Вотъ онъ какой Дѣевъ, человѣкъ времянъ и розума!

2.

Есть у меня Краковская Библiя2 1574 г. — даръ старѣйшаго кавалера обезьяньяго знака, странника Евгежя Злодiевскаго отъ варягъ — Е.Г.Лундберга. Богодухновенная книга сiя на языкѣ польскомъ готической печати съ гравюрами — монограмма изъ буквъ Е и S (S змѣйкой обвилась по стволу Е), переплетъ кожаный, доски дубовыя, отъ застежекъ сохранились лишь мѣдяныя гнезда. Открывается Библiя посланiемъ св. iepoнима къ капелану Паулину, затѣмъ идетъ предисловiе св. Геронима, заглавнаго листа нѣѣтъ, но уцѣлѣло заглавiе къ евангелiю — Nowy Testament Polski — Новый Завѣть Польскiй — 1575.

Въ началѣ XVIII в. Библiя принадлежала Гедеону Генбецкому — Ex libris Gedeonis Giebecki 17 septembris 1715, имъ же и переплетъ обновленъ, чистые листы пущены, доски со внутри оклеены — чисто, гладко, безъ пятнышка, и лишь одинокая надпись высоко по краю оклейки: греческое отче нашъ латинской буквицею.

А до Генбецкаго была Библiя въ рукахъ русскаго человека, съ своей стороны тоже тронувшаго старинный переплетъ: подъ бѣлой бумагой Генбецкаго на доскахъ есть еще бумага, прикрывшая бумагу начальную. Одолѣлъ русскiй человѣкъ евангелiе, взялся за Ветхiй Завѣтъ и до книги Iова дочиталъ, но тутъ и помере. До книги Iова ко всякому польскому заглавiю книгъ писалъ онъ тоже самое по русски, а всякую главу обозначалъ числомъ славянскимъ, а въ шести мѣстахъ, залюбовавшись картинками, не удержался, приложилъ свою руку доброписную.

I совершися небо и земля и все утверждение их. I соверши Богъ въ день шестый дела своя, яже сотвори. I созда Богъ человека i сотвори ему помощницу жену. И насади Богъ рай на востоцѣ и введе ту человѣка, его же созда. И изыдоша четыре рѣки изъ Едема напояти рай, именуемыя Фисон, Геон, Тигръ, Ефратъ. И заповѣда Богъ Адаму от древя, еже разумѣти добро и зло, не ясти. И сотвори Богъ звери и птицы и гади, и приведе я вся ко Адаму да наречет имена.

3.

Въ Благовѣщенiевъ день, по отпущенiи на волю птички, осѣнивъ себя крестнымъ знаменiемъ, копнулъ я генбецкаго наклейку и ужъ до поздняго часа сидѣлъ надъ книгой, разбирая письмо подспудное.

Двѣ наклейки снялъ я, третья бумага начальная, къ доскѣ приклеена, а на ней, на третьей, три польскiя надписи:

Ja Stanislaw Hirzda reka swa wlasna darowalem Panu Kaznodziei mackiskiemu panu Janowi Nowogurskiemu te swictey xiegi Bibliiy roku 1623 maia 24 dnia.

Ja Schwost Maciey oznaymuie, ze n... bozy siemu maliaszowi cie... t ostata po zenie moiy bywszyi Nonogursky. Roku 1624 Maciey Schwost.

Ja Zacharuasz Nowogursky pozyczylem panu Jozefowi swety bibliy iz Krahowsskyem c... na czas sluzny od stycznia do krolewska dnia stego siodmego kwyetnia.

По краю же къ корешку, прикрывая польскiя надписи, наклеены были полоски плотной бумаги, по двѣ полоски, — работа русскаго человѣка, скончавшагося на книгѣ iова. Какъ видно, обновляя старинный переплетъ, заклеилъ онъ польскiя надписи, а для прочности веревокъ и скрѣповъ пустилъ полоски.

Сталъ приподнимать я тугiя полоски, вижу наша скоропись кудрявая, какъ березка кудрявая, а крѣпка, что дубокъ.

«Съѣхали с Москвы государя нашего дворовые люди для разных дѣлъ государя».

У меня такъ и зарябило въ глазахъ... Да вѣдь, это наше, кровное наше, такое прошлое, а словно и ближе вчерашняго, точно самъ тамъ былъ и медъ пилъ, и вотъ вспомнилъ все. А вотъ въ уголку подъ веревкой и углубленiе величиной съ орѣхъ — тайникъ.

