будьте тамъ.

Въ это время въ фойэ раздался звонокъ, возвѣ-щающій, что сейчасъ поднимутъ занавѣсъ.

— Звонятъ. Сейчасъ начнется актъ. Пойдемте на мѣста... — сказалъ землякъ, пробираясь изъ фойэ въ коридоръ, и, раскланявшись съ супругами, сказалъ: — Такъ завтра въ магазинѣ Лувръ? До свиданія.

Супруги также направились въ театральную залу.

XLIX

Еще и одиннадцати часовъ не было, а спектакль въ театрѣ Эдемъ кончился. Супруги отправились домой. Они хотѣли ѣхать, но у подъѣзда, къ немалому ихъ удивленію, не оказалось извозчиковъ, и вслѣдствіе этого пришлось отправиться пѣшкомъ. Разстояніе отъ театра до ихъ квартиры было, впрочемъ, не велико. На этотъ разъ Глафира Семеновна вела уже своего мужа домой съ увѣренностью въ дорогѣ. Вчерашнее ночное отыскиваніе гостиницы ознакомило ее съ ули-цами, ведущими къ этой гостиницѣ. Вотъ и посудная лавка на углу переулка. Она не была еще закрыта. Супруги вспомнили, что они хотѣли купить себѣ спир-товой тагань и жестяные чайники для заварки чая, зашли въ лавку и купили. Зашли также въ съѣстную лавку и купили себѣ колбасы и сыру. Въ съѣстной лавкѣ оказался и хлѣбъ, который также былъ пріобрѣ-тенъ ими. Домой они возвращались съ ужиномъ, но вотъ бѣда: у нихъ не было спирту для тагана, на кото-

149

ромъ они могли заварить чай. Гдѣ купить спиртъ — они не знали, не знали даже, какъ онъ называется по-французски, чтобы спросить его.

— Дѣлать нечего, придется опять безъ чаю спать ложиться, — сказалъ Николай Ивановичъ и, тяжело вздохнувъ, прибавилъ: — Эхъ, жизнь парижскаяі A говорятъ еще, — цивилизованная.

— Подъѣздъ гостиницы, какъ и вчера, былъ уже запертъ. Они позвонили. Отворилъ имъ опять самъ хозяинъ безъ сюртука, въ одномъ жилетѣ и въ туф-ляхъ. На площадкѣ около лѣстницы, стояли двѣ складныя кровати, и на каждой изъ нихъ изъ-подъ одѣяла торчало по головѣ въ бѣлыхъ спальныхъ кол-пакахъ. Въ одной изъ головъ супруги, при свѣтѣ привернутаго, еле мерцающаго рожка газа, узнали голову слуги, прислуживавшаго имъ въ номерѣ.

— А что, венъ ружъ можно а презанъ получить? Онь пе? — спросилъ Николай Ивановичъ хозяина.

Тотъ поморщился, но все-таки огвѣтилъ, что можно. Очевидно, всякая жизнь въ этой маленькой гостиницѣ совсѣмъ уже кончалась къ одиннадцати часамъ вечера, и постояльцы и прислуга послѣ этого времени спали.

Поднявшись no слабо освѣщенной лѣстницѣ къ себѣ наверхъ, они нашли на иолу около двери мѣдный подсвѣчникъ съ огаркомъ и груду спичекъ, зажгли свѣчку и вошли въ свою комнату. Вскорѣ явилось и вино. Его принесъ самъ хозяинъ, поставилъ на столъ и наставительно произнесъ:

— Je dois vous dire, monsieur, qu'a onze heures nous finissons deja notre travail. II faut se reposer. Bon soir, monsier et madame *), — раскланялся онъ и ушелъ.

— Что онъ сказалъ? — опять обратился къ женѣ Николай Ивановичъ.

— Рѣшительно ничего не поняла, — отвѣчала та.

— Ахъ, француженка, француженка! Чему только васъ въ пансіонѣ учили I

*) Долженъ вамъ сказать, господинъ, что въ 11 часовъ мы уже кончаемъ работать. Надо отдыхать. Доброй ночи...

150

— Учили, но не этимъ словамъ. И, наконецъ, въ плнсіонѣ, когда мы переводили что-нибудь съ француз-скаго, то всегда со словаремъ.

Утромъ, когда супруги проснулись, первая мысль была о чаѣ.

— Глаша! Какъ-бы чайку-то заварить? — началъ Николай Ивановичъ, потягиваясь въ постели.—Вѣдь ни разу еще заграницей мы настоящимъ манеромъ чаю не пили. He знаю, какъ у тебя, но у меня просто тоска по чаѣ. Привыкъ я по десять стакановъ въ день охолащивать — и вдругъ такое умаленіе, что ни одного! Сейчасъ мы позовемъ коридорнаго, и расталкуй ты ему, Бога ради, чтобы онъ намъ купилъ бутылку спирту для спиртовой лампы къ тагану.

— А воть я сейчасъ въ словарѣ посмотрю, какъ спиртъ по-французски, — сказала Глафира Семеновна, чаглянула въ книгу и отвѣчала: — Спиртъ — эспри... эспри де венъ...

Супруги одѣлись и позвонили слугу, который и явился въ своемъ неизмѣнномъ колпакѣ изъ писчей бумаги и въ войлочныхъ туфляхъ.

— Plaitil, monsieur, — остановился онъ въ выжи-дательной позѣ и глупо улыбаясь.

— Пуве ву зашете пур ву энъ бутель эспри де пенъ? — задала ему вопросъ Глафира Семеновна.

Тотъ улыбнулся еще глупѣе и отвѣтилъ:

— L'esprit de vin.. . C'est la boisson russe?.. Oui, madame.. . *).

Онъ побѣжалъ внизъ и черезъ четверть часа, весь запыхавшійся, вернулся съ бутылкой спирту и двумя рюмками на подносѣ.

— Смотри, Николай Иванычъ, онъ воображаегь, что этотъ спиртъ мы пить будемъ, — улыбаясь, замѣ-тила Глафира Семеновна мужу.—Пуркуа ле веръ? Иль не фо па ле веръ, — обратилась она къ слугѣ.

Тотъ опять глупо ухмыльнулся и спросилъ:

— Mais comment est-ce due vous prendrez, madame, sans verre?

*) Спиртъ. Это русскій напитокъ? Да, мадамъ.

151

— Вотъ дуракъ-то!—вырвалось у Глафиры Семе-новны. — Да это развѣ пить? Развѣ это пуръ буаръ? Се не па пуръ буаръ.

— Comment done pas, boire? Et j'ai'ili, madame, que les russes prennent tout ca avec grand plaisir. C'est l'eau de vin russe... *)

— Да это идіотъ какой-тоі Алле, алле... Поло-жительно онъ думаетъ, что мы будемъ пить этотъ спиртъ... Се пуръ феръ тэ... Компренэ ву? Пуръ тэ. Вотъ.

И въ доказательство Глафира Семеновна показала коридорному купленные ею наканунѣ два жестяные чайника и таганъ.

— Ah! — ухмыльнулся коридорный, но не ухо-дилъ.—II faut voir, comment vous ferez le the, madame! **).

— Алле, алле.. .

Ho онъ стоялъ и продолжалъ улыбаться.

— Pardon, madame, il faut voir. ..

Глафира Семеновна налила спирту въ лампочку тагана, зажгла свѣтильню, вылила въ чайникъ графинъ воды и поставила чайникъ кипятиться на таганѣ.

Коридорный покачивалъ головой и твердилъ:

— C'est curieux, c'est curieux... Le the a la russe... C'est curieux... ***).

— A правда, мадамъ, что въ Петербургѣ ходятъ по улицамъ медвѣди и никогда лѣта не бываетъ, a всегда снѣгъ? — спросилъ онъ по-французски, но Гла-фира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:

— Разбери, что онъ бормочетъ, Николай Ива-нычъ! Да выгони ты его, Бога ради. Я говорю — алле, алле, а онъ стоитъ и бормочетъ.

— ГарсонъІ Вонъ! Проваливай! — крикнулъ Ни-колай Ивановичъ и энергически указалъ на дверь.

Шагъ за шагомъ, оглядываясь и покачивая голо-вой, коридорный вышелъ за двери.

*) Какъ не пить? Я читалъ, мадамъ, что русскіе пьютъ это съ большимъ удовольствіемъ. Это русская водка.

**) Надо посмотрѣть, какъ вы дѣлаете чай, мадамъ.

***) Это любопытно... чай по-русски... Это любопытно.

152

— Дикіе, совсѣмъ дикіе здѣсь людк, — сказала Глафира Семеновна. — А еще Парижъ! Про Парижъ-то вѣдь у насъ говорятъ, что это высшая образован-ность.

Вскорѣ вода въ тоненькомъ жестяномъ чайникѣ :<акипѣла, и Глафира Семеновна, насыпавъ чай въ дру-гой чайникъ, принялась его заваривать. Черезъ минуту супруги наслаждались чаелитіемъ.

— Соленаго-то съ вечера поѣвши, такъ на утро куда хорошо основателько чайкомъ побаловаться, — говорилъ Николай Ивановичъ, выпивъ стаканъ чаю и принимаясь за второй.

— Конечно, ужъ во сто разъ лучше, чѣмъ ихнее кофейное хлебово изъ суповыхъ чашекъ суповыми ложками хлебать.

Пили они чай изъ стакановъ, находившихся въ ихъ комнатѣ при графинахъ съ водой, безъ блюдечекъ и при одной чайной ложечкѣ, захваченной для дороги изъ Петербурга. Дабы не распалять еще разъ любо-пытства коридорнаго относительно питья спирта и приготовленія чая, они не звали его вторично и не тре-бовали чайной посуды.

Напившись въ охотку чаю съ бутербродами, су-пруги стали собираться въ магазинъ де-Луврь. Глафира Семеновна одѣлась уже скромно—въ простенькое шер-стяное платье и въ незатѣйливый ватерпруфъ изъ ле-гоиькой матеріи.

Уличное движеніе было въ полномъ разгарѣ, когда супруги вышли изъ гостиницы, и, пройдя переулки, свернули на большую улицу Лафаетъ. Городскіе часы, выставленные на столбу на перекресткѣ улицы, пока-зывали половину одиннадцатаго. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тяну-лись одноконныя колясочки извозчиковъ, тащились парныя ломовыя телѣги съ лошадьми, запряженными въ рядъ и цугомъ, хлопали бичи, подобно ружейнымъ

153

выстрѣламъ, спѣшили, наталкиваясь другъ на друга и извиняясь, пѣшеходы; у открытыхъ лавокъ съ выстав-ками различныхъ товаровъ на улицѣ, около дверей, выкрикивали цѣны товаровъ и даже потрясая самы.ми товарами.

— Tout en soie... Quatre-vingt centimes le metre,— визгливымъ голосомъ кричала миловидная молодая дѣ-вушка въ черномъ платьѣ и бѣломъ передникѣ, раз-махивая распущеннымъ кускомъ красной шелковой ленты.

— Aucune concurrence! — басилъ какой-то рослый усатый приказчикъ въ дверяхъ лавки, показывая про-ходившей публикѣ поярковую шляпу и въ то-же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливалъ ее изъ хрустальнаго графина водой.

Около нѣкоторыхъ изъ этихъ товарныхъ выста-вокъ съ обозначеніемъ цѣнъ на каждомъ иредметѣ толпилась и публика и рылась въ товарѣ, торговалась, почти совершенно загораживая тротуаръ, такъ что не-желающимъ протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой среди проѣзжав-шихъ извозчичьихъ экипажей, омнибусовъ и ломовыхъ телѣгъ лавировали разносчики съ лотками, корзинами и ручными телѣжками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики выкрикивали:

Via d's artichauts? Ma botte d'asperges! Des choux des hariciots! Des poireaux des carottes!

Къ этимъ крикамъ присоединились и крики блуз-никовъ-мальчишекъ, сующихъ проходящимъ листки съ рекламами и объявленіями отъ разныхъ магазиновъ, крики продавцовъ газетъ, помахивающихъ листами ну-меровъ и разсказывающихъ содержаніе этихъ нумеровъ.

Какой-то мальчишка - гззетчикъ, махая руками, очен ь сильно толкнулъ Глафиру Семеновну, такъ что та даже соскочила съ тротуара и сказала:

— Вотъ подлецъ-то! И чего это только полиція смотритъ и не гоняетъ ихъ съ дороги!

— Дѣйствительно, безпорядокъ, — отвѣчалъ Ни-колай Ивановичъ, замахиваясь на убѣгающаго маль-чишку зонтикомъ. — И вѣдь что обидно: не можешь

154

даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски

ругательныхъ словъ. Глаша! — обратился онъ къженѣ:

Ты-бы мнѣ хоть три-четыре ругательныхъ слова по-

французски сказала, чтобъ я могъ выругаться при случаѣ.

— Какъ я скажу, ежели я сама не знаю. . . Насъ ругятельнымъ словамъ въ пансіонѣ не учили. У насъ пансіонъ былъ такой, что даже двѣ генеральскія дочки учились. Все было на деликатной ногѣ, такъ какъ же гутъ ругательствамъ-то учить!

— Да, это дѣйствительно. Но должнаже ты знать какъ мерзавецъ. пофранцузски.

— He знаю.

— А подлецъ?

— Тоже не знаю. Говорю тебѣ, что все было на деликатной ногѣ.

— По-русски его ругать — никакого толку не бу-детъ, потому онъ все равно не пойметъ, — разсуждалъ Николай Ивановичъ.—Ты не знаешь, какъ и дубина по-французски?

— He знаю. Дерево — арбръ, а какъ дубина — не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошонъ и лянь, что значитъ оселъ и свинья.

— Что эдакому оболтусу, который тебя толкнулъ, свинья и оселъ? Надо какънибудь похлеще его обре-мизить, чтобы чувствовалъ.

— Да вѣдь это покуда. Ну, а насчетъ хлесткихъ словъ я дома въ словарѣ справлюсь. Кошонъ — очень дѣйствительное слово.

Случай обругать сейчасъже и представился. Изъ-за угла выскочилъ блузникъ съ корзинкой, наполнен-ной рыбой. Съкрикомъ: „il arrive, il arrive l'marquereau!" онъ наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчасъ-же извинился, сказавъ: „pardon, monsieur", но Николай Ивановичъ все - таки послалъ ему вдогонку слово „кошонъ". Услыхавъ это слово, блузникъ издалека иро-нически крикнулъ ему:

— Merci, monsieur, pour l'amabilite".

— He учялся, подлецъ? — грозно обернулся Ни-колай Ивановичъ къ блузнику и спросилъ жену, чта такое сказалъ блузникъ.

155

— За любезность тебя благодаритъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— За какую любезность?

— А вотъ, что ты его кошономъ назвалъ. Учти-вости тебя учитъ. Онъ тебя хоть и толкнулъ, но изви-нился, а ты ему все-таки „кошонъ".

— Ахъ, онъ подлецъ!

— Николай Ивановичъ обернулся къ блузнику и издали погрозилъ ему кулакомъ. Блузникъ улыбнулся и въ свою очередь погрозилъ Николаю Ивановичу ку-лакомъ.

— Скажите на милость, еще смѣетъ въ отвѣтъ кулакомъ грозиться! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и хотѣлъ броситься къ блузнику, но Глафира Семе-новна удержала его за рукавъ.

— Оставь... Ну, что затѣвать скандалъ!. . Брось. Вѣдь можетъ выйти драка. Плюнь. . . — сказала она.

Супруги выходили на площадь Большой Оперы.

LI.

На площади Большой Оперы супруговъ осадили со всѣхъ сторонъ барышники, предлагающіе билеты на вечерній оперный спектакль. Барышника осаждали супруговъ даже и тогда, когда эти послѣдніе подошли къ городовому и стали его разспрашивать, какъ пройти въ Луарскій магазинъ, — и городовой, нисколько не препятствовалъ этой осадѣ, что несказанно удивило ихъ.

— Смотри: стало-быть здѣсь дозволено барышни-чать театральными билетами, — замѣтила Глафира Семе-новна мужу. — Вѣдь прямо въ глазахъ городового предлагаютъ, даже около него — и городовой хоть-бы чтоі

Разспрашивая дорогу, супруги добрались, наконецъ, до Луврскаго магазина и вошли въ одну изъ распахну-тыхъ широкихъ дверей его. Уже на подъѣздѣ ихъ поразила толпа покупателей, остановившихся около сдб-ланной въ дверяхъ выставки товаровъ съ крупной вывѣской надъ выставкой „occa-sion", то-есть — по

156

случиго. Мужчины и дамы рылись въ набросамномъ ''ю:ѵь системы товарѣ, состоящемъ изъ лентъ, косыно-чек-.., кружевъ, платочковъ, и читали нашлиленныя на иихъ цѣны. Приказчикъ съ карандашомъ за ухомъ только наблюдалъ за роющейся публикой и ежеми-нутно выкрикивалъ по-фрянцузски:

— Цѣны написаны... Выбирайте сами!. .. Цѣны ріниительныя!. .

Пришлось протискаться сквозь толпу.

Вь самомъ магазинѣ было также тѣсно. Въ нѣ-сколькихъ мѣстахъ высились вывѣски, гласящія: касса № 1-й, касса № 2 й и такъ далѣе. Товары были выло-жены на прилавкахъ, громадными штабелями стояли на ііолу, лежали на этажеркахъ, висѣли на стѣнахъ. И ікто, чего тутъ не было. Куски всевозможныхъ матерій, ціілые вороха перчатокъ. женскихъ корсетовъ, гото-імго платья, лентъ, обуви. Около всего этого толпи-лись покупатели. Дамы, разумѣется, преобладали. При-^азчики и приказчицы, облеченные исключительно во іке черное, съ неизмѣннымъ карандашомъ за ухоыъ, еле успѣвали отвѣчать на вопросы. Одинъ приказчикъ продавалъ сразу двумъ-тремъ покупателямъ. He взи-|)ая на громадное помѣщеніе, было жарко, душно; воз-духъ былъ спертъ.

— Эка махина магазинъ-то! — невольно вырва-Лось у Николая Ивановича, когда супруги прошли два десятка шаговъ.

— Я читала въ описаніи, что здѣсь больше ты-сячи приказчиковъ и приказчицъ, — отвѣчала Глафира Семеновна, у которой глаза такъ и разбѣгались по выставленнымъ товарамъ.

— Ну, покупай, что тебѣ требуется. За поднятіе на Эйфелеву башню тебѣ ассигновано на покупки четы-реста французскихъ четвертаковъ.

— Пятьсотъ-же вѣдь ты ассигновалъ. Ну скажите на милость, вотъ ужъ утягивать начинаетъ. Пятьсотъ, пятьсотъ. Я очень хорошо помню, что пятьсотъ. Даже еще шестьсотъ.

— Да ужъ покупай, покупай. Вонъ приказчикъ

157

замухрышка освободился, у него и спроси, что тебѣ нужно.

— Да все нужно. А только дай прежде огля-дѣться. Боже мой, какъ дешевы эти носовые платки съ Эйфелевой башнейі По шестидесяти сантимовъ за штуку. Вѣдь это на нащи деньги... Сколько на наши деньги?

— Двадцать двѣ, двадцать три копѣйки. А только вѣдь это дрянь.

— Какъ дрянь? Для подарковъ отлично. Прі-ѣдемъ изъ-за границы, надо что-нибудь подарить на память роднымъ и знакомымъ.

— Ты илатье-то прежде себѣ купи. Тебѣ вѣдь я платье обѣщалъ.

— Платье потомъ. Антанде, монсье, комбьянъ кутъ се мушуаръ? — спросила Глафира Семеновна про-бѣгавшаго мимо приказчика съ ворохомъ товара, ука-зывая на платочки.

—. Les prix sont ecrits, madame *), — отвѣчалъ тотъ, не останавливаясь.

— Монсье, монсье! Венэ зиси. Же ве зашете!..— обратилась она къ другому приказчику, завязывавшему что-то въ бумагу.

— Tout est ecrit, madame. II faut choisir seulement... Ayez la bonte **). ..—далъ этотъ отвѣтъ и не двинулся съ мѣста.

— Что за невѣжи здѣшніе приказчикиі Ни одинъ не трогается! Послушайте, кто же здѣсь продаетъ?— крикнула Глафира Семеновна уже по-русски.

Отвѣта не послѣдовало. Приказчики продолжали заниматься своимъ дѣломъ: что-то увязывали, что-то писали на бумажкахъ, куда то бѣжали.

— Да отбери, что тебѣ надо, а потомъ и будемъ торговаться,—сказалъ Николай Ивановичъ.

Мало-по малу былъ отобранъ цѣлый ворохъ всякой дряни. Глафира Семеновна указала на него приказчику и сказала:

*) Цѣны написаны, мапамъ.

**) Все написано, мадамъ. Надо только выбирать. Пожалуйста.

158

— Пейэ. Иль фо пейэ. Комбьянъ? Приказчикъ сталъ разбирать товаръ и считалъ его

стоимость на бумажкѣ. Вышло сорокъ два франка съ сантимами, и онъ объявилъ сумму.

— Сорокъ довольно,—сказалъ ему Николай Ива-новичъ.—Карантъ. Ассе карантъ, а остальное въ скидку. Вѣдь это дрянь.

— Nous avons des prix fixes, monsieur... -

— Знаемъ мы эти прификсы-то! Вездѣ и съ при-фиксами скидываютъ. Карантъ, а больше не дамъ. Ка-рантъ.

— Oh, non, monsieur.

И ириказчикъ, начавшій уже было завязывать то-варъ въ бумагу, снова развернулъ его.

— Ну лренонъ, ну пренонъ. Карантъ де е сантимъ оси... — кивнула ему Глафира Семеновна и замѣтила мужу:—Здѣсь не торгуются.

— Вздоръ. На томъ свѣтѣ и то торгуются. Приказчикъ пригласилъ ихъ для расчета въ кассу.

LII.

Супруги поднялись по чугунной лѣстницѣ во второй этажъ Луврскаго ма.газина. Второйэтажъ былъ занятъ пре-имущественно готовыми нарядами, мужскими и женскими. Здѣсь уже не было такъ называемыхъ „occasion'oB-b", то-есть выставокъ товаровъ, продающихся по случаю, съ уступкой, а потому той толпы, которая стояла и дви-галась внизу, не было. Въ отдѣленіи дамскихъ наря-довъ приказчики и приказчицы были уже болѣе при-франченные, болѣе элегантные, чѣмъ внизу. На боль-шинствѣ приказчиковъ виднѣлись черные фраки, самыя лица приказчиковъ были какъ-то особенво вылощены, бороды и усы приглажены и прилажены волосокъ къ волоску и отъ нихъ отдавало тонкими духами. При-казчики эти очень напоминали танцмейстеровъ. Они становились то-и-дѣло въ красивыя заученныя позы передъ покупательницами: при отвѣтахъ какъ-то осо-бенно наклоняли головы, подобно манежнымъ лоша-

159

дямъ. Приказчицы также рѣзко отличались отъ при-казчицъ нижняго этажа. Онѣ всѣ на подборъ были одѣты хоть и въ черныя, но въ самыя новомодныя платья различныхъ послѣднихъ фасоновъ. На головахъ нѣкоторыхъ изъ нихъ красовались элегантныя кружев-ныя наколки. Очевидно, что онѣ были одѣты въ мо-дели магазина и служили вывѣсками.

Оупруги прошли по всему этажу, пока дошли до отдѣленія дамскихъ платьевъ и „confections". Глафира Семеновна восторгалась на каждомъ шагу, поминутно останавливалась и иокупала разной ненужной дряни. Николай Ивановичъ, таскавшій сзади покупки, препра-тился уже совсѣмъ въ вьючное животное, когда они прибыли въ отдѣленіе готовыхъ дамскихъ платьевъ.

— Сѣсть бы гдѣ-нибудь,—проговорилъ онъ, увидя стулья и отдуваясь. — Скверная здѣсь манера въ Па-рижѣ за посидѣнья на стульяхъ платить, но я бы ужъ, чортъ съ ними, пожалуй-бы заплатилъ.

— Садись, садись здѣсь. тенерь можешь и отдох-нуть, потому мы именно туда и пришли, куда намъ надо, сказала Глафира Семеновна. —■ Вѣдь это-то и егть отдѣленіе готовыхъ платьевъ. Видишь, готовыя платья, въ витринахъ висятъ. Смотри, смотри, какая прелесть! — воскликнула она приходя въ восторгъ и указывая на бальное платье.

Въ этотъ моментъ передъ ней какъ изъ земли вы-росла рослая продавщица въ черномъ шелковомъ платьѣ съ громадными буфами на плечахъ, доходящими до ушей, и съ большимъ воротникомъ а-ля Марія Ан-туанета. Ежели-бы не желтый кожаный сантиметръ, пе-рекинутый черезъ шею, то ее можно бы было принять за королеву изъ трагедіи.

— Модель этого платья, мадамъ, получила на ны-нѣшней выставкѣ большую золотую медаль, — загово-рила она по-французски.—C'est le dernier mot de la mode...

— Же ве энъ робъ де суа нуаръ. . . —обратилась Глафира Семеновна къ продавщицѣ. — Черное шел-ковое платье думаю я себѣ купить,—сказала она мужу.

— Гм... — пробормоталъ Николай Ивановичъ и,

160

сложивъ пакеты съ покупками на столъ, сталъ отирать іобь и лицо носовымъ платкомъ. Потъ съ него лилъ градомъ.

— Je vous montrerai, madame, quelque chose d'ext-laordinaire, — заговорила продавщица и крикнула- — Мадемуазель Элизъ! Мадамъ Перокэ!

Двѣ другія продавщицы тотчасъ же откликнулись на ея призывъ и вопросительно остановились. Первая мродавщица тотчасъ-же иоманила кхъ. Онѣ подошли и, нставъ передъ Глафирок Семеновной въ позу мане-кгповъ, начали вертѣться.

— Выбирайте только фасонъ, мадамъ... Этетъ или вотъ этотъ, — продолжала по-французски ьервая продавщица, указывая на двухъ другихъ продавщицъ. — Л вотъ и третій фасонъ, — прибавила она и сама мідленно повернулась, показывая бока, задъ и передъ сиоего платья.

Глафира Семеновна поняла, что ей сказали по-французски, но не рѣшалась указать на фасонъ:

— И сетъ бьенъ, и сетъ бьенъ .. — отвѣчала она. — Сетъ оси бьенъ... Иль фо регардэ труа фасонъ.

— Tout de suite, madame... Voules-vous vous nssoir. . . C'est monsieur votre mari? — указала она на Николая Ивановича.

— Вуй, мари.

Продавщица предложила стулъ и Николаю Ива-мовичу.

— Prenez place, monsieur.. . Придется вамъ подо-ждать довольно долго. Дамы вообще не скоро рѣша-ются на выборъ костюмовъ. А чтобы вамъ не скучать, иотъ вамъ и сегодняшній номеръ „Фигаро". Пожа-луйста.

— Мерси, — сказалъ Николай Ивановичъ, грузно опустился на стулъ и, раскрывая поданный ему номеръ французской газеты, сталъ его разсматривать, дѣлая нидъ, что онъ что-нибудь понимаетъ.

Продавщица между тѣмъ вытаскивала изъ витринъ платья, показывала -лхъ и тарантила безъ умолку передъ

161

Глафирой Семеновной. Глафирѣ Семеновнѣ все что-то не нравилось.

— Же ве съ висюлечками... Компренэ? Съ ви-сюлечками... Гарни авекъ висюлечки, — старалась она объяснить продавщицѣ. — Авекъ же и пасмантри.

— О, мадамъ, да это нынче не носятъ!

— Нонъ, нонъ... Же вю о театръ. И много, много пасмантри. Боку.

— Мадемуазель Годенъ! — снова выкрикнула про-давщица четвертую толстенькую и невысокаго роста продавщицу и, указывая на ея платье Глафирѣ Семе-новнѣ, прибавила по-французски: — Вотъ все, что дозволяетъ послѣднее слово моды по части отдѣлки стеклярусомъ. Фигура мадемуазель Годенъ также вполнѣ подходитъ къ вашей фигурѣ. У мадемуазель Годенъ такая-же прелестная грудь, какъ у васъ, такой же пол-ный станъ. Дать больше отдѣлки съ сутажемъ и стек-лярусомъ, — значило бы выступить изъ предѣловъ моды и компрометировать фирму. Надо вамъ примѣрить вотъ это платье. Voyons, madame... Ayez la bonte de venir ici.

И продавщица, перекинувъ на руку платье, при-гласила Глафиру Семеновну за ширмы на примѣрку. Глафира Семеновна удалилась за ширмы вмѣстѣ съ продавщицей, но продавщица тотчасъ-же выскочила оттуда и сказала Николаю Ивановичу:

— Монсье, можете придвинуться къ ширмамъ и переговариваться съ мадамъ, дабы не очень скучать въ разлукѣ.

Сказано это было, разумѣется, по-французски. Ни-колай Ивановичъ ничего не понялъ и удивленно выпу-чилъ на продавщицу глаза. Та видя, что онъ не пони-маетъ ее, стала приглашать жестами и даже поставила для него другой стулъ около ширмъ. Николай Ивано-вичъ покрутилъ головой и пересѣлъ. Продавщица, между тѣмъ, опять удалилась за ширмы и безъ умолку заговорила.

— Глаша! Понимаешь-ли ты хоть капельку, что она стрекочетъ?—крикнулъ женѣ Николай Иваноиичъ.

162

— Въ томъ-то и дѣло, что очень мало понимаю, no чувствую, что она хочетъ на меня напуститьтуманъ.

— Ну, то-то. . . И мнѣ кажется, что она тебѣ зубы і.ігопариваетъ. Ты очень-то не поддавайся. Да вотъ еще чіч). Вѣдь это такой магазинъ, что здѣсь чего хочешь, п>го просишь. Тутъ всякіе товары есть. Такъ ты спроси у ней, нельзя-ли мнѣ чего-нибудь выпить. Пить смерть хочется.

— Неловко, Николай Иванычъ,—послышалось изъ-■іа ширмъ. — Ну, суди самъ: какъ же въ модномъ-то магазинѣ. . .

— Да вѣдь здѣсь въ отдѣленіяхъ виномъ торгу-ютъ. Правда, не распивочно, но все-таки торгуютъ. Т.ікъ вотъ бы красненькаго бутылочку... Можно, я ч;ій, это сдѣлать для хорошаго покупателя. Вѣдь мы не на грошъ купить пришли. Четвертаковъто этихъ фран-цу.чскихъ ой ой сколько отсчитаемъ. Такъ ты спроси.

— Языкъ не поворачивается. Помилуй, вѣдь здѣсь не выпивное заведеніе.

— Такъ что-жъ изъ этого? Въ Петербургѣ мнѣ ичъ парчевого магазина за пивомъ посылали, когда р.і.чсчитывали, что я на сотню куплю.

— Потерпи немножко. Потомъ ужъ вдвое выпьешь. Я не буду препятствовать.

— Эхъ, тяжко! Наѣлись дома ветчины и сыру, и ті-перь во рту даже пѣна какая-то отъ жажды,—вздох-мулъ Николай Ивановичъ и, опять раскрывъ номеръ „Фигаро", уткнулъ въ него носъ.

LIII.

Прошло болѣе получаса, а Глафира Семеновна все сіце примѣряла за ширмами платья. Николай Ивано-шічъ, все еще сидѣвшій около ширмъ, сначала началъ чЬиать, а потомъ уже и клевать носомъ.

— Глаша! Скоро ты тамъ?

— Какъ скоро! До сихъ поръ я еще не могу вы-брать фасона платья. Главное дѣло, что ни мадамъ меня не понимаетъ, ни я ее не понимаю. Всѣ слова по

НІЗ

части дамскихъ нарядовъ я очень хорошо знаю по-французски, но здѣсь, въ Парижѣ, какія то особенныя слова, какимъ насъ никогда не учили,—послышался го-лосъ Глафиры Семеновны изъ-за ширмъ.

— Такъ этакъ ты, пожалуй, еще и черезъ часъ не кончишь съ выборомъ фасоновъ.

— He знаю, право, не знаю. Выберу платье и по-томъ мнѣ нужно будетъ выбирать накидку. Я накидку какую-нибудь хочу себѣ купить для театра. Потомъ мнѣ нужно шляпку... Нельзя-же быть въ Парижѣ, да модной шляпки себѣ не купить.

Николай Ивановичъ досадливо заскоблилъ за-тылокъ.

— Такъ я бы прошелся по магазину да поискалъ бы вчерашняго земляка. Навѣрное онъ бродитъ по ма-газину и ищетъ насъ. Я пойду и посмотрю его.

— Николай Иванычъ, я боюсь одна.

— Да чего-жъ тебѣ бояться-то? Я приду къ тебѣ, Всѣ покупки я здѣсь сставлю. Возьми ихъ къ себѣ за ширму.

Николай Ивановичъ всталъ со стула и отправился бродить по магазину. He успѣлъ онъ пройти и трехъ отдѣленій, какъ натолкнулся на земляка. Землякъ сто-ялъ въ отдѣленіи непромокаемыхъ матерій и выбиралъ себѣ пальто.

— А, почтеннѣйшій! Гдѣ это вы пропадаете? А я васъ искалъ, искалъ и найти не могъ, — проговорилъ онъ при видѣ Николая Ивановича.

— Да вѣдь жена зашла въ отдѣленіе дамскихъ нарядовъ и застряла тамъ. И посейчасъ тамъ за шир-мами сидитъ и фасоны себѣ выбираетъ. Съ бабами, сами знаете, бѣда... Землякъ! He сходимъли мы куда-нибудь выпить? Пить смерть хочется. А черезъ полча-сика вернемся...

— Сходимъ, сходимъ. Тутъ вотъ какъ разъ про-тивъ магазина есть кофейня.

Землякъ, не найдя себѣ по вкусу непромокаемаго пальто, отошелъ отъ прилавка и черезъ нѣсколько ми-нутъ былъ вмѣстѣ съ Николаемъ Иваносичемъ въ ко-фейнѣ, находящейся противъ Луврскаго магазина.

164

— Пивка, что-ли, хватимъ?—спрашивалъ Николай Инановичъ земляка.

— Зачѣмъ пивка? Въ Парижѣ надо пить красное иино, — далъ отвѣтъ землякъ и приказалъ подать бу-тилку вина.

Они чокнулись. Зашелъ разговоръ, гдѣ сегодня обѣдать, гдѣ провести вечеръ.

— Вечеромъ-то-бы въ какое-нибудь эдакое заве-доньице поиикантнѣе, позанятнѣе, позабористѣе, въ какой-нибудь кафе шантанчикъ эдакій, гдѣ разныя ка-машки черноглазыя поютъ, — съ улыбочкой и подми-шувъ глазомъ сказалъ Николай Ивановичъ. — Вѣдь, пѣрно, есть такія заведенія.

— Какъ не быть! Такихъ заведеній, многр, но съ женой-то вамъ неудобно, жена-то вамъ помѣха,—отвѣ-чалъ землякъ.

— Такъто оно такъ, но жена моя баба походная.

— Какая бы іюходная ни была, а все ужъ не до-яволитъ вамъ развернуться съ какими-нибудь черногла-:іыми канашками, какъ вы выражаетесь.

— Это ужъ само собой.

— А въ Парижъ то вѣдь только и пріѣзжаютъ за чтимъ. При женѣ вы какъ тамъ хотите, все вродѣ какъ-бы на службѣ, все вродѣ какъ бы въ подчиненіи, я безъ нея-то у васъ душа бы раздалась. Погуляли бы нволю.

— Вѣрно, вѣрно.

— И угораздило это васъ, батенька, въ Тулу съ своимъ самоваромъ пріѣхать! — продолжалъ землякъ.

— Какъ такъ? To есть вы про что? — недоумѣ-валъ Николай Ивановичъ.

— Какъ въ Тулу со своимъ самоваромъ не ѣздятъ потому, что тамъ ихъ много, такъ и въ Парижъ со своей бабой не ѣздятъ, потому что бабъ здѣсь не обе-решься.

— Ахъ, вотъ вы про что. Да, да это правильно. Ну, да ужъ обузу захватилъ, такъ дѣлать нечего, оть нея не отбояришься. Такъ гдѣ бы сегодня пообѣ-дать. Вы Парижъ знаете?

— Знаю. Бывалъ. Второй разъ здѣсь.

165

— Такъ вотъ порекомендуйте, гдѣ бы посытнѣе. A to здѣшніе обѣды все какіе-то жидкіе.

Землякъ задумался.

— Ни разу не обѣдали у ротисьера? — спросилъ онъ Николая Ивановича.

— А что такое ротисьеръ?

— Жарилыцикъ, по нашему, жарковникъ, спеціа-листъ по жареному, по жаркому. Большая закусочная лавка эдакая. He пугайтесь, не пугайтесь, не на манеръ нашей петербургской закусочной лавки, а нѣчто ши-карное. Выберемъ мы себѣ хорошій кусокъ мяса, хорошую птицу — и тутъ-же при насъ спеціалистъ этотъ для насъ все это и зажаритъ.

— Что-жъ, это хорошо. Можно выбрать побольше и ужъ наѣсться до отвалу. A to въ здѣшнихъ ресто-ранахъ подаются порціи меньше воробьинаго носа. И индѣйку зажарить можно?

— Цѣлаго борова зажарятъ.

— Вотъ и отлично. Ну, а театръ, театръ? Только что-нибудь позабавнѣе.

— Въ американскомъ циркѣ были? Джигитовку и сраженіе дикихъ индѣйцевъ видѣли?

— Гдѣ-же видѣть, батенька, коли мы всего три дня въ Парижѣ.

— Такъ вотъ и поѣдемте туда. Это за городомъ... Такъ въ циркъ?

— Индѣйку ѣсть въ закусочную и индѣйцевъ гля-дѣть въ циркъ. Хорошо.

Выпивъ бутылку краснаго вина, земляки опять отправились въ Луврскій магазинъ.

Глафира Семеновна попрежнему все еще возилась за ширмами съ продавщицей.

— Глаша! Ты здѣсь?

— Здѣсь, здѣсь... Вообрази, все еще фасона настоящимъ манеромъ не могу себѣ выбрать, — отвѣ-чала Глафира Семеновна изъ-за ширмы.

166

LIV.

Выйдя изъ магазина, супруги и землякъ тотчасъ-же сѣли въ омнибусъ, идущій въ Портъ-Сенъ-Дени, и чсфезъ четверть часа, пріѣхавъ на мѣсто, входили въ сьѣстную лавку ротисьера.

Съѣстная лавка состояла изъ большого зала съ множествомъ маленькихъ мраморныхъ столиковъ. Въ глубинѣ зала помѣщались два громадные очага, иапо-минающіе камины, и на этихъ очагахъ на механическихъ иертелахъ жарилось мясо, пулярдки и дичь. Проли-пающійся на уголья жиръ дѣлалъ воздухъ чаднымъ. Около самыхъ очаговъ чадъ стоялъ какъ бы туманомъ, и въ этомъ туманѣ виднѣлись бѣлыя куртки и бѣлые колпаки поваровъ. Что то шипѣло, что-то вспыхивало, низжала вентиляція, гремѣла посуда. По другой стѣнѣ стояла горкой выставка провизіи. Тутъ лежали сырыя шципанныя индѣйки, пулярдки, гуси, поражающіе своей бѣлизной, украшенные кружевомъ, высѣченнымъ изъ чисчей бумаги. Лежало мясо въ кружевныхъ папиль-откахъ, ноги телятины и баранины, убранныя тоже бумажными украшеніями и цвѣгами изъ рѣпы, моркови, рѣдьки и свеклы.

Когда супруги вошли въ съѣстную лавку, за мра-морными столиками, не взирая на раннее для обѣда въ Парижѣ время, сидѣло уже человѣкъ тридцать публики, пило и ѣло. Имъ прислуживали женщины, одѣтыя вт» коричневыя платья, бѣлые чепцы и передники.

Вотъ та самая закусочная, о которой я вамъ гово-рилъ, — сказалъ супругамъ землякъ.

Глафира Семеновна сморщила носикъ и отвѣчала:

— Да тутъ отъ чада расчихаешься.

— А вотъ подите — ѣдоки считаютъ этотъ чадный запахъ за особенный шикъ.

— Да оно даже пріятно, когда ѣсть хочешь, — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Вогь теперь такъ засосало подъ ложечкой, что я готовъ одинъ цѣлаго гуся съѣсть.

— И съѣдимъ. Сюда только, извините за выра-женіе, обжоры и ходятъ, — подхватилъ землякъ.

167

Они подошли къ выставкѣ провизіи и стали смо-трѣть на лежащее на мраморной доскѣ мясо и въ рису-нокъ уложенныхъ на капустныхъ листьяхъ птицъ. Глаза Николая Ивановича устремились на гигантскаго тулузскаго гуся.

— Эхъ, гусь-то какойі Крокодилъ, а не гусь. He велѣть-ли намъ изжарить гуська?

— Да вѣдь ужъ рѣшили индѣйку, — отвѣчалъ землякъ. — Вонъ индѣйка лежитъ, напоминающая гип-попотама.

— Глаза-то ужъ очень разбѣгаклся. И на индѣйку разыгрался аппетитъ, и насчетъ гуся пришла фантазія,— облизывался Николай Ивановичъ, глотая слюнки. — Глафира Семеновна, семъ-ка мы и гуся и индѣйку за-кажемъ.

— Послушай, Николай Иванычъ, да развѣ это можно втроемъ гьѣсть!

— He знаю, какъ ты, а я во время моего житья заграницей такъ оголодалъ, что готовъ цѣлаго борова съѣстьі Помилуйте, порціи подавали съ мѣдный пятакъ! Да наконецъ, если бы мы и не съѣли всего — эка важность!

— Здѣсь мы можете съѣсть полъ-индѣйки, пол-гуся, а остальное вамъ завернутъ въ бумагу, — и вы возьмете домой, — замѣтилъ землякъ.

— Вотъ и отлично. Что не доѣдимъ, то намъ, Глаша, на ужинъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и, обратясь къ стоявшему около нихъ красивому повару-усачу, сказалъ: — Ле гусь и сетъ индѣйка пуръ ну и чтобы тре бьянъ было.

Землякъ тотчасъ-же подхватилъ и объяснилъ по-вару пофранцузски.

— Pour trois personnes seulement, monsieur? — спросилъ поваръ, удивленно выпучивая глаза.

— Такъ что-жъ, что пуръ труа? Что не до-ѣдимъ — съ собой возьмемъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Да немного, братъ, я думаю, и съ собой-то брать придется. Постой, постой... — остановилъ онъ повара, взявшаго уже съ мраморной доски гуся

168

и индѣйку и собиравшагося удалиться къ очагу. — Лпкоръ ля вьяндъ... мяса надо, нельзя безъ мяса...

— Полно, Николай Иванычъ, ну, куда намъ столько! — вскинула на него глаза Глафира Семеновна.

— Матушка, я оголодалъ въ Парижѣ. Какъ вы думаете, землякъ, не заказать-ли намъ еще телячьей грудинки, что-ли?

— Грудинка, гусь, индѣйка — да этого и не вы-иесешь.

— He знаю, какъ вы, а я вьтнесу. Ужъ очень я радъ, что до настоящей ѣды-то добрался.

— Довольно, довольно. Вотъ теперь нужно только спросить, какой у нихъ супъ есть.

— Нѣтъ-ли щецъ кислыхъ?

— Нѣтъ, нѣтъ. Этого вы здѣсь въ Парижѣ ни за какія деньги не достанете. Quelle soupe est-ce que vous avez aujourd'hui?—спросилъ землякъ повара и, получивъ отвѣтъ, сказалъ: — Только бульонъ и супъ пюрэ изъ зеленаго гороха. Вы какъ хотите, а мнѣ при индѣйкѣ и гусѣ, кромѣ бульона, ничего не выдержать.

— Супъ пюрэ... пюрэ, мосье... Онъ—бульонъ, а же—пюрэ, — закивалъ повару Николай Ивановичъ и прибавилъ:—все-таки посытнѣе. Ну, такъ вотъ: ле ин-дѣйка, ле гусь и супъ пюрэ и бульонъ. Ахъ, да. . . Стой, стой! Салатъ анкоръ. Боку салатъ.