«Съѣхали с Москвы Государя нашего дворовые люди для разных дѣлъ Государя».

Листки конца XVII вѣка изъ записной книги Приказной или Судной или Съѣзжей Избы, точно сказать не могу, а города нижегородскаго, Горбатова можетъ быть, судя по упоминаемымъ селамъ — с. Богородское, Ворсма.

* * *

кирпишником куплено капусты два ведра у Евка Кузмина, дано въ половину 2 денги

1/2 алтына 2 денги

посыланъ в село Богороцкое с писною грамоткою Стенка Харин...

...рождественской к Василью Леонтьеву для боярскаго дела, дано ему 6 денегъ.

нижегороцкой подячей Митка Суботин...

ноября въ 4 день куплено в судную избу писчей бумаги у iвана Денисова да у Марка iванова 4 дести, дано въ половину 3 алтына 5 денегъ

декабря в 6 день послана в село Знаменское денежная казна, дано целовальнику Семену Олѳерову 15 алтынъ

...ма 2 алтына

приезжали из Нижнего Новагорода приказной избы подячей Матвей Гавриловъ...

въ ростъ 6 денегъ

куплено на конюшей двор два ко...

в половину 15 алтынъ

съѣхали с Москвы Государя нашего дворовые люди для разных делъ Государя...

по 6 денегъ

куплено имъ харчю и хлѣба... у курихъ на 4 денги.

проводникомъ дано Стенке да Мишке пр...

...ивъ стрелцами для поимки... для Государева...

поповъ с приставомъ приѣзжали в село Ворсму для заручки выбора о тюремныхъ целовальниковъ, дано ему въ почесть3 въ половину Ворсомскаго ста...

тогож числа послан ходок к Москвѣ с книгами и с отписками Стенка Алай, дано ему въ половину...

...с писною грамоткою, дано въ половину 6 денегъ...

декабря въ 10 день кирпишному приемщику Александрику Iванову в два по...

* * *

Вотъ и все. Мало?

А когда, снялъ я скорописныя полоски съ корешка задней доски, на оклейкѣ которой подъ одинокой генбецкой надписью — греческимъ отче нашъ — стояло неизвѣстно къ чему —

здѣсь покоится тело Анны

и копнулъ глубже клейкiй слой скрѣповъ и веревокъ, показалась еще бумага ужъ новогурскаго, и снова какъ при «людяхъ государевыхъ», зарябило въ глазахъ.

Excerticium Scholasticum

Латынь для русскаго человека! Вы понимаете?

И это такъ, то самое чувство, какъ входишь въ Notre Dame и вѣетъ сѣрый холодокъ отъ сѣрыхъ стѣнъ, отъ сѣрыхъ статуй и надписей, отъ древняго чужого пѣнiя и непонятныхъ чужихъ молитвъ.

Это не то, это не люди государевы, это не наше, не русское, но и такое, наше родное, только очень далекое, полузабытое — вѣдь у нихъ нашъ Никола въ Бари покоится, и въ Римѣ Алексей Божiй человѣкъ, о которомъ калики поютъ, и если огненная Послѣдняя Русь стоитъ на Хожденiи Богородицы по мукамъ, я и тамъ слышалъ страстную пѣснь. Вотъ и вспомнилъ! И зарябило въ глазахъ.

1914 г.

Печь.

изразцовое

Когда васъ учили грамотѣ, вамъ покупали Азбуку и повелось это такъ давно и съ такой старины, что и памяти этому нѣтъ. Сейчасъ вы читаете не только по-русски, но и по-фряжски, а Азбуку, по которой вы учились, вы ее не помните, истрепалась она, исковырялась и помину нѣтъ.

А были въ стародавней Россiи такiя Азбуки, что никакъ не изорвешь, просто зубъ не возьметъ. И такая Азбука, кромѣ научешя, и стариковъ веселила. Сидѣлъ бы при ней безъ конца: тепленько!

Азбука эта — печь, покрытая узорными изразцами.

Къ ней-то, русской матушкѣ, жались малыя дѣти, обводили пальчиками голубые узоры, смотрели на диковинныхъ звѣрей — пальчиками обводили: надписи по складамъ складывали.