Предвкушая блаженство сытнаго обѣда, Николай Ивановичъ улыбнулся и радостно потиралъ руки.

— Винца-то красненькаго намъ подадутъ, зем-лякъ?—спросилъ онъ.

— Сколько угодно. А вмѣсто водки мы коньяку выпьемъ,—отвѣтилъ землякъ.

LV.

Когда супруги и землякъ усѣлись за столъ, къ нимъ подбѣжала миловидная женщина въ коричневомъ платкѣ, бѣломъ передникѣ и бѣломъ чепцѣ и загре-мѣла тарелками, разставляя ихъ на столъ.

— А скатерть, а скатерть на столъ? — заговорилъ Николай Ивановичъ.

169

— Здѣсь скатертей не полагается, — отвѣчалъ за женщину землякъ. — Чистый бѣлый мраморный столъ вотъ и все. Простота и опрятность. Посмотрите также на сервировку. Вѣдь эдакой тарелкой можно гвозди въ стѣну заколачивать, до того она толста.

— Коньякъ, мадамъ, конькъ... Апортэ...—торо-пилъ прислугу Николай Ивановичъ.

— Cognac? A present? — удивленно спросилата.— Mais vous n'avez pas encore mange...

— Да, да... Это по-русски... — пояснилъ ей на французскомъ языкѣ землякъ.—Въ Россіи всегда пьютъ крѣпкое вино передъ ѣдой, а не послѣ ѣды. Это для аппетита. Принесите намъ, пожалуйста, флакончикъ коньяку и порцію сыру.

Коньякъ поданъ. Мужчины начали пить. Прислуга съ удивленіемъ наблюдала за ними издали, пожимала плечами и переглядывалась съ другой прислугой, ука-зывая на мужчинъ глазами. Поданъ супъ. Мужчины вы-пили коньяку и передъ супомъ. Видя это, прислуга чуть не расхохоталась и поспѣшно отвернулась, еле удерживая смѣхъ. Это не уклонилось отъ взора Ни-колая Ивановича.

— Чего это ихъ коробитъ?—спросилъ онъ земляка.

— He принято здѣсь пить коньякъ передъ ѣдой. Его пьютъ только послѣ ѣды, и вотъ этимъ прислужи-вающимъ барынькамъ и кажется это дико.

— Дуры, совсѣмъ дуры!

Но вотъ появилась и индѣйка съ гусемъ, еще только снятые съ вертела, шипящіе въ своемъ собствен-номъ жирѣ, распространяющіе запахъ, разжигающій аппетитъ. Ихъ несли двѣ женщины на двухъ блюдахъ. Сзади ихъ шествовалъ поваръ съ ножами за поисомъ и съ салатникомъ, переполненнымъ салатомъ. Женщины и поваръ никакъ не могли сдерживать улыбки. Поваръ даже не утерпѣлъ и проговорилъ:

— Voyons, messieurs... II faut avoir grand appetit pour manger tout ?a *).

*) Посмотримъ. Надо имѣть большой аппетитъ, чтобы все sto скушать.

170

Онъ вынулъ изъ-за пояса ножъ, спросилъ, не нужно-ли разнять птицъ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, разрѣзалъ ихъ самымъ артистическимъ обра-:юмъ. Николай Ивановичъ накинулся на гуся, Глафира Семеновна и землякъ навалились на индѣйку.

— Каково изжарено-то? — торжествующе спраши-валъ землякъ.

— Прелесть!—отвѣчалъ Николай Ивановичъ, на-бивая себѣ ротъ.

Поваръ и прислуживаюшія женщины стояли въ отдаленіи, съ любопытствомъ смотрѣли на ѣдоковъ и, улыбаясь, перешептывались. Женщинъ стояло уже не двѣ, а пять-шесть. Къ любопытнымъ присоединился еще и поваръ. Очевидно, они даже спорили, съѣдятъ-ли посѣтители все безъ остатка или спасуютъ. Но птицы были громадны. Глафира Семеновна первая от-толкнула отъ себя тарелку. Землякъ тоже скоро спасо-налъ. Дольше всѣхъ ѣлъ Николай Ивановичъ, кладя себѣ поперемѣнно на тарелку то кусокъ гуся, то кусокъ индѣйки, но и онъ вскорѣ отеръ губы салфеткой и сказалъ:

— Ассе. Теперь венъ ружъ... Теперь краснымъ винцомъ позабавимся. Вотъ это настоящій обѣдъ, вотъ это я понимаю!—воскликнулъ онъ. — Мерси, землякъ, что указалъ мвсто, гдѣ можно поѣсть вволю.

Онъ взялъ его за руку и потрясъ ее.

У прислуги и поваровъ замѣтно было движеніе.

„Je disais que c'est difficile" *), заговорилъ усатый гюваръ и получилъ отъ другого повара какую-то сере-бряную монету. Очевидно, что они держали пари, бу-дутъ-ли съѣдены гусь и индѣйка, — и усатый поваръ ныигралъ пари.

Землякъ поманилъ къ себѣ прислуживавщую при столѣ женщину и отдалъ приказъ, чтобы остатки жар-кого были завернуты въ бумагу, что и было исполнено. Поцавая на столъ пакетъ съ остатками жаркого, жен-іцина сказала по-французски:

— Вамъ вотъ втроемъ не удалось и половины

*) Я сказалъ, что это трудно.

171

съѣсть отъ двухь птицъ, а два мѣсяца тому назадъ насъ посѣтилъ одинъ англичанинъ, который одинъ съѣлъ большого гуся.

Землякъ тотчасъ-же перевелъ это своимъ собе-сѣдникамъ.

— Ничего не значитъ. И я бы съѣлъ цѣлаго гуся, ежели бы сейчасъ же послѣ обѣда соснуть часика два, а вѣдь намъ нужно сегодня идти въ театръ, — сказалъ Николай Ивановичъ, наливая себѣ и земляку краснаго вина въ стаканы.—Ну-съ, за упокой гуся. Славный былъ покойникъ! Чокнемтесь, землякъ.

— Извольте. Но надо также помянуть и индѣйку. За упокой индѣйки. . . Большого достоинства была покойница.

— Да, да... спасибо имъ обоимъ.. . По ихъ ми-лости я въ первый разъ заграницей наѣлся досыта.

И Николай Ивановичъ и землякъ сдѣлали по большому глотку вина изъ своихъ стакановъ.

LVI.

Уже стемнѣло, когда компанія покончила съ своимъ обильнымъ, но не разнообразнымъ обѣдомъ. Николай Ивановичъ и землякъ выпили много и порядочно раз-горячились. Николай Ивановичъ хотѣлъ пить еще, но землякъ остановилъ его.

— Довольно, довольно. Пора и въ циркъ на представленіе индѣйцевъ, а то опоздаемъ, — сказалъ онъ. — Циркъ этотъ отсюда не близко. Онъ за горо-домъ. Положимъ, мы туда поѣдемъ по желѣзной дорогѣ Ceinture, но когда еще до станціи дойдешь. А выпить мы и въ циркѣ можемъ.

Они захватили съ собой остатки жаркого, вышли изъ съѣстной лавки и отправились на станцію желѣзной дороги.

Станція желѣзной дороги находилась подъ горой. Поднявшись по каменнымъ ступенямъ на горку, супруги, предводительствуемые землякомъ, свернули въ какую-то улицу и, наконецъ, вошли въ садъ. У воротъ съ нихъ

172

взяли по франку за входъ. Садъ представлялъ изъ гсбя лужайки, очень мало засаженныя деревьямн и кустарниками. Между кустарниками и деревьями то тамъ, то сямъ виднѣлись коническія хижины индѣйцевъ. Изъ верхнихъ концовъ конусовъ валилъ дымъ. Нѣ-сколько полуголыхъ ребятишекъ съ бронзовыми лицами и длинными черными, какъ вороново крыло, прямыми, какъ палки, волосами играли около хижинъ. На лугу бродилъ тощій буйволъ; около одной изъ хижинъ завы-вала привязанная на веревкѣ тощая собака. Все это было видно при яркомъ освѣщеніи газомъ. Издали доносились звуки оркестра.

— Надо спѣшкть. Въ циркѣ ужъ качалось, — сказалъ землякъ.

Они прошли мимо сіяющаго огнями балагяна съ !';ідписью „Restaurant".

— Вотъ и выпить есть гдѣ. Отлично.. . — замѣ-тилъ Няколай Ивановичъ. — Землякъ, землякъ! Нѣтъ-ли здѣсь какого-нибудь дикаго питья? Вотъ бы попро-бовать. Вѣдь индѣйцы-то не Магомету празднуютъ, стало быть, имъ хмельное разрѣшено.

— Это ужъ мы послѣ, Николай Ивановичъ, послѣ. Пойдемте скорѣй въ циркъ, на мѣста. Видите, публики-то въ саду совсѣмъ нѣтъ. Она вся на мѣстахъ.

Пргдставленіе дѣйствительно началось. На аренѣ подъ открытомъ небомъ носились на бойкихъ, но невзразныхъ лошаденкахъ человѣкъ десять въ сѣрыхъ чоярковыхъ шляпахъ,- въ цвѣтныхъ курткахъ и съ ружьями за плечами. Они пронзительно гикали, махали арканами и гнались за убѣгавшей отъ нихъ лошадью. Сдѣлавъ по аренѣ круга три, они, наконецъ, нагнали лошадь. Одинъ изъ нихъ накинулъ на лошадь арканъ и остановилъ ее. Пойманная лошадь металась, стано-иилась на дыбы, лягалась. Второй и третій арканы, накинутые на нее всадниками, повалили ее на землю.

— Разбойниковъ это они, что-ли, представляютъ?— спросила Глафира Семеновна земляка.

— Охотниковъ въ американскихъ степяхъ. Они дикую лошадь поймали, повалили ее и вотъ теперь надѣваютъ на нее узду.

173

За декораціей, изображающей вдали холмы и на нихъ домики американской деревушки, послышались дикіе крики. Охотники, возившіеся около дикой, только-что взнузданной лошади, бросили ее, вскочили на сво-ихъ лошадей •* опять понеслись по аречѣ. Крики за холмами усилі ись, превратились въ ревъ, и изъ-за холмовъ показались скачущіе на неосѣдланныхъ лоша-дяхъ индѣйцы съ развѣвающимися длинными волосами и накинутыми на плечи полосатыми плащами. Они гна-лись за охотниками.

— Вотъ разбойники, индѣйцы разбойники. Они дѣлаютъ нападеніе на охотниковъ. Видите, гонятся за ними, — сказалъ землякъ.

Раздались выстрѣлы, лязгъ оружія, нѣсколько всад-никовъ повалились съ лошадей, въ пороховомъ дымѣ смѣшались индѣйцы и охотники. Когда дымъ раз-сѣялся, охотники были уже со связанными руками, индѣйцы уводили ихъ и ихъ лошадей за декорацію, изображающую холмы съ деревушкой. На лошади одного изъ индѣйцевъ между шеей лошади и тулови-щемъ индѣйца лежалъ охотникъ со свѣсившимися ру-ками и ногами. Еще одинъ индѣецъ тащилъ за собою по землѣ ;іагарканѣ другого охотника.

— Пращай, охотничкиі Индѣйцы побѣдили и повели ихъ въ плѣнъ на жаркое, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Да неужто съѣдятъ? — поспѣшно спросила Глафира Семеновна.

— А то какъ-же? Порядокъ извѣстный. Вѣдь они людоѣды. Изъ одной ноги бифштексы, изъ другой бефъ-строгановъ, изъ третьей какой-нибудь тамъ антре-котъ, - шутилъ Николай Ивановичъ.

— Да неужели настоящимъ манеромъ съѣдятъ?

— Нѣтъ, нѣтъ. Вѣдь это только представленіе. Кто-же имъ позволитъ здѣсь въ Парижѣ людоѣдство-ватьі — успокоилъ Глафиру Семеновну землякъ.

— Ну, то-то.. . а я ужъ думала.. .

— А ничего нѣтъ интереснаго въ этомъ дикомъ представленіи, — проговорила Глафира Семеновна, зѣвая въ руку. — Тоска.

174

— Необыкновенно бойкія лошади, молодецкая іічдя индѣйцевъ и ихъ ловкость — вотъ что инте-рссно, — отвѣчалъ землякъ.

- Полноте, полноте... Наши казаки куда лучше нгіѵ эти штуки на лошадяхъ продѣлываютъ, — возра-шль Николай Ивановичъ.

LVII.

Представленіе индѣйцевъ, дѣйствительно, было лонельзя однообразно. Въ первомъ отдѣленіи они гна-лись га охотниками, нападали и сражались съ ними, въ слѣдующемъ отдѣленіи они то же самое продѣлывали, иастигнувъ фургонъ съ европейскими переселенцами. Глифира Семеновна зѣвала, зѣвалъ и Николай Ивано-ничъ, не отставалъ отъ него и землякъ.

— Пойдемъ-ка мы лучше побродимъ по саду, да пайдемъ къ этимъ самымъ дикимъ въ ихъ домики и іюсмотримъ, какъ они живутъ,—сказалъ Николай Ива-нопичъ. — Чего тутъ-то глаза пялить. Ей-ей, никакого интереса въ этихъ скачкахъ. Посмотрѣли, и будетъ. Кстати-же тамъ и ресторанъ. Вставай, Глаша.

— Да ужъ лучше, дѣйствительно, по саду похо-дить,—согласилась Глафира Семеновна, вставая съ мѣста.

Безпрекословно поднялся и землякъ. Они вышли изъ амфитеатра и по дорожкамъ сада направились къ жилищамъ индѣйцевъ.

Въ палаткахъ индѣйцевъ шла стряпня. Оставшіяся въ палаткахъ женщины, очевидно, приготовляли ужинъ для своихъ мужчинъ, гарцующихъ въ настоящее время на аренѣ. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и землякъ подняли войлокъ, висѣвшій у входа, и вошли въ одну изъ такихъ палатокъ. Тамъ было дымно. Го-рѣлъ костеръ, разложенный на землѣ, и надъ костромъ висѣлъ котелокъ съ варящейся въ немъ пшенной кашей. Около костра на корточкахъ сидѣли двѣ женщины — одна старая, другая молодая. Старая мѣшала деревян-ной палкой кашицу въ котлѣ. Молодая, имѣя въ рукѣ серповидный коротенькій ножъ, разрѣзала мясо на мел-

175

кіе кусочки, продѣлывая эту работу прямо на землѣ съ притоптанной травой. Женщины были въ однѣхътолько шерстяныхъ короткихъ и чрезвычайно узкихъ юбкахъ полосатаго рисунка и въ грязныхъ рубашкахь безъ рукавовъ. Ноги у обѣихъ были босыя. Голова старой женщины была повязана пестрымъ платкомъ; молодая женщина была іфостоволосая, но зато на шеѣ имѣла нѣсколько нитокъ цвѣтныхъ бусъ. При входѣ посѣти-телей, женщиьы заговорили что-то на своемъ нарѣчіи. Наконецъ молодая стрѣльнула глазами въ сторону Ни-колая Ивановича, поднялас-о съ земли и, подойдя къ нему, моложиля ему на плечи руки и улыбнулась.

— Мосье... Ашете абсантъ... Ашете абсантъ пуръ ну...—сказала она и стала ласково трепать Ни-колая Ивановича по щекамъ.

— Брысь, брысь!... — замахалъ тотъ руками и пятясь.

Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивагь къ себѣ, какъ бы стараясь, чтобы онъ ее поцѣловалъ.

— Да чего ты пристала-то, черномазая? — бормо-талъ Николай Ивановичъ, стараксь высвободить свои руки изъ рукъ женщины, но та была сильна, и это не такъ легко было сдѣлать. Она продолжала держать его руки и говорила все ту же фразу:

— Ашете абсантъ пуръ ну, ашете абсантъ.

— Она проситъ, чтобы вы купили ей анисовой водки,—перевелъ землякъ Николаю Ивановичу.

— Водки? Такъ чего же она мнѣ руки-то ломаетъ! И вѣдь какая сильная, подлецъ?

Николай Ивановичъ косился на жену. Та уже вспыхивала, блѣднѣя и краснѣя отъ ревности, и нако-нецъ, проговорила:

— Вотъ нахалка-то! Николай Иванычъ! Да что-жъ ты стоишь-то, да за руки ее держишь! Пойдемъ вонъ... Выходи...

— Она меня держитъ, а не я ее... Пусти, черно-мазая!—рванулся онъ, вырвавъ одну руку, ноженщина, улыбаясь и показывая бѣлые зубы, держала его за другую и бормотала:

176

— Ашете абсантъ, ашете абсантъ.

— Николай ИванычъІ Да что жъ ты въ самомъ ліілѣ!..—возвысила іолосъ Глафира Семеновна.—Вѣдь ік.ііано, чтобы ты выходилъ!

— Душечка... Она меня держитъ...

Онъ погянулся къ выходу и, такъ какъ ею дер-жлли, выгащилъ за собой изъ палатки женщину. Та, ііродиолагая, что Николай Ивановкчъ согласился уже купить ей абсенту и сейчасъ поведетъ ее въ ресіоранъ, оьсяла его другой рукой за шею, поцѣловала и за-і щіирила:

— Мерси, мерси... Аллонъ, аллонъ...

Но тутъ Глафира Семеновна не выдержала. Она ічмахнула дождевымъ зонтикомъ и съ крикомъ: „ахъ, tu модлая индѣйская морда!" ударила женщину по го-лмиЬ. Взвизгнула въ свою очередь и женщина. Уви-л.игь, что ударъ нанесенъ ей Глафирой Семеновной, чн.і ныпустила изъ рукъ руку Николая Ивановича, бро-шлась на Глафиру Семеновну и вцѣпилась въ ея ва-гсрируфъ, сверкая глазами и бормоча непонятныя слова. I лафира Семеновна разсвирѣпѣла и тоже держала ее і.і норотъ рубахи.

— Меня хватать? Меня? Ахъ ты, индѣйка мерз-к.іи! Да я тебѣ всѣ бѣльмы твои выцарапаю... —бор-митала она.

— Глаша, оставь, оставь.. . — началъ было Нико-.rift Ивановичъ, оттаскивая за плечо жену, но было уже

ШІ ІДНО. . .

Въ одно мгновеніе Глафира Семеновна и индіянка иціиіились другъ дружкѣ въ волосы и упали на траву, п.ірахтаясь и царапаясь.

— ГосподиІ Да что же это такое! — воскликнулъ ІІмколай Ивановичъ и бросился разнимать дерущихся.—

ЬмлякъІ Да что же вы-то сложа руки стоите? Помо-іи ч' и выі—закричалъ онъ земляку.

Землякъ тоже началъ разнимать. Онъ сѣлъ на ин-дмпіку и старался отдернуть ея руку отъ Глафиры Се-мсмовны; но тутъ выбѣжала изъ палатки старая ин-ліинка и, заступясь за молодую, принялась тузить ку-ликами по спинѣ земляка, Глафиру Семеновну и Нико-

Г/7

лая Ивановича. Сдѣлалась общая свалка. Къ происше-ствію, между тѣмъ, заслыша крики, подбѣгали гарсоны изъ ресторана, путаясь въ своихъ длинныхъ бѣлыхъ передникахъ; стремились мальчишки и индѣйцы.

Кое-какъ сцѣпившихся женщинъ растащили. Жен-щины еле переводили духъ и каждая по-своему выкри-кивала угрозы.

— Наглая индѣйская тварь! Потаскушка! Въ мо-ихъ глазахъ и вдругъ смѣетъ къ моему мужу цѣло-ваться лѣзтьі Я покажу тебѣ, мерзавкаі — слышалось у Глафиры Семеновны.

Бормотала что то и индіянка, показывая кулаки. Шляпка Глафиры Семеновны валялась на травѣ, вся измятая, валялся и переломанный зонтикъ.

— Ахъ, срамъ какойі Ахъ, срамъ какой! Глаша, Глашаі Да уймись же... — говорилъ Николай Ивано-вичъ, передавая растрепанную Глафиру Семеновну тоже растрепанному и безъ шляпы земляку, и принялся под-нимать шляпы и зонтикъ.

Гарсоны и собравшаяся публика, держась за бока, такъ и покатывались со смѣха.

LVIII.

Когда супруги пришли въ себя, то прежде всего они набросились другъ на друга съ упреками.

— Тебѣ хотѣлось, чтобъ все это произошло, ты искалъ этого, ты нарочно лѣзъ на дикихъ. У тебя только и разговора было, что о дикихъ. Радъ теперь, радъ, что такой скандалъ вышелъ?—говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.

— Душенька, ты сама виновата. Ты первая хва-тила эту самую индѣйку зонтикомъ по головѣ, — отвѣ-чалъ тотъ.

— Да, хватила, но я хватила за дѣло. Какъ она смѣла къ тебѣ лѣзть! Вѣдь лѣзла цѣловаться съ тобой, вѣдь она облапливала тебя. Будто я не видѣла! И главное, при женѣ, при законной женѣ, мерзавка, это дѣлаетъ.

178

- Да почемъ она знала, что ты моя жена?

- АІ Ты еще хочешь защищать ее? Ты радъ <"'иль, радъ, что она съ тобой обнималась и цѣловаться лі. (ллі Ну, да, конечно, ты искалъ эгого, ты самъ лѣзъ я.і іго. Жаль, что я вмѣстѣ съ ней и тебя зонтикомъ tin башкѣ не откатала.

— Вовсе я не того искалъ и не на то лѣзъ. Очень мніѵ нужно обниматься и цѣловаться съ грязной воню-чсП Г>;ібой! Отъ нея лукомъ такъ и разило.

Молчи. Вы любите это. Вамъ какая угодно л>дь грнзная и вонючая баба, но только бы не жена.

— Ахь, Глаша, Глаша, какъ ты несправедлива! Я iiporro хотѣлъ покормить эту индѣйку остатками гуся. Никогда я не видалъ, какъ ѣдятъ дикіе, хотѣлъ посмо-

f ("ІіТІі —И ВОТЪ. . .

— Ну, довольно, довольно! Дома ужъ я съ тобой нионорю! Пойдемъ домой!

— Ты, душечка, прежде успокойся, приди въ себя. Пельзя въ такомъ видѣ ѣхать домой. Зайдемъ прежде могь въ ресторанчикъ. Тамъ есть навѣрное уборная, и ти иоправишься, приведешь въ порядокъ свой костюмъ, іпмомъ мы выпьемъ чего-нибудь холодненькаго.. . — уюилривалъ Николай Ивановичъ жену.

— Чтобы я послѣ этого скандала да пошла въ іч-сгоранъ! Да вы съ ума сошли! Ужъ и здѣсь-то надъ м.іми всѣ лакеи смѣются, а тамъ-то что будетъ!

— He станутъ они тамъ смѣяться. Здѣсь они смѣ-югси просто сгоряча. А поразмысливъ, они очень хо-ришо поймутъ, что это не скандалъ, а просто недора-• ѵміиііе. Зайдемъ, Глаша, въ ресторанъ. Ты хоть не-миожко придешь въ себя.

— Я стыда на себя этого не возьму. Какъ я послѣ vino буду глядѣть въ глаза прислугѣ? Вѣдь всѣ лакеи пидііли, какая у насъ была свалка.

— Эка важность! Ну, кто насъ здѣсь знаетъ! Рѣ-шигельно никто не знаетъ.

— Нѣть, нѣтъ, не проси. Домой.

Гляфира Семеновна наскоро начала приводить свой м>сгюмъ въ порядокъ. Къ ней подошелъ землякъ, до

сихъ поръ разговаривавшіи о чемъ-то съ гарсономъ ресторана, и принялся ее уговаривать.

— И я бы совѣтовалъ вамъ зайти въ ресторанъ и успокоитьси. Здѣсь есть огдѣльные кабинеты, Можно бы было отдѣльный кабинетъ взять. А что вы опасае-тесь насмѣшекъ рееіоранной прислуги, то это совер-шенно напрасно,—сказалъ онъ.—Напротивъ, все сочув-ствіе на вашей сторонѣ. Я вотъ сейчасъ разговаривалъ съ гарсонами, такъ они возмущены поведеніемъ этой индѣйской бабенки. Оказывается, что съ вами это уже не первый случай. Были такіе случаи и съ другими. Они разсказываютъ про ужасное нахальство этихъ ин-дѣйскихъ бабъ. Прежде всегс онѣ ужасныя пьяницы и распутницы, и какъ только появляеіся какой нибудь мужчина, сейчасъ же онѣ нагло лѣзутъ къ нему съ объятіями и требуютъ абсенту. Гарсоны удивляются, какъ до сихъ поръ полиція не можетъ обуздать этихъ индѣекъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, и вы мнѣ зубы не заговорите. Довольно... Домой...—стояла на своемъ Глафира Се-меновна. — Николай Иванычъ! Да что-жъ вы стали! Двигайтесь къ выходу!—крикнула она на мужа.

Николай Ивановичъ поднялъ съ травы пакетъ съ остатками жаркого и медленно направился къ выходу изъ сада. За нимъ шелъ землякъ. За землякомъ слѣдо-вала Глафира Семеновна.

— И гдѣ-же эдакіе скандалы происходятъ, что дикія дѣвчонки безнаказанно могутъ лѣзть на жена-тыхъ мужчинъ, да еще къ тому же при ихъ женахъ? Въ Парижѣ. Въ самомъ цивилизованномъ городѣ Па-рижѣ! — не унималась она. — Ну, хваленый Парижъ! Нѣтъ, подальше отъ этого Парижа. Слушайте, Николай Иванычъ! Я завтра же хочу ѣхать вонъ изъ этого про-клятаго Парижа,—обратилась она къ мужу.

— Но, душечка, мы еще ничего порядкомъ не осмотрѣли на выставкѣ. Мы еще не видали художе-ственнаго отдѣла.

— Чортъ съ ней и съ выставкой!

— Но ты забыла, что въ Луврскомъ магазинѣ за-

180

каіала себѣ разные наряды, а эти наряды будутъ го-гоііы тилько еще послѣзавтра.

Завтра же пойду въ магазинъ и буду умолять приказчицъ, чтобы онѣ мнѣ приготовили все къ вечеру. Кь вечеру приготовятъ, а ночью—маршъ домой.

— Побудемъ хоть еше денька три на выставкѣ,— упрашивалъ Николай Ивановичъ.

— Чтобы опять на дикихъ нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.

— Сама виновата. He слѣдовало эту бабу зонти-комъ бить. Я и самъ бы сумѣлъ отбояриться отъ »той бабы.

— Ты отбояриться? Да ты радъ былъ. У тебя даже въ глазахъ какіе-то дьявольскіе огни забѣгали on, радости, — ну, я и не стерпѣла. Да и какъ стер-пѣть, если при мнѣ, при законной женѣ, на мужа дикая (>аба лѣзетъ.

Глафира Семеновна быстро направилась къ выходу. У выхода, при ускленномъ свѣтѣ фонарей, Николай Ивановичъ замѣтилъ, что у ней расцарапана щека и гочится кровь. Онъ сказалъ ей объ этомъ и прибавилъ:

— Приложи къ щекѣ платочекъ. Индѣйка-то, лолжно быть, какой-нибудь маленькій прыщичекъ у гебя на щекѣ сковырнула, и до крови...

— Плевать! На зло не приложу. Глядите на меня н казнитесь, — отвѣчала Глафира Семеновна сердито.

По желѣзной дорогѣ домой супруги уже не noli хали. У входа въ садъ стоялъ извозчичій экипажъ. Ннколай Ивановичъ нанялъ экипажъ и посадилъ въ него супругу. Когда онъ прощался съ землякомъ, зем-лякъ шепнулъ ему:

— Я говорилъ вамъ, что въ Тулу со своимъ само-наромъ не ѣздятъ, и вотъ сегодня были ясныя на это доказательства. He будь при васъ сегодня самовара иь видѣ супруги, никакой-бы непріятности не вышло, и мы провели бы отлично вечеръ, даже, можетъ быть, нь сообществѣ дикихъ индѣекъ. До свиданьяі Адресъ иашъ знаю и завтра утромъ постараюсь провѣдать насъ, — прибавилъ онъ, раскланиваясь и сь Николаемъ Инановичемъ и съ Глафирой Семеновной.

181

LIX.

Ha другой день поутру, когда Николай Ивановичъ, проснувшись, потянулся и открылъ глаза, Глафира Семеновна была уже вставши. Она стояла въ юбкѣ и ночной кофточкѣ передъ зеркаломъ, вглядывалась въ свое лицо и пудрилась. Увидѣвъ, что мужъ проснулся, она обернулась къ нему и проговорила:

— Мерзавка дикая то въ трехъ мѣстахъ мнѣ лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну, да ей тоже отъ меня зонтикомъ досталось. Кажется, я ей губу разсѣкла и глазъ подправила. Жаль только, что зонтикъ-то сло-мался. А на тебя, Николай Ивановичъ, я просто уди-вляюсь. .

— Въ чемъ, въ чемъ, душечка?

— А въ томъ, что каждая юбка для тебя ми-лѣе жены.

— Но чѣмъ же я виноватъ, что она сама ко мнѣ лѣзла? Ты видѣла, что какъ только мы вошли, она сейчасъ же схватила меня за руки.

— Врешь, врешь! Ты самь былъ радъ. Иначе бы ты долженъ былъ сразу ударить ее по зубамъ и тащить къ городовому.

— Здравствуйте! Ты благодари Бога, что городо вого-то около не было, a to послѣ драки не миновать-бы намъ полицейскаго участка.

— За что?

— За нарушеніе общественнаго спокойствія м оскорбленіе тишины.

— Такъ вѣдь она первая начала. Какъ она смѣетъ трогать общественное спокойствіе законной жены? Это и есть нарушеніе оскорбленія...

— За ласку не наказываютъ, а вѣдь въ драку-то ты первая полѣзла. Ты ее первая зонтикомъ.

— Ну, довольно, довольно. Все таки я въ этомъ поганомъ Парижѣ, гдѣ на каждомъ шагу дикіе, оста-ваться больше не намѣрена. Сегодня зайдемъ въ Луврскій магазинъ, попросимь, чтобы платья мои были готовы сегодня вечеромъ или завтра утромъ, и — вонъ изъ Парижа.

182

— Ну, душечка, мы еше самаго Парижа-то не

іпідали.

— Сегодня возьмемъ извозчика и объѣздимъ Па-рижъ. На выставку, гдѣ дикій на дикомъ ѣдетъ и днкимъ погоняетъ, я ни ногой. Такъ вы и зкайте! ІІрсжде всего я хочу посмотрѣть Латинскій кварталъ, что это за Латинскій кварталъ такой. A to во фран-цуіскихъ романахъ читаю про Латинскій кварталъ, и пдругъ его не видала. Вотъ это интересно. Тамъ и Лгнеса цвѣточница жила, тамъ и ..

Николай Ивановичъ что-то хотѣлъ возражать, но Глафира Семеновна перебила его.

— Молчите, молчите. Всякій бы на вашемъ мѣстѣ послѣ вчерашняго скандала молчалъ, поджавши хностъ, а вы. . .

— Но вѣдь скандалъ сдѣлала ты, а не я.. .

— ДовольноІ

И Глафира Семеновна не дала говорить мужу.

Приготививъ дома чай и напившись чаю, они часу ігь двѣнадцатомъ дня вышли изъ гостиницы. Было поскресенье. Парижъ праздничалъ. Лавки и магазины были на половину закрыты. На улицахъ совсѣмъ было не видать блузниковъ, не видать было и свободныхъ шнозчиковъ, хотя съ сѣдоками они двигались цѣлыми нереницами. Омнибусы были переполнены публикой и т.пцили народъ въ пестрыхъ праздничныхъ одеждахъ. Глафира Семеновна, все еще раздраженная, бѣжала шіередъ, Николай Ивановичъ шелъ за ней сзади. Такъ они пробѣжали двѣ-три улицы.

— Удивительно, что ни одного извозчика! — сер-дито проговорила Глафира Семеновна.

— Праздникъ. Всѣ разобраны. Видишь, народъ гуляетъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Я думаю, чго Луврскій-то магазинъ сегодня запертъ.

— Врете, врете вы! Это вы карочно, чтобы намъ подольше въ Парижѣ остаться. Но запертъ онъ или не иапертъ — мы все равно въ него поѣдемъ.

Возлѣ небольшого ресторана супруги увидѣли извоз-чичью колясочку. Извозчикъ, пожилой толстый чело-ігіжъ съ гладкобритымъ, необыкновенно добродушнымъ

183

полнымъ лицомъ, подвязывалъ къ мордѣ лошади торбу съ кормомъ.

— Коше! By зетъ либръ? — спросила Глафира Семеновна извозчика.

Извозчикъ галантно снялъ шляпу и отвѣчалъ по-французски:

— Да, мадамъ, я не зянятъ, но нужно завтракать, іі faut que je prenne mon cafe. Если хогите подождать, пока я позавтракаю, то я къ вашимъ услугамъ. C'est seulement un quart d'heure... Присядьте здѣсь, спро-сите себѣ что нибудь и подождите меня. Я сейчасъ.

Огойдя отъ лошади извозчикъ даже стулъ подви-нулъ Глафирѣ Семеловнѣ. Такая галантность поразила ее, и она, улыбнувшись, сказала: „мерси".

— Удивительно смѣшной извозчикъ, — обратилась она къ мужу. — Проситъ подождать, покуда онъ позав-тракаетъ. И какъ учтиво! Вотъ бы нашимъ извозчи-камъ поучиться. Ты видишь, онъ даже и стулъ подви-нулъ мнѣ. Дѣлать нечего, надо будетъ подождать его, потому что извозчиковъ свободныхъ нѣтъ, а пѣшкомъ я бѣгать не намѣрена. Садись. Кстати спросимъ себѣ чтонибудь перекусить. Я тоже ѣсть хочу.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна помѣ-стились за столикомъ около двери въ ресторанчикъ. Извозчикъ, войдя въ ресторанчикъ и вернувшись оттуда, что-то смакуя жирными крупными губами, помѣстился за другимъ столикомъ, невдалекѣ отъ супруговъ.

— II fait beau temps, madame. N'est-ce pas? — обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ съ улыбкою.

Та ничего не отвѣтила и толкнула ногой мужа.

— Боже мой, онъ не только сѣлъ около насъ, но даже заговариваетъ съ нами о погодѣ, — сказала она.

— Пожалуйста, только не дѣлай скандала, сдѣлай одолженіе, безъ скандала. ..

— Зачѣмъ же тутъ скандалъ? Онъ очень учтиво.. . Но я не знаю, право, отвѣчать ему или не отвѣчать, ежели еще заговоритъ. Все-таки извозчикъ.

— Отзѣть, ежели слова знаешь. Тебя не убудетъ.

184

Женщина въ бѣломъ чепцѣ, передникѣ и съ буке-іомъ на груди принесла па столикъ извозчику кусокъ хлѣба, нѣсколько редисокъ и кусочекъ масла на таре-лочкѣ. Извозчикъ принялся закусывать.

LX.

Поджидая завтракающаго извозчика, супруги спро-сили себѣ сандьичей и краснаго вина и съ любопыт-ствомъ смотрѣли, какъ онъ, сидя около нихъ, закусы-палъ редиской и хлѣбомъ съ масломъ. Уничтоживъ редиску, онъ спросилъ себѣ ломотокъ сыру и краснаго вина и опять принялся ѣсть.

— Редиска... сыръ... Смотри, смотри... Да онъ завтракаетъ совсѣмъ на аристократическій манеръ...— нодтолкнула Гляфира Семеновна мужа. — Вотъ какъ здѣсь въ Парижѣ извозчики то живутъ: красное вино за завтракомъ пьютъ.

Наконецъ, извозчикъ залпомъ допилъ изъ чашки остатки кофе, положилъ на столъ за завтракъ деньги и, вставъ изъ-за стола, сказалъ:

— Теперь я къ вашимъ услугамъ, мадамъ. Благо-дарю за вашу любезность, что подождали меня. Прошу васъ въ экипажъ.

Поднялись изъ-за столика и супруги. Глафира Се-иеновна шла впередъ, Николай Ивановичъ слѣдовалъ сзади. Они подошли къ экипажу, и лишь только Гла-фира Семеновна приготовилась садиться и занесла ногу на лодножку экипажа, извозчикъ тотчасъ же подста-пилъ ей руку, свернутую калачикомъ. Глафира Семе-новна остановилась и недоумѣвала.

— Обопритесь, обопритесь, мадамъ, на мою руку,— заговорилъ извозчикъ, и тутъ же прибавилъ: — О, я вижу теперь, что этотъ господинъ вашъ мужъ, а мужья вообще плохіе кавалеры.

Глафира Семеновна оперлась на руку извозчика и, поблагодаривъ, сѣла въ экипажъ.

— Каковъ извозчикъ-то!—толкнула она усаживаю-

185

щагося съ ней рядомъ мужа.—Боже мой, да это даже и не похоже на извозчика, до того онъ учтивъ.

— На чай хочется получше получить—вотъ онъ и подлащивается.

— Однако, посмотри, какъ ловко онъ подалъ руку; совсѣмъ на офицерскій манеръ. Ты прими въ сообра-женіе, что вѣдь онъ старикъ.

— Наполировался. Старику-то наполироваться еще легче.

Извозчикъ между тѣмъ влѣзъ въ козлы, и эки-пажъ поѣхалъ.

— Удивительно, какой элегантный извозчикъ, — продолжала Глафира Семеновна.—Ты знаешь, онъ даже и тебя осудилъ, что ты не подсадилъ меня въ экипажъ.

— А за это ему по шапкѣ. Какое такое онъ имѣетъ право надъ сѣдокомъ смѣяться?

— Ну, ну... Пожалуйста, пожалуйста... Ты бы вотъ лучше вчерашнюю дикую-то бабу по шапкѣ! A то тебя на.это не нашлось. Ты вотъ полированнаго че-ловѣка хочешь по шапкѣ.

— He смѣйся надъ сѣдокомъ въ глазахъ жены...

— Оставь, Николай Иванычъ, оставь. Раскаиваюсь, что и сказала тебѣ.

Подъѣзжали къ Луврскому магазину.

— Вотъ Луврскій магазинъ,—отрекомендовалъ из-возчикъ, обернувшись къ сѣдокамъ въ полъ-оборота.— Сегодня воскресенье, и онъ запертъ, но совѣтую побы-вать вамъ въ немъ въ другіе дни.

— Команъ ферме? Ахъ, комъ се домажъі — заго-ворила Глафира Семеновна. — Николай Иванычъ, вѣдь магазинъ-то запертъ,—обратилась она къ мужу.

— Я говорилъ тебѣ.

— Какъ же намъ теперь попросить, чтобы сегодня вечеромъ вещи-то мои были готовы? Мнѣ положительно не хочется еще на день оставаться въ Парижѣ. КошеГ Пе тонъ постучать энъ пе а ля портъ? Пе тетръ отво-рятъ. Увриръ могутъ? Вуй?.. Вѣдь есть же тамъ хоть артельщики дежурные? Арете коше...

Глафира Семеновна остановила извозчика, вышла

186

ить экипажа и стала искать звонка около двери ма-газина, но звонка не оказалось. Она стукнула въ дверь.

— Безполезно, мадамъ. Сегодня не отворятъ, — сказалъ ей извозчикъ. — Сегодня всѣ амплуайе празд-мичаютъ, находятся гдѣ-нибудь за городомъ на лег-комъ воздухѣ и проводятъ время съ дамами сердца.

Постучавъ еще нѣсколько разъ въ дверь, Глафира Семеновна снова усѣлась въ экипажъ и сердито ска-:іала мужу:

— Ну, все равно, останемся еще на одинъ день въ Парижѣ, только зарубите себѣ на носу, что я на пыставку къ проклятымъ дикимъ положительно уже больше ни ногой.—Коше! Картье Латенъ, же ву приі— скомандовала она извозчику.

LXI.

Супруги ѣхали почти шагомъ. Извозчикъ поми-нутно оборачивался къ сѣдокамъ и, указывая на какое-либо зданіе, бормоталъ безъ умолку. Лицо его то улы-балось, то принимало серьезное выраженіе, говорилъ онъ то съ восторгомъ, то съ грустью, то прищелкивалъ языкомъ, кивалъ головой. Очевидно, онъ и самъ вос-хищался Парижемъ.

— Говоритъ красно, а поди разбери, что онъ такое бормочетъ!—сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.— Понимаешь что-нибудь, Глаша?

— Въ томъ-то и дѣло, что мало. А очень жаль. То-есть названія церквей-то и улицъ я понимаю. Вотъ сейчасъ проѣзжали мимо биржи, на которой проигрался маркизъ де-Клермонъ.

— Какой такой маркизъ Клермонъ.

— А это изъ одного романа. Помнишь, я тебѣ читала?

— Тьфу ты пропастьі А я думалъ, какой-нибудь настоящій.

— Онъ проигрался и потомъ сдѣлался чистильщи-комъ сапогь. Да вѣдь ты и самъ, кажется, читалъ?

— Могу ли я ксе упомнить. Ты знаешь мое чтеніе.

187

Лягу на диванъ, раскрою книгу, а черезъ минуту ужъ и сплю. Для меня читать, такъ это все равно, что сон-ныя капли.

— Ну, я все помню, что читала. Потому-то вотъ всѣ улицы Парижа для меня и интересны, что онѣ во французскихъ романахъ описываются. Изъ-за того-то я и въ Латинскій кварталъ ѣду, что по романамъ всѣ тамошнія мѣста наизусть знаю.

Въѣзжали въ Латинскій кварталъ. Извозчикъ обер-нулся и сказалъ по французски:

— Вотъ что называется Латинскимъ кварталомъ.

— Да, да... Вотъ и на улицахъ ужъ не такъ много народа, какъ въ центрѣ города, — проговорила Глафира Семеновна, съ любопытствомъ смотря направо и налѣво... —Мерси, коше, мерси... Здѣсь вѣдь сту-денты, гризетки, разныя работницы, цвѣточницы жи-вутъ,—обратилась она къ Николаю Ивановичу.

— Гм... Такъ...—Николай Ивановичъ зѣвнулъ.

— Неужели тебя это не интересуетъ, Николя? А мнѣ такъ это во сто разъ интереснѣе выставки.

— Boulevard St.-Michel! — возгласилъ извозчикъ, когда они въѣхали на широкую улицу.

— Ахъ, вотъ онъ бульваръ-то Сенъ-Мишель, — воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, я его такимъ и воображала. Совсѣмъ Большой проспектъ на Васильев-скомъ острову. Вѣдь о бульварѣ Мишель сколько пи-шутъ. Страсть! Вотъ тутъ бѣлошвейка Клотильда по-знакомилась съ медикомъ Малине. И, навЬрное, гдѣ-нибудь тутъ есть тотъ ресторанчикъ, гдѣ они въ первый разъ завтракали. Тетка Пате этотъ ресторанчикъ дер-житъ. Видишь, я все помню.

— Бредишь ты, кажется!

— Да нѣтъ же, нѣтъ... Тамъ даже подробное описаніе было. У входа висѣли часы, а надъ часами оленьи рога... Вотъ ежели бы зайти, то я сейчасъ узнала бы этотъ ресторанчикъ по описанію.

Николай Ивановичъ встрепенулся.

— Что-жъ, давай, зайдемъ. . Краснаго вина я выпью сь удовольствіемъ. Извозчику можно также поднести.

188

— Да погоди, нужно сначала разыскать этотъ ресторанъ. Коше! By саве у э ресторанъ де тантъ Ііате? — сиросила Глафира Семеновка извозчика.

— Quel numero, madame? — обратился тотъ къ ней въ свою очередь.

— Нумеръ дома спрашиваетъ. . . Почемъ я знаю! Же не re па.

— Alors il faut chercher. C'est un restaurant russe?

— Какъ рюссъ? Франсе. Эта тетка Пате опи-сана, какъ самая добрая женщина. Когда съ Кло-тильдой случился грѣ.хъ. и она родила ребенка, то Пате призрѣла этого ребенка и вскормила на козьемъ молокѣ. А Клотильда была больна и лежала въ кли-никѣ. Видишь, я все помню.

— Boulevard St.-Germainl — указалъ бичомъ из-возчикъ.

— И бульваръ Сенъ-Жерменъ отлично помню. Тугъ жилъ в„ мансардѣ этотъ самый...

— Да брось.. .

— Нѣтъ, зачѣмъ же бросать! Это пріятно вспо-минать. Онъ былъ въ аптекѣ приказчикомъ.

— La rue des Ecoles. La rue St.-Jacques, — пока-зывалъ извозчикъ.

— Bee, все помню... Всѣ мѣста знакомыя.

— C'est la Sorbonne.

— Ахъ, Сорбонна! Вотъ она Сорбонна-то! Ни-колай Ивановичъ, смотри Сорбонну. Тутъ и Жозефъ, тутъ и Лазарь учились. Вотъ, вогь. . . Здѣсь-то у букиниста и нашли они рукопись шестнадцатаго столѣтія, по которой Жозефъ оказался потомкомъ герцога Овре и полнымъ наслѣдникомъ всѣхъ его милліоновъ.

— Гм... Гм... Такъ. А только это, душечка, совсѣмъ неинтересно.

— Да какъ же неинтересно-то, ежели кто читалъ.

— А я не читалъ. Да и вообще въ романахъ все враки.

— Враки? А вотъ посмотри, у желѣзной рѣшетки разложены книги, и букинистъ стоитъ. Такъ и въ романѣ стояло. Стало быть, это правда, а не враки. Видишь букиниста?

189

— Ну, ладно, ладно. Ты вотъ ресторанчикъ-то ютѣла разыскать, такъ давай разыскивать.

— Ахъ, тебѣ только бы до ресторана-то дорваться. И какой ты ненасытный!

— Дура, да вѣдь я для тебя же. Ты хотѣла.

— College de France — указалъ извозчикъ на зданіе.

— И коллежъ де Франсъ отлично помню. Вотъ тутъ должна быть тоже одна таверна подъ назнаніемъ „Рогъ изобилія". Вотъ, вотъ... Навѣрное эта — оживилась Глафира Семеновна, указывая на грязненькій ресторанъ, около котораго стояли двое въ сѣрыхъ блу-захъ и черныхъ шляпахъ.

— Такъ зайдемъ. Что-жъ ты такъ-то, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— И зашла бы, потому что здѣсь рѣзчикъ Каро проигралъ-въ кости свою жену художнику Брюле, но я не знаю, та ли эта таверна.

— Такъ спроси. Спроси у извозчика.

— И спросила-бы, но не знаю, какъ по-французски рогъ изобилія. Коше! Кошеі Команъ онъ номъ есть тавернъ?—обратилась Глафира Семеновна къ извозчику.

— Connais pas, madame.. Mais si vous voulez visiter un restaurant ou il y a une dame, qui parle russe, alors— voila.

Извозчикъ указалъ на ресторанчикъ на другой сторонѣ улицы.

— Что онъ говоритъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Да вотъ указываетъ на ресторанъ, гдѣ есть какая-то дама, которая говоритъ по-русски.

— Непремѣнно надо зайти. Что же ты не велишь остановиться ?

LXII.

Ресторанчикъ, въ который вошли супруги, былъ самый незврачный ресторанчикъ. Его скорѣе можно было назвать винной лавкой, гдѣ, впрочемъ, кромѣ вина,

190

лродавались хлѣбъ, яйца, редиска и рѣдька, которые и лежали на мраморномъ прилавкѣ вмѣстѣ съ жестяными воронками, служащими для наливанія вина въ бутылки. За прилавкомъ стояла сильно разползшаяся толстал по-жилая женщина въ высокой гребенкѣ съ жемчужными бусами въ волосахъ. Женщина была громаднаго роста, брюнетка, съ дугообразными черными бровями, оче-видно подкрашенными, и съ маленькими усиками надъ верхней губой. Мясистыя руки ея съ жирными паль-цами въ дешевыхъ кольцахъ едва сходились на животѣ. Затянутая въ корсетъ грудь представляла цѣлую ropy. Женщина была одѣта въ черное шерстяное платье. У прилавка стояли два тощіе французика въ потертыхъ пиджакахъ—одинъ съ тараканьими усами, другой съ козлиной бородкой—и любезничали съ женщиной. Ре-сторанчикъ состоялъ всего только изъ одной комнаты съ грязнымъ поломъ, на которомъ валялись объѣдки редиски, яичная скорлупа. На стѣнахъ висѣли плохія литографіи въ старыхъ, засиженныхъ мухами, деревян-ныхъ рамахъ и даже были просто намѣчены дешевенькія народныя картинки въ яркихъ краскахъ изображающія разстрѣливаніе слона во время осады Парижа, карту Европы въ лицахъ, гдѣ на мѣстѣ Россіи лежитъ гро-мадный медвѣдь, а на мѣстѣ Германіи прусская каска со штыкомъ и т. п. Пахло виномъ. Столиковъ въ ре-сторанчикѣ было нѣсколько, но посѣтители сидѣли только за двумя столами. За однимъ два француза, снявъ сюртуки, играли въ домино, за другимъ—одинокій посѣтитель въ высокой французской фуражкѣ, имѣя передъ собою бутылку съ виномъ, внимательно читалъ .Petit Journal". Изъ прислуги была только одна дѣвушка, очень молоденькая, въ клеенчатомъ передникѣ и съ су-мочкой у пояса. Войдя въ ресторанчикъ, Глафира Се-меновна даже попятилась.

— Кабакъ какой-то... Ужъ входить-ли? — прого-ворила она, косясь на сидящихъ безъ сюртуковъ фран-цузовъ, дымящихъ за игрой въ домино тоненькими папи-росами „капораль".

— Ну, такъ что за бѣда? Кто насъ здѣсь знаетъ?

191

Зато увидимъ француженку, говорящую по-русски, — отвѣчалъ Николай Иваиогзичъ. Садись вотъ къ столику. Когда супруги усѣлись, къ нимъ подскочила при-служивавшая дѣвушка и остаковилась въ вопроситель-ной позѣ.

— Нусъ, кто у васъ здѣсь говоритъ по-русски? Вы, мамзель, что-ли?—обратился къ ней Николай Ива-новичъ.

— Comprends pas, monsieur...—отвѣчала та.

— Какъ не комиранъ? Намъ сказали, что здѣсь говорятъ по русски.

— Ну сомъ рюссъ е коше ну за ди, ке иси парль рюссъ.

— Ah, oui, C'est с.а... — улыбнулась дѣвушка и, обратясь къ толстой женщинѣ, стоявшей за прилавкомъ, крикнула:-—Madame Bavoletl Voila des personnes russes, qui desirent vous voir *).

Толстая женщина улыбнулась и, выплывъ изъ-за прилавка, подошла къ столу:

— Ah, que j'aime les russes 1 Monsieur et ma-dame sont de Petersbourg ou de Moscou **)? Я была въ Петербургѣ и въ Москвѣ и до сихъ поръ сохраняю самыя хорошія воспоминанія о русскихъ, — продол-жала ока по-французски.

— Постойте, иостойте, мадамъ,—перебилъ ее Ни-колай Ивановичъ. — Да вы говорите по-русски?

— Да, я говорю по-русски, mais a present c'est tres difficile pour moi. Madame parle frangais—обратилась толстая женщина къ Глафирѣ Семеновнѣ.

— Вуй, мадамъ, энъ пе...—неохотно дала та отвѣтъ.

— Да скажи ты ей, чтобъ она присѣла-то...— сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Пренэ плясъ, мадамъ.

Женщина взяла стулъ и подсѣла къ супругамъ.

— Я—артистка,—заговорила она по-французски.— Ахъ, монсье, ежели-бы вы знали, какой я имѣла голосъГ

*) Мадамъ Баволе! Вотъ русскіе, которые желаютъ аасъ видѣть. **) Ахъ, какъ я люблю русскихъ! Вы изъ Петербурга или изъ Москвы?

192

Ho н иростудилась, заболѣла и потеряла мой капиталъ. М п І.мпца.. . Я имѣла ангажементъ и пріѣзжала пѣть in. I Іетіфбургъ. Я была и въ Москвѣ. Vous devez savoir I ц.іrvftr* Jardin de Demidoff? Діемидофъ садъ,— вставила міі;і дна слова по-русски. — Вотъ была моя арена. А, монп.е, русскіе умѣютъ цѣнить таланты, умѣютъ цѣнить и|іпнтовъ!

— Да вы умѣете говорить по-русски-то?..—пере-Лмл і. ее Николай Ивановичъ.

— Oh, oui, monsienr. Je me souviens de quelques units... Isvostschik. . . Vino... Vodka... Botvigne. . . O, мікін1 это вкусное руссксе блюдо—ботвинья! Botvigne й\гс lossosine. ..

— Да вѣдь это все слова, слова, а говорить-то «14 не умѣете? Парле рюссъ... He компренэ?

Да, да... Я говорила порусски,— но за недо-«піікомъ практики я забыла. Здѣсь есть русскіе сту-дгніы, они заходятъ ко мнѣ, и мы часто, часто вспоми-м.ісмъ о Россіи. Moujik... Boulka... na tschai... tri roubli ii.i tscliai... C'est pour boire...

Песъ ее знаетъ, что она бормочетъ! Ну, да на-млі-нагьі — махнулъ рукой Никилай Ивановичъ и ска-і.і.п.: Мадамъі By—артисгь, а ну—маршандъ... Бю-п < > 111.!

— Qu'est ce que vous voulez prendre, monsieur? Венъ ружъ и на закуску виноградъ. Резань,

|мчань... Но бьянъ венъ...

— Du bon vin? II faut chercher, monsieur. Made-umist'IIe Marie I — обратилась толстая женщина къ дѣ-ііушкѣ и, передавъ ей большой ключъ, стала ей гово-рмп. что-то по-французски. — Tout de suite, monsieur... V'mis rcceves,—кивнула она Николаю Ивановичу и опять иіылась воспоминаніямъ о русскихъ и Петербургѣ, иі гаиляя русскія слова въ родѣ „GostinoT dvor, pirogue ііі.м1, kvasse, stierliat, tschelovek, kosak".

Черезъ пять минутъдѣвушка принесла откуда-то бу-іилку вина и поставила ее на столъ вмѣстѣ съ стаканами.

— Voyons, monsieur, c'est quelque chose d'extraordi-i'. . .—проговорила толстая женщина, щелкнувъ паль-н no бутылкѣ, и принялась разливать вино въ стаканы.

I'M

LXIII.

Мадамъ Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведеніе, гдѣ сидѣли супругъ и была винная лавка), оказалась изряднымъ питухомъ. Разливъ вино въ стаканы, она хриплымъ контральто воскликнула:

— Ah, que j'aime les russes! Ah, que je suis bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire a la russe *). Tvoe zdorovie douschinka!— произнесла, наконецъ, она три русскія слова, чокнулась съ супругами, залпомъ выпивъ стаканъ, опрокинула его себѣ на голову, звякнувъ имъ о гребенку.

— Ой, баба! Вотъ пьетъ-то! — невольно выгово-рила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хо-зяйку.—Да это халда какая-то.

— Оставь, погоди. Все-таки человѣкъ сна быва-лый въ Россіи... Пріятно... Видишь, какъ хвалитъ русскихъ,—перебилъ жену Николай Ивановичъ и тоже осушилъ свой стаканъ.

Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось отъ взора хозяйки винной лавки.

— О, нѣтъ, мадамъ... Такъ невозможно. Такъ русскіе не пьютъ. Надо пигь до суха,—заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стаканъ до конца.

Николай Ивановичъ хотѣлъ налить изъ бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это замѣ-тила и сказала:

— Это была моя бутылка, монсье. .. C'est de moi, c'est pour les voyageurs russes que j'adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.

— Этой бутылкой она насъ угощаетъ, — перевела мужу Глафира Семеновна. — Вотъ какая! Заграницей насъ еще никто не угощалъ, — прибавила она, и госте-пріимство толстой француженки нѣсколько расположило ее въ пользу француженки. — Мерси, мадамъ, — побла-годарила ее Глафира Семеновна. — Хоть ужъ и не

*) Ахъ, какъ я люблю русскихъ! Ахъ, какъ я рада, что вижу монсье и мадаыъ! Выпьемте до дна, съ русскими надо пить порусски.

194

діин гся мнѣ, чтобы ты еще пилъ, но надо отвѣтить ей і.і/iu' бутылкой за ея угощеніе.

— Непремѣнно, непремѣнно, — заговорилъ Ни-ічілай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь (|і|іанцуженку, воскликнулъ: — Шампанскаго бутылку! ІІІ.імпань, мадамъ. . .

Шампанскаго въ винной лавкѣ не нашлось, но іилсгая француженка тотчасъ же поспѣшила послать і.і иимь прислуживающую въ ея лавкѣ дѣвушку, и ''Уіилка явилась. Толстая француженка сама откупо-1>ил;і бутылку и стала разливать въ стаканы.

— За здоровье французовъі Пуръ ле франсэ — іиміласилъ Николай Ивановичъ.

— Vive la Frange! Vive les frangais! — отвѣтила фраицуженка, вставъ со стула, распрямилась во весь рисі і, и эффектно, геройски, по театральному поднимая Ьокалъ.

На возгласъ „ѵіѵе la France" отозвались и фран-цуіі.і безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже іаркнули: „ѵіѵе la Frange". Николай Ивановичъ тотчасъ *с потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и фрзнцузамъ, отрекомендсвавшись русскимъ. Фран-цѵ:ш приняли предложеніе и уже заорали „ѵіѵе la Russie". IU І> соединились, ирисѣвъ къ столу. Дожидавшійся на ѵіиціі Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извоз-чикь, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ миниую лавку. Николай Ивановичъ спросилъ и для іиіо стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и при-иі.іось посылать за другой бутылкой.

Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, ииюічикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то іі.ірался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упо-мииая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни I іафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Іі.толе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она і иорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ к.ікимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора .'Iѵи Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, Ыірмгясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ н кончила тѣмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя

на середину лавки, запѣла разбитымъ, сиплымъ, перехо-дящимъ въ басъ, контральто извѣстную шансонетку: „Ah, que j'aime les militaires". Пѣніе было безобразное, дэмъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тѣмъ не менѣе Николай Ивановичъ и вся мужская пуб-лика приходили въ восторгъ.

— БравоІ браво! — кричалъ послѣ каждаго куп-лета Николай Ивановичъ, неистово аплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ѣхать домой, но онъ не внималъ, и видя, что двѣ при-несенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:

— Анкоръ шампань! Анкоръ де бутель! За фрак-цузовъ всегда радъ выпить!

LXIV.

Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавкѣ толстой мадамъ Баволе, разгорался все болѣе и болѣе. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на столѣ стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, со-стоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все болѣе и болѣе. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ѣхать домой, но онъ не внималъ. Съ французами у него шли рукочажатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упо-миная объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцѣловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдѣльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послѣдній тостъ былъ предло-женъ самой мадамъ Баволе, гюслѣ чего она опять уда-лилась на середину лавку и, вставъ въ театральную позу, пролѣла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саяеровъ: „Rein n'est sacre pour un sapeur".

Опять крики „браво", опять аплодисменты, хотя пѣніе было ниже всякой посредственности. Изрядная порція ныпитаго вина окончательно лишила толстую

196

м.ілммъ ГЗаволе голоса. Аплодисментами этими, однако, іііі.і, очевидно, очень дорожила. Они ей пріятно напо-мимііли ея театральное прошлое. Какъ старая кавале-jiiIU-кіія лошадь, заслыша маршевые звуки трубы и Гирабана, даже въ водовозкѣ начинаетъ ступать въ іактъ и ио ученому перебирать ногами, такъ и мадамъ Ь.іиоле при аплодисментахъ величественно выпрямлялась, мрикладывая руку къ сердцу, и раскланивалась. Разъ Dii.i даже по старой театральной привычкѣ послала ■1'іісіово аплодировавшему Николаю Ивановичу воздуш-ііый іюцѣлуй, прибавивъ: „pour mon hon russe". Гла-ijuipa Семеновна ревниво вспыхнула и заговорила:

— Какъ ты хочешь, а ежели ты сейчасъ не отпра-мишься домой, я уѣду одна.

- Сейчасъ, Глашенька, сейчасъ, погоди чу-п)чку... Вѣдь въ первый только разъ пришлось въ I Іарижѣ съ настоящими теплыми людьми встрѣтиться,— огмі.чалъ Николай Ивановичъ.—Люди то все душевные.

— Но понимаешь ты, я ѣсть хочу, ѣсть. Вѣдь мы пчодня еще не обѣдали. Въ здѣшнемъ кабакѣ ничего кромѣ гнилыхъ яицъ и редиски нѣтъ, а вѣдь это не обѣдъ.

Замѣтивъ, что Глафира Семеновна собирается ухо-лигь, къ ней подскочила и мадамъ Баволе, принявшись гѵ уговаривать, чтобъ она не уходила.

— Me ну вулонъ динэ. Ну навонъ па анкоръ лиме ожурдюи, — отвѣчала ей Глафира Семеновна.

— Diner? Vous n'avez pas dine, madame? Alors tout He suite je vois procurerai le diner, — и за обѣдомъ было послано.

Явился вареный омаръ, явилась ветчина и холод-мый паштетъ. Глафира Семеновна дулась и попробо-и.і.-іа только ветчины, чтобы отшибить аппетитъ, такъ к.ікь дѣйствительно ѣсть хотѣла. Французы безъ сюр-іукопъ набросились на омара.

А театральныя представленія мадамъ Баволе шли і поимъ чередомъ. Кончилось тѣмъ, что мадамъ Баволе » іала танцовать канканъ. Неуклюже запрыгало по вин-н»Л лавкѣ ея грузное тѣло, ударяясь о стулья и столы. Тижелыя, толстыя, какъ у слона, ноги поднимались

Г>7

плохо, но тѣмъ не менѣе передъ ней бросился отпля-сывать и французъ безъ сюртука. Мадамъ Баволе запы-хивалась, еще переводила дыханіе, но все-таки продол-жала выдѣлывать рѣзкія па передъ французомъ безъ сюртука. Николай Ивановичъ смотрѣлъ, смотрѣлъ на танцы, воодушевился и не выдержалъ соблазна.

— To было франсе, а вотъ это а ля рюссъ! — воскликнулъ онъ и самъ пустился ио лавкѣ въ присядку.

Этого уже не могла вынестн Глафира Семеновна. Она заплакала и выбѣжала вонъ изъ винной лавки.

— ГлашаІ Глашаі Куда ты? подожди немного!— бросился за ней Николай Ивановичъ и сталъ упраши-вать остаться.

— Нѣтъ, уже силъ моихъ больше нѣгъ. До-вольно! — раздраженно и сквозь слезы отвѣчала она, стоя на порогѣ лавки, и крикнула въ отворенную дверь извозчику: — Кошеі Же ве домой... Же ве а ля мезонъ. Вене зиси э партонъ а ля мезонъ.

Извозчикъ выбѣжалъ за Глафирой Семеновной и, участливо бормоча: „Madame est malade, je vois que madame est malade", сталъ подсаживать ее въ экипажъ.

— Да дай хоть за вино то разсчитаться — и я съ тобой поѣду,—говорилъ Николай Ивановичъ.

— Чортъ! Дьяволъі Бездушная"скотина! He хочу съ тобой ѣхать! Оставайся въ пьяной компаніи, обни майся съ нахальной бабой... Разсчитаться съ извозчи-комъ и у меня золотой найдется. Посмотрю я, какъ ты одинъ будешь шляться по Парижу безъ французскаго языка. Коше! Алле! Алле, коше!—приказывала Глафира Семеновна взобравшемуся уже на козлы извозчику.

На улицу выбѣжали мадамъ Баволе и французы безъ сюртуковъ и остановились около Николая Ивановича.

— Madame est partie?.. II me semble, que madame est capricieuse, mais ne pleurez pas, nous nous amuserons bien *),—говорила мадамъ Баволе, какъ бы подсмѣива-ясь надъ Ннколаемъ Ивановичемъ, и, взявъ его подъ руку, снова' втащила въ свою лавку.

*) Мадамъ уѣхала? Мнѣ кажется, что мадамъ капризна, но не плачьте, мы повеселимся хорошо.

198

XLV.

Оставшись съ компаніей одинъ, Николай Ивано-ничь очутился совсѣмъ ужъ безъ языка. Глафира Се-мемовна все-таки была для него хоть какой-нибудь пе-ренодчицей. Словарь его французскихъ словь былъ крайне ограниченъ и состоялъ только изъ хмельныхъ словъ, какъ онъ самъ выражался, тѣмъ не менѣе онъ нсе-таки продолжалъ бражничать съ компаніей. При-шлось разговаривать съ собутыльниками пантомимами, что онъ и дѣлалъ, поясняя свою рѣчь. Хоть и запле-піющимся отъ выпитаго вина языкомъ, но говорилъ онъ безъ умолку, и, дивное дѣло, при дополненіи же-стами, его кое-какъ понимали. А говорилъ онъ обо нсемъ: о Петербургѣ, о своемъ житьѣ-бытьѣ, о женѣ, о торговлѣ.

Далѣе Николай Ивановичъ смутно помнитъ, что куда-то поѣхали въ четырехмѣстномъ парномъ экипажѣ. Онъ, Николай Ивановичъ, сидѣлъ рядомъ съ мадамъ Іімволе и на ней была высочайшая шляпа съ широкими полями и цѣлымъ ворохомъ перьевъ. Два француза сидѣли противъ него. Помнигъ онъ какойто садъ, оснѣщенный газомъ, нѣчто въ родѣ театра, сильно де-кольтированныхъ женщинъ, которыя пѣли и приплясы-н;іли. помнитъ звуки оркестра, помнитъ пеструю пу-Гілику, помнитъ отчаянные танцы, помнитъ, что рни что то ѣли въ какой-то красной съ золотомъ комнатѣ, припоминаетъ, что онъ сидѣлъ съ какой-то францу-женкой обнявшись, но не съ мадамъ Баволе, а съ какой-то тоненькой, востроносой и бѣлокурой, но все чго помнитъ какъ сквозь сонъ.

Какъ онъ вернулся къ себѣ домой въ гостиницу, онъ не зналъ, но проснулся онъ у себя въ номерѣ на постели. Лежалъ онъ хоть и безь пиджака и безъ жи-ліѵга, но въ брюкахъ и въ сапогахъ и съ страшной го-лоиной болью. Онъ открылъ глаза и увидалъ, что въ окно свѣтило яркое солнце. Глафира Семеновна въ юГжѣ и въ ночной кофтѣ стояла къ нему спиной и укладывала что-то въ чемоданъ. Николай Ивановичъ мл нѣкоторое время притворился спящимъ и сталъ со-

Н>9

ображать, какъ ему начать рѣчь съ супругой, когда онъ поднимется съ постели, — и ничего не сообразилъ. Голова окончательно отказывалась служить. Полежавъ еще немного, не шевелясь, онъ сталъ осторожно про-тягивать руку къ ночному столику, чтобы ощупать часы и посмотрѣть, который часъ. Часы онъ ощупалъ осторожно, осторожно посмотрѣлъ на нихъ и очень удивился, увидавъ, что уже третій часъ дня; но когда сталъ класть часы обратно на столикъ, часовая цѣ-почка звякнула о мраморную доску столика, и кровать скрипнула. Возившаяся надъ открытымъ сундукомъ Гла-фира Семеновна обернулась и, увидавъ Николая Ива-новича шевелящимся и съ открытыми глазами, грозно нахмурила брови и проговорила:

— Ахъ, проснулся! МерзавецъІ

— Глаша, прости. . . Прости, голубушка. .. Вѣдь ты сама виновата, что такъ случилось, — пробормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь придать своему голосу какъ можно болѣе нѣжности и заискивающаго тона, но голосъ хрипѣлъ и сипѣлъ послѣ вчерашняго пьянства.

— Молчи! Я покажу тебѣ, какъ я сама виноватаі Еще смѣешь оправдываться, пьяницаі — перебила его Глафира Семеновна.

— Ну, прости, ангельчикъ. Чувствую, что я въ твоей власти.

— He смѣть называть меня ангельчикомъ, Зови ангельчикомъ ту толстую хабалку, съ которой ты пьян-ствовалъ и обнимался, а меня больше не смѣй!

— Съ кѣмъ я обнимался? Съ кѣмъ?

— Молчать! Ты, я думаю, съ цѣлымъ десяткомъ мерзавокъ обнимался, пропьянствовалъ всю сегодняш-нюю ночь.

— Глаша! Глашаі Зачѣмъ такъ? Зачѣмъ такъ? Видитъ Богъ...—заговорилъ Николай Ивановичъ, под-нявшись съ постели и чувствуя страшное головокру-женіе.

Глафира Семеновна не выдержала. Она опустилась на открытый чемоданъ и, закрывъ лицо руками, горько заплакала.

200

LXVI.

Глафира Семеновна плакала, а Николай Ивано-пичъ всталъ съ постели и молча приводилъ свой ко-стюмъ въ порядокъ. Дѣлалъ онъ это не безъ особен-ныхъ усилій. Послѣ вчерашней выпивки его такъ и ка-чало изъ стороны въ сторону, голова была тяжела, какъ чугунный котелъ, глазамъ было трудно глядѣть ыа свѣтъ, и они слезились, языкъ во рту былъ какъ-бы иѵь выдѣланной кожи. Николай Ивановичъ тщательно умылся, но и это не помогло. Онъ попробовалъ заку-рить папироску, но его замутило. Бросивъ окурокъ и огкашлявшись, онъ подсѣлъ было къ Глафирѣ Семе-новнѣ.

— Прочь!—закричала та, замахнувшись на него.— Me подходи ко мнѣ. Иди къ своимъ мерзавкамъ.

— Къ какимъ мерзавкамъ? Что ты говоришь!

— А вотъ къ тѣмъ, отъ которыхъ ты эти суве-ниры отобралъ.

Глафира Семеновна подошла къ его пальто, ви-сѣпшему на гвоздѣ около двери, и стала вынимать изъ к.чрмановъ пальто пуховую пудровку, карточку съ над-писью Blanche Barbier и адресомъ ея, гласящимъ, что оиа живетъ на Итальянскомъ бульварѣ, домъ номеръ т.ікой-то. Далѣе она вынула пробку отъ хрустальнаго флакона, смятую бабочку, сдѣланную изъ тюля и бар-хлта, и прибавила:

— Полюбуйтесь. Это что? Откуда вы это нахватали? Николай Ивановичъ удивленно выпучилъ глаза и

развелъ руками.

— Рѣшительно не понимаю, откуда это взялось,— гказалъ онъ, но тутъ-же сообразилъ, что можно соврать, и иробормоталъ: — Ахъ, да... Бабочку эту я для тебя кунилъ, но только она смялась въ карманѣ. Очень хо-рошенькая была.. .

— Благодарю, благодарю. Стало быть, и пробку отъ флакона тоже для меня купили, карточка какой-то Ііланшъ съ адресомъ тоже у васъ для меняі?

— Душечка, это, должно быть, какая-нибудь порт-ниха. Да, да, портниха. Я не помню хорошенько, я

201

былъ пьянъ, откровенно говорю, что я былъ пьянъ, но это непремѣнно адресъ дешевой портнихи, которую мнѣ рекомендовала для тебя мадамъ Баволе.

„Фу, выпутался",—подумалъ Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна, язвительно улыбнувшись, про-говорила: „He лги, дрянь, не лги", и полѣзла въ дру-гой карманъ пальто, изъ котораго вытащила длинную черную, значительно заношенную и штопанную перчатку на семи пуговицахъ и спросила:

— И эгу старую перчатку для меня тоже купилъ?

— Недоумѣваю, рѣшительно недоумѣваю, откуда могла взяться эта перчатка. Одно только развѣ, что этотъ французъ, съ которымъ мы вмѣстѣ пили, въ кар-манъ мнѣ засунулъ какъ нибудь по ошибкѣ.

— Отлично. Стало быть французъ въ женскихъ перчаткахъ выше локтя щеголялъ. Ужъ хоть-бы врали-то какъ-нибудь основательно, a to вѣдь чушь городите. Ясно, что вы обнимались съ разными мерзавками, и вотъ набрали у нихъ разнаго хламу на память. Я вѣдь, васъ, мужчинъ, знаю, очень хорошо знаю. А гдѣ ваши деныи, позвольте васъ спросить?—наступала Глафира Семеновна на мужа, который отъ нея пятился. Третьяго дня вечеромъ у васъ было въ кошелькѣ сорокъ золо-тыхъ, а теперь осталось только два. Тридцати восьми нѣтъ. Вѣдь это значитъ, что вы семьсотъ шестьдесятъ франковъ въ одинъ день промотали. Неужто же вы тридцать восемь золотыхъ пропили только въ грязномъ кабакѣ толстой тумбы?

— Да неужели только два золотыхъ осталось?

— Два, два... Вотъ, полюбуйтесь, — заговорила Глафира Семеновна, вытаскивая изъ-подъ подушки своей кровати кошелекъ Николая Ивановича и вынимая изъ него два золотыхъ.

— He помню, рѣшительно не помню... — опять развелъ руками Николай Ивановичъ. — Должно быть, потерялъ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ. Шампанское, которое мы пили, здѣсь не ахти какъ до-рого, всегй только по пяти или по шести франковъ за бутылку. He знаю... Пьянъ былъ—и въ этомъ каюсь.

— А я знаю... Эти семьсотъ франковъ ушли въ

202

руки и въ утробы вотъ этой Бланшъ и другихъ мер-і.пюкъ! — грозно воскликнула Глафира Семеновна и ткнула Николаю Ивановичу въ носъ карточкой.—Да-съ, ей, ей... А что это за портниха—я уже узнала. Пока ІИ.І дрыхали до третьяго часу, я успѣла уже съѣздить на Итальянскій бульваръ, вотъ по адресу этой карточки, и узнала, какая это такая портниха эта самая Бланшъ Ііарбье.

— Рѣшительно, ничего, душечка, не помню, рѣ-шительно, потому что былъ пьянъ, какъ сапожникъ. Карточка могла попасть въ карманъ отъ француза, съ которымъ я пилъ; французъ могъ и деньги у меня украсть. Чортъ его знаетъ, какой это такой былъ фран-цузъ! И вѣдь дернула тебя нелегкая заѣхать вчера въ этотъ кабакъ толстой бабы.

— Здравствуйте! Теперь я виновата. He самъ ли ты меня упрашивалъ заѣхать!

— Неправда. Я только одобрилъ твой планъ. Ты отыскивала въ Латинскомъ кварталѣ какую-то таверну „Рогъ изобилія".

— Я отыскивала не для того, чтобы пьянствовать, а для того, чтобы посмотрѣть то мѣсто, гдѣ, по опи-санію романа, рѣзчикъ проигралъ свою жену худож-иику. Я зашла только для того, чтобы имѣть понятіе о маленькихъ тавернахъ Латинскаго квартала, а ты ки-мулся на пьянство.

Николай Ивановичъ сдѣлалъ жалобное лицо и пробормоталъ, снопа разводя руками:

— Бѣсъ попуталъ, Глаша! Прости меня, Христа ради, Глаша! Никогда этого не случится.

— Нѣтъ, этого я тебѣ никогда не прощуі — сдѣ-лала жестъ рукой Глафира Семеновна.—Ятебѣ отплачу тѣмъ-же, тою-же монетой.

— То-есть, какъ это? — испуганно спросилъ Ни-колай Ивановичъ.

— Ты кутилъ, и я буду кутить. Тоже найду ка-кого-нибудь кавалера. Ты Бланшъ отыскалъ, а я Аль-фонса отыщу.

— He говори вздору, Глаша, не говори... — по-грозилъ женѣ пальцемъ Николай Ивановичъ.

203

— Говори сейчасъ, гдѣ ты шлялся до шести ча-еовъ утра?

— He помню, рѣшительно не помню. Былъ въ томъ кабакѣ, а потомъ куда то ѣздили всей кѳмпаніей на гулянье, куда ѣздили—не помню.

— Ну, ладно. Это была первая и послѣдняя твоя гулянка въ Парижѣ. Собирайся. Сегодня вечеромъ мы уѣзжаемъ изъ Парижа.

— Но, Глаша, какъ-же это такъ... А канатное отдѣленіе на выставкѣ? Я еще канатнаго отдѣленія не видалъ по своей спеціальности. He видали мы и картинъ...

— Знать ничего не хочу. Вонъ изъ Парижа. Есть-ли у тебя еще чѣмъ разсчитаться въ гостиницѣ и за-платить за дорогу?

— Это-то есть. Но позволь. Какъ-же уѣзжать се-годня, ежели я еще денегъ не получилъ?

— Съ кого? Какихъ денегъ?

— Да, съ земляка, съ которымъ мы познакоми-лись въ театрѣ Эдемъ. Я забылъ тебѣ сказать, что онъ занялъ у меня триста французскихъ четвертаковъ на одинъ день, обѣщался вчера ихъ принести—и вотъ...

Николай Ивановичъ выговорилъ это, понизивъ голосъ, но Глафира Семеновна воскликнула:

— Вотъ дуракъ-то! Видали вы дурака-то! Даетъ иервому встрѣчному по триста франковъ! Ну, оттого-то онъ къ намъ вчера и не явился, не явился и сегодня, что онъ за дуракъ.

— Нельзя-же было, Глаша, не дать. Цѣлый день провели душа въ душу.

— Все равно, ѣдемъ сегодня. Что съ воза упало, то пропало.

— Но платья и вещи твои, заказанныя въ Лувр-скомъ магазинѣ?

— Вотъ они,—указала Глафира Семеновна на кар-тонки. — Пока ты спалъ, я съѣздила за ними въ мага-зинъ и привезла. Собирайтесь ѣхать. Да заплатите ко-ридорнымъ, которые васъ сегодня утромъ втаскивали подъ руки въ номеръ. А тому французу, который васъ привезъ сюда въ каретѣ, я заплатила за карету и за

204

какую-то его шляпу, которую вы сорвали у него съ юловы и бросили въ Сену.

Николай Ивановичъ вздохнулъ.

— Вотъ такъ фунтъ! Да неужели я былъ такъ пьянъ?

— Слова „мама" не выговаривалъ. Потомъ вы внизу у насъ въ гостиницѣ какое-то зеркало бутылкой разбили, такъ и за него надо заплатить.

— Господи Боже мойі — ужаснулся Николай Ива-новичъ, иокрутилъ головой и съ жадностью началъ пить холодную воду, наливъ ее въ стаканъ изъ графина.

LXVII.

Расписанный на длинномъ листѣ, съ мельчайшими подробностями—счетъ былъ громадный.

— БожеІ Сколько наворотили! За что это? Вѣдь мы только спали и почти ничего не ѣли въ гостиницѣ! — носкликнулъ Николай Ивановичъ.

Онъ взялъ счетъ, повертѣлъ его въ рукахъ, посмо-трѣлъ на строчки и сказалъ:

— He про насъ писано. Прочти-ка ты, Глаша, — ирибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ.

Взяла въ руки счетъ и Глафира Семеновна, приня-лась разсматривать и проговорила:

— Удивительно, какими каракулями пишутъ.

— А это, я думаю, нарочно, чтобы не все расчу-хали, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Можешь, однако, понять-то хоть что-нибудь?

— Да вотъ шамбръ.. . Это за комнату. Тутъ по двѣнадцати франковъ.

— Ну да, да. . . Такъ мы и сторговались.

— Постой... Мы сторговались по двѣнадцати франковъ за комнату съ двумя кроватями, а тутъ за піорую кровать отдѣльно по франку въ день поставили. Кііжется, за кровать. Да, да, это кровать.

— Да какъ-же они смѣютъ, подлецыі Ахъ, жалко, что я не умѣю ругаться по-французски.

— Постой, постой... Тутъ два раза свѣчи. Бужи

205

де сервизъ и просто бужи. За первое два франка, за второе пять. Мы и сожгли-то всего двѣ свѣчи.

— Ловко! прищелкнулъ языкомъ Николай Ива-новичъ.

— Даже марки, за почтовыя марки къ письмамъ и to no пятидесяіи сантимовъ за штуку,— продолжала Глафира Семеновна. — Вѣдь это по полуфранку, вѣдь это больше, чѣмъ вдвое. Потомъ опять: сервизъ, сер-визъ, и все по два франка. Это ужъ за прислугу, что ли? Дилжно быть, что за прислугу.

— Это за нашего коридорнаго дурака-то въ бумажномъ колпакѣ, что ли?

— Да должно быть, что за него. Батюшки! За спички... Де залюметъ. . За спички также отдѣльно поставлено.

— За бумажный колпакъ на головѣ коридорнаго отдѣльно не поставленоли? — спросилъ Николай Ива-новичъ.

— Нѣтъ, не поставлено.

— А за войлочныя туфли на ногахъ?

• — Нѣгъ, нѣтъ. Но зато поставлено два франка за что то такое, чего ужъ я совсѣмъ понять не могу. Должно быть, это не за то ли, что тебя вчера вели подъ руки по лѣстницѣ, — сказала Глафира Семеновна. Николай Ивановичъ смутился . .

— Ну, ну, довольно... — махнулъ онъ рукой. — Поязвила — и будетъ.

— Aral He любишьі За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесятъ франковъ долженъ заплатить. Вотъ оно. . . поставлено.

Николай Ивановичъ вздохнулъ, умолкъ и полѣзъ за запасными деньгами, которыя хранились въ запер-томъ саквояжѣ. Глафира Семеновна смотрѣла на него и говорила:

— Еще счастливъ твой Богъ, что при тебѣ вчера всѣхъ твоихъ денегъ не было, a to бы твои добрые пріятели и пріятельницы и отъ всѣхъ твоихъ денегъ оставили бы у тебя въ кошелькѣ только два золотыхъ. Ахъ, ты, рохля пьяная!

— Ну, что, Глаша, не поминай.

206

Часа черезъ два супруги, одѣтые по дорожному, выходили изъ номера, чтобы садиться въ экипажъ и ѣхать на желѣзную дорогу. Прислуга гостиницы выта-скивала ихъ подушки, саквояжи и чемоданы. Въ ко-ридорѣ и по лѣстницѣ стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребыванія въ гостиницѣ даже и не видали. Эта прислуга напоминала имъ о себѣ, кланяясь, и дер-жала наготовѣ руки, чтобы получить на чак.

LXVIII.

Среди подушекъ и саквояжей супруги ѣхали по улицѣ Лафаетъ въ закрытомъ экипажѣ, направляясь къ вокзалу Ліонской желѣзной дороги, и смотрѣли въ окна экипажа на уличное движеніе, прощаясь съ Пари-жемъ. Глафира Семеновна прошалась да>ье вслухъ.

— Прощай, Парижъ, прощай, — говорила она. — Очень можетъ быть ужъ никогда больше не увидимся. Много было мнѣ здѣсь непріятностей, но во всякомъ случаѣ ты въ тысячу разъ лучше Берлина!

— Но какія-же, душечка, особенныя непріятности? Эти непріятности можно всѣ съ хлѣбомъ ѣсть, — по-пробовалъ возразить Николай Ивановичъ.

— Молчите. Эти непріятности были всѣ че-резъ васъ.

— Ну, довольно, довольно... Что тутъ!.. Вѣдь ужъ все кончено, ѣдемъ домой.

На вокзалъ Ліонской желѣзной дороги супруги пріѣхали безъ приключеній.

Въ вагонъ ихъ впустили безпрепятственно. Только кондукторъ, покосившись на громадныя подущки, улыб-нулся и спросилъ Николая Ивановича:

— Vous etes les russes, monsieur? N'est ce pas?

— Вуй, вуй, ле рюссъ, — отвѣчала Глафира Семе-новна за мужа.

— Oh, je vois deja, madame, — продолжалъ улы-баться кондукторъ, указывая на подушки, потребовалъ билеты, тщательно осмотрѣлъ ихъ и прибавилъ по-

207

французски: — Вы ѣдете прямо въ Женеву, а потому не совѣтую ѣхать въ этомъ вагонѣ. Въ Дижонѣ изъ этого вагона придется пересаживаться въ другой вагонъ. Пойдемте, я вамъ укажу вагонъ, изъ котораго не надо будетъ пересаживаться.

Онъ поманилъ ихъ пальцемъ, взялъ ихъ саквояжи и подушки и помогъ имъ вынести все это изъ вагона и перевелъ въ другой вагонъ, пояснивъ еще разъ:

— Voila a present c'est tout droit peur Geneve.

— Вотъ это no нашему, вотъ это на нашъ русскій кондукторскій манеръ, — заговорилъ Николай Ивано-вичъ и, поблагодаривъ кондуктора, сунулъ ему въ руку франкъ.

— Merci, monsieur, — кивнулъ кондукторъ и одо-брительно сказалъ: — Oh, je connais les russes et leurs habitudes I

Поѣздъ простоялъ четверть часа и, наконецъ, послѣ трехъ звонковъ тронулся.

LXIX.

Женева, куда пріѣхали супруги, осенью бываетъ пуста, путешественники въ нее вовсе не заглядываютъ, проживающіе въ ней богатые иностранцы перебираются на берега Средиземнаго моря. Такъ было и въ данное время. Улицы были безлюдны, рестораны, кофейни и лавки безъ покупателей. Хозяева стояли на порогахъ, отъ ничего дѣлать покуривали и позѣвывали. Гуляю-щихъ совсѣмъ было не видно. Кое-гдѣ виднѣлись про-хожіе, но они спѣшили дѣловой походкой. Первое время супруги даже не видѣли и экипажей на улицѣ, не видать было и ломовыхъ извозчиковъ. Все это не-сказанно поразило супруговъ послѣ парижскаго много-людія и выставочной и бульварной толкотни.

— Что-же это такое? Женева-ли ужъ этоі — воскликнула Глафира Семеновна, озираясь по сторо-намъ. — Такъ расхваливали Женеву, говорили, что такой знамекитый городъ, а вѣдь все пусто. А ужъ въ

208

Иі.

инм<*»і;іх!.-то про Женеву, сколько писано! Николай Иппіичі, Женева-ли это?

Женева, Женева... Самъ я читалъ на вывѣскѣ

ЧЛ I I ІМЦІИ.

Ѵдивительно! Гдѣ-же Монбланъ-то этотъ самый? М Мі)нГіл;іна не вижу.

Да вонъ горы... — указалъ Николай Ивано-•мчі.. Они подходили къ мосту.

Монбланъ, по описанію, долженъ быть бѣлый, імі.іоиой, іюкрытый льдомъ, а я тутъ рѣшительно ймчсіо не вижу. Самая обыкновенная ropa, a сверху ?учи, - иродолжала Глафиру Семеновна.

Да вѣдь день пасмурный. Монбланъ, надо і., тамъ вонъ, за тучами.

Нѣтъ, это не Женева, рѣшительно не Женева. кмижкахъ я читала, что видъ на горы долженъ . необыкновенный, но никакого вида не вижу. обыкновенныя горы.

Ну, никакого, такъ никакого. Тѣмъ лучше: мг мр.інится тебѣ, такъ скорѣе изъ Женевы уѣдемъ, — «грлиго отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

I Іодойдя къ мосту и взгляиувъ съ набережной на ііолѵ uu'pa, Глафира Семеновна воскликнула:

(Іиняя іюда! Нѣтъ, это Женева, Женева! По миісй иодѣ узлала. Эту сииюю воду страсть сколько ічіиі имали. Дѣйствительно, замѣчательная вода: синяя, ■» ц.ікі. прозрачна! Смотри, Николай Иванычъ, вѣдь •яіиі. ужь какъ глубоко, а дно видпо. Вонъ разбитая мк;і на днѣ лежитъ. Л чортъ съ ней! Миколай Ивановичъ зѣвнулъ и отвернулся.

Пи вода, вода — прелесть что такое! — восхи-щвііи і. Глафира Семеновна. — Отчего это, Николай Ніщмыі!., ідѣшняя вода такая синяя? Неужели оть

И|>М|М>1Ы Г1

■1'абрики гдѣ-нибудь нѣтъ-ли поблизости, гдѣ

• »'"'мі. и гинькой матеріи красятъ, а потомъ синюн»

• !••<•. \ иі. иоду сиускаютъ.

JU полмо, что ты! Меужели-же столько воды in. симюю краску выкрасить! Вѣдь тутъ цѣлое

ів|

озеро — возразила Глафира Семеновна. — Смотри, смотри: вонъ пароходъ бѣжитъ, вонъ двѣ лодочки подъ парусами бѣгутъ.

Николай Ивановичъ опять зѣвнулъ.

Супруги перешли мостъ и очутились на большой улицѣ, сплошь переполненной богатыми магазинами съ зеркальными стеклами. На окнахъ — выставки со вся-кой модной и галантерейной дрянью. Глаза у Глафиры Семеновны такъ и разбѣгались. Она останавливалась у каждаго окна и восклицала: „Ахъ, какая прелесть! Ахъ, какой восторгъ! Да тутъ есть вещи лучше, чѣмъ въ Парижѣ!" Николай Иванычъ, какъ хочешь, а ты за твою парижскую провинность долженъ мнѣ разрѣшить купить разныхъ мелочей на подарки хоть франковъ на сто, — сказала она.

— Опять за провинность! Да что ты. матушка! Вѣдь этому конца не будетъ.

Глафира Семеновна надулась.

— Мнѣ безъ подарковъ домой вернуться нельзя. И Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, нако-нецъ плюнула и побѣжала no тротуару. Николай Ива-новичъ пустился за ней.

— Глаша! Куда ты? He дури. Пожалуйста, не ДурИ; — уговаривалъ онъ, стараясь съ ней поровняться и заглянуть ей въ лицо, но только что поровнялся съ ней, какъ она ударила его зонтикомъ по рукѣ.

Прохожіе останавливались и въ недоумѣніи смо-трѣли на нихъ. Хозяева и приказчики магазиновъ, видя эту сцену сквозь зеркальныя стекла оконъ, также выбѣгали на улицу и долго глядѣли имъ вслѣдъ. До-бѣжавъ до какого-то бульвара, Глафира Семеновна перестала рысить, сѣла на скамейку и, закрывшись плат-комъ, заплакала.

— Извергъ, злодѣй! По Европѣ-то только ѣздите, цивилизацію изъ себя разыгрываете, а сами хотите дикія азіатскія звѣрства надъ женой распространять, — говорила она.

Николай Ивановичъ подсѣлъ къ ней и сталъ изви-

няться.

Кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна кои-какъ

210

ѵіі.шилась и перестала плакать. Николай Ивановичъ ікіінѵгь ее по магазинамъ, гдѣ она и накупила разной і.іламтерейной дряни уже не на сто, а на двѣсти фран-коиь. Были куплены плетеныя корзинки, бездѣлушки и і ь альпійскихъ горныхъ породъ, плато подъ лампы, к.ікая-то ювелирная дрянь изъ раковинъ, булавки съ лсшевенькими камнями, галстучки, рѣзные домики изъ лсрі-на и т. п. Все это было отправлено домой.

Сдѣлавъ покупки, супруги отправились отыскивать р чгоранъ, гдѣ-бы имъ поѣсть, а въ тотъ-же день въ м іп. часовъ они были уже на станціи желѣзной дороги и іидЬли въ .поѣздѣ, взявъ билеты прямого сообщенія ло іраницы.

Пассажировъ, выѣхавшихъ изъ Женевы, было ••••міюго, да и тѣ размѣстились, главнымъ образомъ, въ и.м <пі;іхъ третьяго класса, второй же классъ почти сов-іі.ѵі, цустовалъ, такъ что супруги ѣхали одни въ купэ.

Шнейцарскія желѣзныя дороги изобилуютъ стан-иіими. Поѣздъ бѣжалъ съ необыкновенной быстротой, иі) іо и дѣло, почти каждыя десять минутъ останавли-м.і •!(■« ма какой-нибудь станціи на одну минуту, быстро •"ліѵскалъ и забиралъ пассажировъ и снова мчался. Икі|).ій классъ такъ и не наполнялся пассажирами—всѣ • • ічімичинллись третьимъ классомъ, и супруги сидѣли «'• к уц--» второго класса попрежнему одни. Николай Ич.пісішічъ спалъ крѣпкимъ сномъ и раскатисто хра-Ілафирѣ Семеновнѣ не спалось. На каждой она отворяла окно и наблюдала выходящую изъ и нходящую публику, продавцовъ и продавщицъ, по платформѣ и предлагающихъ публикѣ "•" in, сглканахъ, сандвичи, груши, яблоки, виноградъ, .1' чімі цііЬтовъ, плетеныя корзиночки, мелкія сте->.імнич и:>дѣлія, фотографіи швейцарскихъ видовъ, ••>Ф'-кіи. іч-ченье и т. п. Сначала продавцы и снующая Л.і юнорили только по фрлнцузски, потомъ къ \ икоѵу языку сталъ примѣшиваться нѣмецкій и м.іконецъ, вдругъ французскій языкъ исчезъ «•••< і иміііііі и воцарился одинъ нѣмеикій. Началась ІІІнейцарія. Глафира Семеновна, замѣтивъ

••1,11.

<-..і .

измѣненіе языка при покупкѣ съѣстныхъ предметовъ, начала будить мужа.

— Можешь ты думать, опять Нѣметчина нача-лась, — говорила она, расталкивая его. — Повсюду нѣмецкій языкъ и самыя серьезныя рожи. Пока былъ французскій языкъ, рожи были веселыя, а какъ заго-ворили по-нѣмецки—все нахмурилось.

Николай Ивановичъ что-то промычалъ и сталъ протирать заспанные глаза.

— Боюсь, какъ бы намъ опять не перепутаться и не попасть туда, куда не слѣдуетъ. Нѣмецкая земля намъ несчастлива, — продолжала Глафира Семеновна. — Ты ужъ не спи. Надо опять поспрашивать, туда-ли мы ѣдемъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Какой тутъ сонъ! Довольно. Я ѣсть хочу, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Ъды здѣсь много. На каждой станціи можешь каѣсться и напиться, не выходя изъ вагона. Къ окнамъ и пиво, и бутерброды подносятъ. А вотъ поспрашивать то надо, туда-ли мы ѣдемъ.

— Да мы куда собственно ѣдемъ-то теперь? Прямо въ Россію или...

— Нѣтъ, нѣтъ, надо остановиться въ Вѣнѣ. День проживемъ въ Вѣнѣ. Но вотъ вопросъ—въ Вѣну-ли мы ѣдемъ? Можетъ быть, давно уже нужно было пере-сѣсть въ другой вагонъ, а мы сплоховали. Въ Нѣмет-чинѣ вѣдь все съ пересадкой. ..

— Непремѣнно нужно спросить кондуктора.

На слѣдующей же станціи Глафира Семеновна, высунувшись изъ окна, кричала проходившему мимо вагона кондуктору:

— Херъ кондукторъ! Коммензи бите! Вѣнь. .. Во Вѣнъ?

— Но слова „Вѣнъ" онъ не понималъ и отвѣта никакого не далъ. Наконецъ, кельнеръ, разносившій мимо вагоновъ пиво на подносѣ и у котораго Николай Ивавовичъ выпилъ дза стакана, сжалился, надъ супру-гами и спросилъ по-нѣмецки:

— Wie heiss die Station?

— Вѣнъ... Штадтъ Вѣнъ... — повторила Гла-

212

фн[).і Семеновна и показала книжку, а въ ней билетъ м.і которомъ было написано: „Wien".

— Wien, — прочиталъ кельнеръ, улыбаясь, и при-гі.інилъ по-нѣмецки: — это далеко. . . это Австрія, а вы ін. Швейцаріи.

— Винъ. . . Винъ... — подхватила Глафира Семе-монна. — Винъ по-нѣмецки Вѣна-то называется, а не ИІшь... — пояснила она мужу. А я то Вѣнъ! Онъ юноритъ, что Винъ еще далеко. Ну, а сидимъ то мы иі. томъ вагонѣ, въ которомъ слѣдуетъ? Вагонъ истъ Минь? — допытывалась она у кельнера.

Тотъ началъ говорить что-то по-нѣмецки, но паро-mm, свистнулъ, и поѣздъ помчался.

LXX

Давка и толкотня царствовали на вокзалѣ, когда супруги пріѣхали въ Вѣну. Изъ оконъ вагона виднѣ-л.іп. толпящаяся на платформѣ публика, идивноедѣло, Лолыпинство ея было жиды: жиды длиннополые и жиды кпроткополые, жиды въ цилиндрахъ и шляпахъ котел-к.імн и жиды въ картузахъ, жиды съ сильными при-ім.іками пейсовъ и жиды съ слабыми признаками пей-ічісі,. Даже добрая половина нарядныхъ женщинъ от-іич;ілась семитическими горбатыми носами и крупными

• ••■иіыми губами. Поѣздъ еще не остановился, и мед-,іі-иио катясь, шелъ мимо платформы, а ужъ въ купэ ■мчриго класса появился тоненькій юркій еврейчикъ въ пілчпі. когелкомъ, съ тощей, щипаной бородкой кли-мчмі,, иь красномъ галстухѣ, въ кольцахъ съ цвѣтными

* імушками на грязныхъ рукахъ, расшаркивался передъ м ціуі.іми, кланялся и совалъ въ ихъ руки адресъ го-імпіицы, приговаривая по-нѣмецки:

Готель перваго ранга... Въ лучшей части го-і«мі< ЦІ.мы дешевыя... Завтраки, обѣды и ужины по )ыЬ|ч'миымъ цѣнамъ. . . Съ извозчикомъ можетенетор-м.иші.іи Гэагажъ со станціи получимъ въ двѣ минуты. I чіюрилъ онъ безъ умолку, вертѣлся и то и дѣло •*і>инч.інималъ шляпу.

— Глаша! Что онъ бормочетъ? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.

— Да кто-жъ его разберетъ,—отвѣчала та. — Ка-жется, гостиницу предлагаетъ.

Еврейчикъ, заслыша русскую рѣчь и видя, что его не понимаютъ, заговорилъ на ломаномъ французскомъ языкѣ.

— Прочти хоть, что на карточкѣ-то стоитъ, мо-жетъ быгь, адресъ и понадобится, — продолжалъ Ни-колай Ивановичъ, принимая отъ еврея карточку и ие-редавая ее женѣ.

— Ну, его... He желаю я съ жидами возиться. Еврейчикъ, видя, что и французская его рѣчь

остается безъ отвѣта, заговорилъ по-польски.

— Да мы русскіе, русскіе — отвѣчала, наконецъ, Глафира Семеновна, улыбаясь.—Руссенъ виръ и ничего намъ не надо.

— Ach hochachtungswolle, Madame! — вздохнулъ еврейчикъ. — Какъ жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-нѣмецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но-рус-скаго языка я, къ несчастію, не знаю. Доставьте случай услужить вамъ гостиницей, и я представлю вамъ по-ляка, говорящаго по-русски—бормоталъ онъ по-нѣмецки.

Поѣздъ остановился, появился носильщикъ въ сѣрой курткѣ, которому супруги поручили свои по-душки и саквояжи, и съ нимъ вмѣстѣ вышли изъ ва-гона, но еврейчикъ не отставалъ. Онъ уже прыгалъ около носилыцика и бормоталъ что-то ему.

— Экипажъ прикажете?—спросилъ супруговъ но-сильщикъ.

— Я, я, экипажъ,—отвѣчала Глафира Семеновна.— Виръ инъ готель.

У подъѣзда вокзала носилыцикъ поманилъ извоз-чика. Еврейчикъ продолжалъ тереться и около извоз-чика, даже подсаживалъ супруговъ въ экипажъ.

— Да не надо намъ, ничего не надо,—отпихнулъ его Николай Ивановичъ.

— Въ какую же гостиницу мы ѣдемъ?—спросилъ онъ жену.

214

— Да въ какую извозчикъ привезетъ. Вѣдь намъ все равно. Только-бы не въ жидовскую.

Сначала ѣхали по плохо освѣщеннымъ улицамъ но, наконецъ, въѣхали въ улицы, залитыя газомъ. Из-возчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ и остановился передъ подъѣздомъ гостиницы, освѣщенной, двумя элек-трическими фонарями. Изъ подъѣзда выскочили швей-царъ въ шапкѣ съ позументомъ, мальчишка въ красной кэпи и сѣрой курткѣ и принялись высаживать супру-говъ изъ экипажа.

— Циммеръ.. . Циммеръ фюръ цвей. .. Съ цвей кровати, — сказалъ Николай Ивановичъ...

— Прошу панъ. Дрей гульденъ,—отвѣчалъшвейцаръ. Николай Ивановичъ полѣзъ въ карманъ и хотѣлъ разсчитаться съ извозчикомъ, но лередъ нимъ, какъ изъ земли, выросъ тотъ самый еврейчикъ, который къ нимъ приставалъ въ вагонѣ и на станціи, и съ учти-вымъ поклономъ отстранилъ его руку.

— 1st nicht n6thig zu zahlen... 1st schon bezahlt... Nach her werden Sie zahlen. II ne faut pas payer... C'est paye deja—затрещалъ онъ.

— Ужъ сюда поспѣлъ! — воскликнулъ Ннколай Ивановичъ при видѣ еврейчика.—Вамъ чего? — крик-нулъ онь на него—Глаша! Чего онъ хочетъ?

— Говоритъ, что не надо платить извозчику.

— Да причемъ-же тутъ еврюга-то этотъ? Ежели этотъ еврюга здѣшній, то я не желаю останавливаться въ жидовской гостиницѣ,—сказалъ онъ женѣ.

— Да ужъ иди, иди въ подъѣздъ-то. Гдѣ-же те-перь другую гостиницу искать.

— Опуталъ-таки еврюга, опуталъ! Привезъ куда хотѣлъ, — хлопнулъ себя по бедрамъ Николай Ивано-вичъ и вошелъ въ подъѣздъ.

Гостиница была роскошная, съ великолѣпной лѣст-ницей. Супруговъ встрѣтилъ на лѣстницѣ цѣлый сонмъ прислуги: тутъ были и кельнеры во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, и горничныя дѣвушки въ форменныхъ ко-ричневыхъ платьяхъ, бѣлыхъ чепцахъ и передникахъ, мальчики въ сѣрыхъ курткахъ съ зеленой оторочкой.

215

Bee это клйнялось и повело супруговъ въ коридоръ показывать комнаты. Супруги выбрали большую ком-нату въ четыре гульдена и остались въ ней. Двѣ гор-ничныя бросились снимать съ Глафиры Семеновны ва-терпруфъ, два кельнера стаскивали съ Николая Ивано-вича пальто. Третій кельнеръ стоялъ въ почтительной позѣ и ждалъ приказаній.

— Я думаю, Глаша, ирежде всего чайку и заку-сить,—началъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, хотѣлъ отдать приказъ кельнеру, но тотъ уже, почтительно поклонив-шись, пятился къ двери и бормоталъ.

— Ich verstehe, mein Herr... Gleich werden Sie kriegen...

— Понимаютъ по-русски to, но только не гово-рятъ, — замѣтила Глафира Семеновна, когда кельнеръ исчезъ за дверью.

LXXI.

Такъ какъ супруги положили остаться въ Вѣнѣ всего одни сутки, то, умывшись, напившись чаю и за-кусивъ, они тотчасъ-же отправились осматривать го-родъ. На этотъ разъ они уже были осторожны, и дабы не разыскивать свою гостиницу на обратномъ пути, какъ они разыскивали въ Парижѣ, запаслись адресомъ гостиницы у швейцара. Когда они брали карточку и адресъ у швейцара, вдругъ передъ ними завертѣлся знакомый уже имъ тоненькій еврейчикъ. Снимая шляпу и раскланиваясьі онъ спрашивалъ, не нуженъ-ли супру-гамъ экипажъ. Дабы супруги могли его понять, онъ одну и ту же фразу произносилъ по-французски, по-нѣмецки и по-польски.

— Вотъ навязывается-то—сказала Глафира Семе-новна. — He надо. Ничего не надо! Нихтсъ... Геензи прочь. Мы идемъ гулять, шпациренъ...

И супруги отправились пѣшкомъ. Вскорѣ они вышли на большую улицу, блистательно освѣщенную газомъ. Направо и налѣво сплошь были магазины съ великолѣпнымк выставками товаровъ и съ обозначе-

216

шемъ цѣнъ. Такого сильнаго движенія въ экипажахъ, какь въ Парижѣ и Берлинѣ, на улицѣ не было, но ыто на тротуарахъ была толпа отъ пѣшеходовъ, и эта толпа изобиловала евреями всѣхъ мастей и степеней молировки. Прежде всего, что поразило супруговъ, это масса накрашенныхъ женщинъ извѣстнаго сорта, пестро расфранченныхъ, въ высокихъ шляпахъ съ широкими полями, ухарски надѣтыхъ на бокъ и непремѣнно съ і ромаднымъ бѣлымъ страусовымъ перомъ, развѣваю-іцимся на этихъ шляпкахъ. Женщины дымили папирос-клми и бросали вызывающіе взгляды на мужчинъ.

— Въ Парижѣ и Берлинѣ такихъ бабьихъ стадъ ка улицахъ вѣдь мы не видѣли,—замѣтилъ женѣ Ни-колай Ивановичъ.—Это ужасъ сколько ихъі И всѣ съ бѣлыми перьями. Форма здѣсь такая, что-ли?

Они проходили мимо колоссальнаго потемнѣвшаго храма и остановились взглянуть ня барельефы, еврейчикъ иодскочилъ къ нимъ и произнесъ, указывая на храмъ:

— Die beriihmte Stephanskirche.

Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и перевела мужу.

— Церковь св. Стефана, онъ говоритъ.

Далѣе Глафира Семеновна стала останавливаться іжоло оконъ магазиновъ. Въ окнахъ было свѣтло, гакъ что больно было смотрѣть, до мельчайшихъ дета-лей виднѣлась вся внутренность магазиновъ и въ нихъ опять таки носатые и губастые евреи, хоть и одѣтые no послѣдней модѣ.

— Приказчики-то также все изъ іерусалимскихъ. К.ікъ-же намъ сказано, что Вѣна—славянскій городъ. Мотъ тебѣ и славянскій! — замѣтила сна мужу.

Жиденькій еврейчикъ не отставалъ отъ супруговъ и іі ри каждой ихъ остановкѣ около оконъ магазиновъ m-ртѣлся тутъ-же.

— Вотъ надоѣлъ-то! Брысъ, окаянный! — крик-мулъ на него Николай Ивановичъ и даже махнулъ юнтикомъ.

Еврейчикъ мгновенно приподнялъ шляпу и отско-•іилъ, но когда супруги оглянулись, онъ шелъ сзади.

:\7

Ha другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и безъ самовара, но съ достаточньшъ коли-чествомъ запасного кипятку въ мельхіоровыхъ кувши-нахъ съ крышками, въ комнату ихъ постучался еврей-чикъ. Онъ вошелъ, раскланялся и заговорилъ по-нѣмецки:

— He будетъ-ли какихъ порученій отъ господина и мадамъ? Театральные билеты, модные товары, си-гары, вино...

И тутъ оиъ мгновенно вытащилъ изъ кармана афиши, адреса магазиновъ и ловко разложилъ все это передъ супругами на столѣ, продолжая бормотать и мѣшая нѣмецкую рѣчь съ французскою и польскою.

— Ничего, братъ, не надо, ничего... Все кон-чено... — замахалъ руками Николай Ивановичъ. — Сегодня ѣдемъ въ Петербургъ. Подай счетъ, и чтобъ съ тобой больше не знаться.

— Ну партонъ суаръ а Петербургъ... — пере-вела еврейчику Глафира Семеновна.

Еврейчикъ даже выпучилъ глаза.

— Какъ сегодня? Въ такомъ городѣ, какъ Вѣна, и вы не хотите остаться даже на три дня! — восклик-нулъ онъ. — Да вы, мадамъ, дѣлаете себѣ убытокъ. Вы можете купить здѣсь много, очень много хорошихъ товаровъ по самымъ дешевымъ цѣнамъ. Я-бы могъ рекомендовать вамъ такое венгерское вино, за которое вамъ нужно заплатить въ Россіи втрое дороже. Да вотъ не угодно-ли попробовать, всего два гульдеиа за бутылку.

— Ничего мнѣ не надо. Баста. Абендъ фаренъ,— отрѣзалъ Николай Ивановичъ.

Попробовать венгерскаго вина еврейчикъ его все-таки упросилъ. Николай Ивановичъ попробовалъ и сказалъ:

— Вино, дѣйствительно, превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Развѣ пару буты-локъ? — спросилъ онъ жену, и когда та не возразила кивнулъ еврейчику:—Ну, гутъ, цвей бутель.

За виномъ началось предложеніе сигаръ. Еврей-чикъ подалъ сигару, просилъ его попробовать и до

218

гііхъ поръ не отсталъ, пока Николай Ивановичъ не мказалъ ему сотню. Послѣ сигаръ еврейчикъ вытащилъ иіъ кармана образцы мебельныхъ матерій.

— Довольно, довольно. Маршъ! — раздражекно крикнулъ Николай Ивановичъ и указалъ на дверь.

Еврейчикъ мгновенно скрылся.

— Ну, славянскій городъ Вѣна, нечего сказать. Обуяли жиды!—сказалъ послѣ его ухода Николай Ива-новичъ.

Вошелъ кельнеръ убирать посуду и спросилъ у супруговъ паспортъ.

— Какой тутъ къ чорту паспортъ, ежели мы се-юдня ѣдемъ! — сказалъ Николай Ивановичъ. — Счетъ намъ подавай, рехнунгъ. Сегодня фаренъ въ Петербургъ.

Кельнеръ все-таки стоялъ на своемъ и требовалъ паспортъ хоть на пять минугь.

— Да дай ему паспортъ-то. .. Только на пять ми-мутъ проситъ. Должно быть, ужъ надо. Вѣрно здѣсь г.чкіе порядки.

Николай Ивановичъ далъ и сказалъ женѣ:

— Замѣть, какая странность: поятъ и кормятъ ідѣсь сытно, основательно, на русскій манеръ, и на русскій манеръ паспортъ требуютъ. Нигдѣ вѣдь отъ ішсъ заграницей паспорта не требовали, кромѣ Вѣны.

Поѣздъ до границы, оказалось, идетъ не вече-|н)мь, а въ три часа дня. Объ этомъ сообщилъ кель-щрь, принесшій счетъ и возвратившій супругамъ пас-«юртъ,—и суируги тотчасъ же стали собираться на же-лі-.чную дорогу. Еврейчикъ терся тутъ-же, помогалъ уня:швать вещи и, наконецъ, предъявилъ свой счетъ за мроѣздъ въ экипажахъ, за театральные билеты, за ку-п.ігмныя у него сигары и вино. Послѣ подведенной іуммы стояла строчка „Commission" и около нея по-мі.щался вмѣсто цифры большой вопросительный пі.ікь (?). Онъ указалъ на этотъ вопросительный знакъ и іказалъ по-нѣмецки:

— Что милостивый государь и милостивая госу-і.іриня (gnadiger Herr und gnadige Frau) дадутъ, тѣмъ " " Суулу доволенъ. Надѣюсь, что они не обидятъ '■•І.лнаго комиссіонера.

Фраза эта была повторена имъ и на ломаномъ французскомъ языкѣ. Глафира Семеновна перевела все это мужу по-русски.

Еврейчикъ низко кланялся и помогалъ Николаю Ивановичу надѣвать пальто. Николай Ивановичъ за комиссію далъ ему два гульдена. Еврейчикъ ниже по-клонился, поѣхалъ провожать супруговъ на вокзалъ желѣзной дороги, усадилъ ихъ въ вагонъ, сунулъ имъ при прощаньи нѣсколько адресовъ гостиницъ и своихъ комиссіонерскихъ карточекъ, прося рекомендовать ѣду-щимъ въ Вѣну русскимъ, и низко раскланявшись, вы-шелъ изъ вагона.

Черезъ минуту поѣздъ тронулся.

LXXII.

По дорогѣ отъ Вѣны до русской границы съ су-пругами ничего замѣчательнаго не произошло.

Ночь была проведена супругами спокойно въ ва-гонѣ; спали они довольно хорошо, и утромъ, проснув-шись на зарѣ, къ великой своей радости узнали, что до русской границы осталось ѣзды съ небольшимъ часъ. Утро было пасмурное, октябрьское, холодное, непри-глядное, навѣвающее при обыкновенныхъ условіяхъ хандру, но лица супруговъ все-таки сіяли отъ удоволь-ствія. Они радовались, что подъѣзжали къ русской гра-ницѣ. Николай Ивановичъ, выпивъ натощакъ, вмѣсто утренняго чаю, кружку пива, даже напѣвалъ себѣ подъ носъ:

„Конченъ, кончень дальній путь,

Вижу край ролимый".

— Ты рада, Глаша, что скоро мы будемъ въ рус-ской землѣ?—спросилъ онъ жену.

— Очень рада. То-есть, вѣришь, такъ рада, что и сказать трудно,—отвѣчала та, улыбаясь. — Ужасно на-доѣло. Всѣ эти заграничные порядки совсѣмъ мнѣ не понутру.

— Да, да... Какъ только пріѣдемъ на русскую

220

і раницу, сейчасъ на станціи выпью б-б-большую рюмку простой русской водки... — протянулъ Николай Ива-новичъ.

— Ну, вотъ.. . У тебя только и на умѣ, что водка.

— Душенька, да вѣдь вспомни, сколько времени ѵі съ ней не видался-то! Только въ Женевѣ и удалось іюльзоваться одинъ разъ, но за то, вспомни, сколько содрали-то за нее!

Но 'вотъ поѣздъ сталъ убавлять ходъ. Ъхали совсѣмъ тихо между цѣлыми рядами вагоновъ, стояв-шихъ на запасныхъ путяхъ. Бродили рабочіе по запас-мымъ путямъ. He взирая на дождь, Николай Ивано-шічъ отворилъ окно и, высунувшись изъ него, съ не-ісрпѣніемъ смотрѣлъ по направленію къ русской гра-н;іцѣ. Вдругъ какой-то рабочій громко выругался по-, усски, упомянувъ крѣпкое слово. Николай Ивановичъ мідрогнулъ.

— Глаша! Русскіеужъ! Русскіе мужики! По русски рѵгаютсяі — воскликнулъ онъ и торжественно приба-ін.іь:—Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ.

Еще минута. Послышался скрипъ и стукъ торма-иіъ, и поѣздъ остановился.

— Пріѣхали на русскую границу? Ну, слава Богуі—

■ І><>изнесла Глафира Семеновна и перекрестилась.

Перекрестился широкимъ крестомъ и Николай I' м;іновичъ.

Русскій говоръ уже слышался въ нѣсколькихъ - І.стахъ. Виднѣлись два столба: одинъ съ австрійскимъ

■ |)бомъ, другой — съ русскимъ. Вбѣжалъ въ вагонъ мисилыцикъ и забралъ вещи супруговъ. Супруги вышли ц п, вагона и пошли по платформѣ. Вотъ и станціонное ' іи>. У дверей стоялъ бравый русскій жандармъ и от-

.циілъ паспорты.

— Русскій человѣкъ! Настоящій русскійі Голуб-іі' і.!—воскликнулъ Николай Ивановичъ и отъ полноты

•і/і. пгь обнялъ жандарма.

КОНЕЦЪ.

221

Ho я простудилась, заболѣла и іютеряла мой капиталъ. Я пѣвица... Я имѣла ангажементъ и пріѣзжала пѣть въ Петербургъ. Я была и въ Москвѣ. Vous devez savoir Egareft? Jardin de DemidoH? Діемидофъ садъ,— вставила она два слова по-русски. — Вотъ была моя арена. А, монсье, русскіе умѣютъ цѣнить таланты, умѣютъ цѣнить артистовъ!

— Да вы умѣете говорить ію-русски-то?..—пере-билъ ее Николай Ивановичъ.

— Oh, oui, monsienr. Je me souviens de quelques mots... Isvostschik. . . Vino... Vodka... Botvigne. . . O, какое это вкусное русское блюдо—ботвинья! Botvigne аѵес lossosine...

— Да вѣдь это все слова, слова, а говорить-то вы не умѣете? Парле рюсеь... He компренэ?

— Да, да. .. Я говорила порусски, —но за недо-статкомъ практики я забыла. Здѣсь есть русскіе сту-денты, они заходягь ко мнѣ, и мы часто, часто вспоми-наемъ о Россіи. Moujik... Boulka... na tschai... tri roubli na tschai... C'est pour boire...

-— Песъ ее знаетъ, что она бормочетъ! Ну, да на-плевать! — махнулъ рукой Никилай Ивановичъ и ска-залъ:—Мадамъ! By—артистъ, а ну—маршандъ... Бю-вонъ!

— Qu'est ce que vous voulez prendre, monsieur?

— Венъ ружъ и на закуску виноградъ. Резань, резань. .. Но бьянъ венъ...

— Du bon vin? II faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! — обратилась толстая женщина къ дѣ-вушкѣ и, передавъ ей большой ключъ, стала ей гово-рить что-то по-французски. — Tout de suite, monsieur... Vous receves,—кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаніямъ о русскихъ и Петербургѣ, вставляя русскія слова въ родѣ „GostinoT dvor, pirogue russe, kvasse, stierliat, tschelovek, kosak".

Черезъ пять минутъ дѣвушка принесла откуда-то бу-тылку вина и поставила ее на столъ вмѣстѣ съ стаканами.

— Voyons, monsieur, c'est quelque chose d'extraordi-naire...—проговорила толстая женщина, щелкнувъ паль-цами по бутылкѣ, и принялась разливать вино въ стаканы.

193

хочется мнѣ, чтобы ты еще пилъ, но надо отвѣтить ей тоже бутылкой за ея угощеніе.

■— Непремѣнно, непремѣнно, — заговорилъ Ни-колай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь француженку, воскликнулъ: — Шампанскаго бутылку! Шампань, мадамъ. . .

Шампанскаго въ виняой лавкѣ не нашлось, но толстая француженка тотчасъ же иоспѣшила послать за нимъ прислуживающую въ ея лавкѣ дѣвушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупо-рила бутылку и стала разливать въ стаканы.

— За здоровье французовъ! Пуръ ле франсэ — возгласилъ Николай Ивановичъ.

■— Vive la Frangel Vive les frangais! — отвѣтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.

На возгласъ „ѵіѵе la Frange" отозвались и фран-цузы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: „ѵіѵе la F range". Николай Ивановичъ тотчасъ же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Фран-цузы приняли предложеніе и уже заорали „ѵіѵе la Russie". Всѣ соединились, ирисѣвъ къ столу. Дожидавшійся на улнцѣ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извоз-чикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановичъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и при-шлось посылать за другой бутылкой.

Когда появились еще двѣ бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подсѣлъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упо-миная слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все болѣе и болѣе. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора •Пуи Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обрагясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербургѣ и кончила тѣмъ, что, пзяпъ стаканъ въ руки и отойдя

195

книжкахъ-то про Женеву, сколько писано! Николай Иванычъ. Женева-ли это?

— Женева, Женева... Самъ я читалъ на вывѣскѣ на станціи.

— Удивительно! Гдѣ-же Монбланъ-то этотъ самый? Я Монблана не вижу.

— Да вонъ горы... — указалъ Николай Иваю-вичъ. Они подходили къ мосту.

— Монбланъ, по описанію, долженъ быть бѣлый, снѣговой, иокрытый льдомъ, а я тутъ рѣшительно ничего не вижу. Самая обыкновенная ropa, a сверху тучи, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да вѣдь день пасмурный. Монбланъ, надо полагать, тамъ вонъ, за тучами.

— Нѣтъ, это не Женева, рѣшительно не Женева. Въ книжкахъ я читала, что видъ на горы долженъ быть необыкновенный, но никакого вида не вижу. Самыя обыкновенныя горы.

— Ну, иикакого, такъ никакого. Тѣмъ лучше: не нравится тебѣ, такъ скорѣе изъ Женевы уѣдемъ, — сердито отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Подойдя къ мосту и взглннувъ сь набережной на воду озера, Глафира Семеновна воскликнула:

— Синяя вода! Нѣтъ, это Женева, Женева! По синей водѣ узнала. Эту синюю воду страсть сколько описывали. Дѣйствительно, замѣчательная вода: синяя, а какъ прозрачна! Смотри, Николай Иванычъ, вѣдь здѣсь ужъ какъ глубоко, а дно видно. Вонъ разбитая тарелка на днѣ лежитъ.

— А чортъ съ ней!

Николай Ивановичъ зѣвнулъ и отвернулся.

— Но вода, вода — прелесть что такое! — еосхи-щалась Глафира Семеновна. — Отчего это, Николай Иванычъ, здѣшняя вода такая синяя? Неужели оть природы?

— Фабрики гдѣ-нибудь нѣтъ-ли поблизости, гдѣ кубомъ и синькой матеріи красятъ, а иотомъ синюн» краску въ воду сиускаютъ.

— Да полно, что ты! Неужели-же столько воды можно въ синюю краску выкрасить! Вѣдь тутъ цѣлое

204

утѣшилась и перестала плакать. Николай Ивановичъ повелъ ее по магазинамъ, гдѣ она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двѣсти фран-ковъ. Были куплены плетеныя корзинки, бездѣлушки изъ альпійскихъ горныхъ породъ, плато подъ лампы, какая-то ювелирная дрянь изь раковинъ, булавки съ дешевенькими камнями, галстучки, рѣзные домики изъ дерева и т. п. Все это было отправлено домой.

Сдѣлавъ покупки, супруги отправились отыскивать ресторанъ, гдѣ-бы имъ поѣсть, а въ тотъ-же день въ пять часовъ они были уже на станціи желѣзной дороги и сидѣли въ лоѣздѣ, взявъ билеты прямого сообщенія до границы.

Пассажировъ, выѣхавшихъ изъ Женевы, было немного, да и тѣ размѣстились, главнымъ образомъ, въ вагонахъ третьяго класса, второй же классъ почти сов-сѣмъ пустовалъ, такъ что супруги ѣхали одни въ купэ.

Швейцарскія желѣзныя дороги изобилуютъ стан-ціями. Поѣздъ бѣжалъ съ необыкновенной быстротой, но то и дѣло, почти каждыя десять минутъ останавли-вался на какой-нибудь станціи на одну минуту, быстро выпускалъ и забиралъ пассажировъ и снова мчался. Второй классъ такъ и не наполнялся пассажирами—всѣ ограничивались третьимъ классомъ, и супруги сидѣли въ купэ второго класса попрежнему одни. Николай Ивановичъ спалъ крѣпкимъ сномъ и раскатисто хра-пѣлъ. Глафирѣ Семеновнѣ не спалось. На каждой станціи она отворяла окно и наблюдала выходящую изъ поѣзда и входящую публику, иродавцовъ и продавщицъ, снующихъ по платформѣ и предлагающихъ публикѣ іво въ стаканахъ, сандвичи, груши, яблоки, виноградъ, ^укетики цвѣтовъ, плетеныя корзиночки, мелкія сте-клянныя издѣлія, фотографіи швейцарскихъ видовъ, конфекты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только no французски, потомъ къ французскому языку сталъ примѣшиваться нѣмецкій языкъ и, наконецъ, вдругъ французскій языкъ исчезъ совершенно и воцарился одинъ нѣмеіікій. Началась нѣмецкая Швейцарія. Глафира Семеновна, замѣтивъ

211

фира Семеновна и показала книжку, а въ ней билетъ на которомъ было написано: „Wien".

— Wien, — прочиталъ кельнеръ, улыбаясь, и при-бавилъ по-нѣмецки: — это далеко. . . это Австрія, а вы въ Швейцаріи.

— Винъ. . . Винъ. . . — подхватила Глафира Семе-новна. — Винъ по-нѣмецки Вѣна-то называется, а не Вѣнъ... — пояснила она мужу. А я то Вѣнъ! Онъ говоритъ, что Винъ еще далеко. Ну, а сидимъ то мы въ томъ вагонѣ, въ которомъ слѣдуетъ? Вагонъ истъ Винъ? — допытывалась она у кельнера.

Тотъ началъ говорить что-то по-нѣмецки, но паро-возъ свистнулъ, и поѣздъ помчался.

LXX

Давка и толкотня царствовали на вокзалѣ, когда супруги пріѣхали въ Вѣну. Изъ оконъ вагона виднѣ-лась толпящаяся на платформѣ публика, и дивное дѣло, большинство ея было жиды: жиды длиннополые и жиды короткополые, жиды въ цилиндрахъ и шляпахъ котел-ками и жиды въ картузахъ, жиды съ сильными при-знаками пейсовъ и жиды съ слабыми признаками пей-совъ. Даже добрая половина нарядныхъ женщинъ от-личалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поѣздъ еще не остановился, и мед-ленно катясь, шелъ мимо платформы, а ужъ въ купэ второго класса появился тоненькій юркій еврейчикъ въ шляпѣ котелкомъ, съ тощей, щипаной бородкой кли-номъ, въ красномъ галстухѣ, въ кольцахъ съ цвѣтными камушками на грязныхъ рукахъ, расшаркивался передъ супругами, кланялся и совалъ въ ихъ руки адресъ го-стиницы, приговарива? по-нѣмецки:

— Готель перваго ранга... Въ лучшей части го-рода. Цѣны дешевыя. .. Завтраки, обѣды и ужины по умѣреннымъ цѣнамъ. . . Съ извозчикомъ можете не тор-говаться... Багажъ со станціи получимъ въ двѣ минуты.

Говорилъ онъ безъ умолку, вертѣлся и то и дѣло приподнималъ шляпу.

213

ьіемъ цѣнъ. Такого сильнаго движенія въ экипажахъ, какъ въ Парижѣ и Берлинѣ, на улицѣ не было, но зато на тротуарахъ была толпа отъ иѣшеходовъ, и эта толпа изобиловала евреями всѣхъ мастей и степеней полировки. Прежде рсего, что поразило супруговъ, это масса накрашенныхъ женщинъ извѣстнаго сорта, пестро расфранченныхъ, въ высокихъ шляпахъ съ широкими полями, ухарски надѣтыхъ на бокъ и непремѣнно съ громаднымъ бѣлымъ страусовымъ перомъ, развѣваю-щимся на этихъ шляпкахъ. Женщины дымили папирос-ками и бросали вызывающіе взгляды на мужчинъ.

__ Въ Парижѣ и Берлинѣ такихъ бабьихъ стадъ

на улицахъ вѣдь мЫ не видѣли,—замѣтилъ женѣ Ни-колай Ивановичъ.—Это ужасъ сколько ихъі И всѣ съ бѣлыми перьями. Форма здѣсь такая, что-ли?

Они проходили мимо колоссальнаго потемнѣвшаго храма и остановились взглянуть вд барельефы, еврейчикъ подскочилъ къ нимъ и произнесъ, указывая на храмъ:

— Die beruhmte Stephanskirche.

Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и

перевела мужу.

__ Церковь св. Стефана, онъ говоритъ.

Далѣе Глафира Семеновна стала останавливаться около оконъ магазиновъ. Въ окнахъ было свѣтло, такъ что больно было смотрѣть, до мельчайшихъ дета-лей виднѣлась вся внутренность магазиновъ и въ нихъ опять таки носатые и губастые евреи, хоть и одѣтые

по послѣдней модѣ.

__ Приказчики-то также все изъ іерусалимскихъ.

Какъ-же намъ сказано, что Вѣна—славянскій городъ. Вотъ тебѣ и славянскій! — замѣтила сна мужу.

Жиденькій еврейчикъ не отставалъ отъ супруговъ и при каждой ихъ остановкѣ около оконъ магазиновъ

вертѣлся тутъ-же.

__ Вотъ надоѣлъ-то! Брысь, окаянный! — крик-

нулъ на него Николай Ивановичъ и даже махнулъ

зонтикомъ.

Еврейчикъ мгноеенно приподнялъ шляпу и отско-чилъ, но когда супру™ оглянулись, онъ шелъ сзади.

217

тѣхъ поръ не отсталъ, пока Николай Ивановичъ не заказалъ ему сотню. Послѣ сигаръ еврейчикъ вытащилъ изъ кармана образцы мебельныхъ матерій.

— Довольно, довольно. Маршъ! — раздражекно крикнулъ Николай Ивановичъ и указалъ на дверь.

Еврейчикъ мгновенно скрылся.

— Ну, славянскій городъ Вѣна, нечего сказать. Обуяли жиды!—сказалъ послѣ его ухода Николай Ива-новичъ.

Вошелъ кельнеръ убирать посуду и спросилъ у супруговъ паспортъ.

— Какой тутъ къ чорту паспортъ, ежели мы се-годня ѣдемъ! — сказалъ Николай Ивановичъ. — Счетъ намъ подавай, рехнунгъ. Сегодня фаренъ въ Петербургъ.

Кельнеръ все-таки стоялъ на своемъ и требовалъ паспортъ хоть на пять минутъ.

— Да дай ему паспортъ-то. .. Только на пять ми-нутъ проситъ. Должио быть, ужъ надо. Вѣрно здѣсь такіе порядки.

Николай Ивановичъ далъ и сказалъ женѣ: —- Замѣть, какая странность: поятъ и кормять здѣсь сытно, основательно, на русскій манеръ, и на русскій манеръ паспортъ требуютъ. Нигдѣ вѣдь отъ насъ заграницей паспорта не требовали, кромѣ Вѣны. Поѣздъ до границы, оказалось, идетъ не вече-ромъ, а въ три часа дня. Объ этомъ сообщилъ кель-неръ, принесшій счетъ и возвратившій супругамъ пас-нортъ,—и супруги тотчасъ же стали собираться на же-лѣзную дорогу. Еврейчикъ терся тутъ-же, помогалъ увязывать вещи и, наконецъ, предъявилъ свой счетъ за проѣздъ въ экипажахъ, за театральные билеты, за ку-пленныя у него сигары и вино. Послѣ подведенной суммы стояла строчка „Commission" и около нея по-мѣщался вмѣсто цифры большой вопросительный знакъ (?). Онъ указалъ на этотъ вопросительный знакъ и сказалъ по-нѣмецки:

— Что милостивый государь и милостивая госу-дарыня (gnadiger Herr und gnadige Frau) дадутъ, тѣмъ я и буду доволенъ. Надѣюсь, что они не обидятъ бѣднаго комиссіонера.

219

границу, сейчасъ на станціи выпью б-б-большую рюмку простой русской водки... — протянулъ Николай Ива-новичъ.

— Ну, вотъ.. . У тебя только и наумѣ, что водка.

— Душенька, да вѣдь вспомнк, сколько времени я съ ней не видался-то! Только въ Женевѣ и удалось пользоваться одинъ разъ, но за то, вспомни, сколько содрали-то за нееі

Но ^вотъ поѣздъ сталъ убавлять ходъ. Ъхали совсѣмъ тихо между цѣлыми рядами вагоновъ, стояв-шихъ на запасныхъ путяхъ. Бродили рабочіе по запас-нымъ путямъ. He взирая на дождь, Николай Ивано-вичъ отворилъ окно и, высунувшись изъ него, съ не-терпѣніемъ смотрѣлъ по направленію къ русской гра-ницѣ. Вдругъ какой-то рабочій громко выругался по-русски, упомянувъ крѣпкое слово. Николай Ивановичъ вздрогнулъ.

— Глаша! Русскіеужъ! Русскіе мужики! По русски ругаются! — воскликнулъ онъ и торжественно приба-вилъ:—Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ.

Еще минута. Послышался скрипъ и стукъ торма-зовъ, и поѣздъ остановился.

— Пріѣхали на русскую границу?Ну, слава Богу!— произнесла Глафира Семеновна и перекрестилась.

Перекрестился широкимъ крестомъ и Николай Ивановичъ.

Русскій говоръ уже слышался въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Виднѣлись два столба: одинъ съ австрійскимъ гербомъ, другой — съ русскимъ. Вбѣжалъ въ вагонъ носилыцикъ и забралъ вещи супруговъ. Супруги вышли изъ вагона и пошли по платформѣ. Вотъ и станціонное зало. У дверей стоялъ бравый русскій жандармъ и от-биралъ паспорты.

— Русскій человѣкъ! Настоящій русскій! Голуб-чикъ!—воскликнулъ Николай Ивановичъ и отъ полноты чувствъ обнялъ жандарма.

КОНЕЦЪ.

221