Книга, Богъ съ ней: гдѣ книга, тамъ и розга. А тутъ тепло и утѣшно. Что утромъ съ плачемъ заучитъ, то въ полутьмѣ у лампадки на печи разберетъ, да тутъ же и заснетъ пригретый, — слава Тебѣ, Господи!

А то, бываетъ, придвинутъ короткiй дубовый столъ къ печному пузатому боку, да двѣ скамьи. И два старца сядутъ вспоминать стародавнее. Развезетъ ихъ въ теплѣ за четвертымъ кубкомъ и шепчутъ беззубые:

— Свое дѣло знаю.

А другой лбомъ привалится.

— Не безъ труда мнѣ cie нести.

— Про себя вѣдаю.

— А что мнѣ по семъ будетъ?

И опять — очнулись! — и старая память пошла стародавняя, когда плешивые были кудрявыми дѣтьми и учили утѣшныя изреченiя.

— Сiя трупная глава...

Угасаетъ духъ, отлетали страсти, прожита жизнь, лишь дѣти пробѣгутъ мимо — дѣтворѣ все игра, все весело. Стукнетъ серебряный ковшъ и старческiй голосъ скажетъ:

— Любуюся на нихъ.

Прошло время Петра, а гордые изразцы, холодные ледяные, — одно полотно стоитъ и я, читая затѣйныя надписи, любуюсь на нихъ.

* * *

1

Стоить женщина, лѣвой рукой приподняла подолъ, а правую положила на большой кувшинъ, что стоитъ у нея сбоку.

— хощу измытися —

2

У ногъ человека сидитъ песъ: голова положена на колѣни.

— собака моя послушна —

3

Стоить простоволосый, въ рукахъ бутылка, на которую показываетъ правымъ перстомъ.

— на него упованiе —

4

Наклонившись, стоитъ человѣкъ, приподнявъ невысоко топоръ, — рубитъ дрова.

— свое дѣло знаю —

5

Поселянка стоитъ посреди кустовъ, она въ короткой юбкѣ и фартукѣ, руки опущены.

— ожидаю господина —

6

Плешивый длиннобородый старецъ въ длинномъ кафтанѣ въ родѣ халата съ мѣховой шапкой въ рукѣ.

— бывалъ и я молодецъ —

7

Пейзанъ, обхвативъ за плечи пейзанку, приглашаетъ ее жестомъ правой руки куда-то итти; оба въ голландскомъ костюмѣ.

— идемъ мы вкупе с тобой —

8

Двѣ старухи дерутся длинными ложками-шумовками; у одной сбитъ съ головы шлыкъ. Вдали собака лаетъ на кошку, усѣвшуюся на заборѣ.

— нѣсть мира между нами —

9

Стоитъ Самсонъ и у его ногъ лежитъ вверхъ лапами съ изломанной челюстью левъ (очень маленькiй).

— сильнаго победихъ —

10

Разставивъ широко ноги, сидитъ на скамейкѣ музыканть и держитъ подобiе скрипки, по которой водить необыкновенно длиннымъ смычкомъ.

— музыку умножаю —

11

Ровное поле. По полю проходитъ согбенный человѣкъ съ тяжелымъ камнемъ на спинѣ.

— не бес труда мне сие нести —

12

Кавалеръ въ нѣмецкомъ костюмѣ XVI вѣка стоитъ передъ сидящей крестьянкой въ короткой юбкѣ съ фартучкомъ, и что-то показываетъ рукой.

— угодно мне сие —

13

Стоитъ подъ кустомъ амфора, наполняющаяся струей изъ высокотекущаго источника.

—темъ наполняюса—

14

Согнувшись, съ палкой сидитъ старикъ на скамейкѣ.

— сижю на месте —

15

Старикъ съ длинной бородой наклонился съ дорожной фляжкой къ источнику.

— надобно почерпнути —

16

Виденъ человѣкъ, сидящiй по поясъ въ телѣгѣ, впереди пара лошадиныхъ хвостовъ и копыта, тянетъ возжи.

— еду до места своего —

17

Молодой парень съ котомкой, прикрепленной на концѣ палки, онъ улыбается и смотритъ на стоящую вдали девушку.

— о чемъ желаю —

18

На распутьѣ двухъ дорогъ стоить человѣкъ въ армякѣ, онъ развелъ руками въ недоумѣнiи, ноги врозь.

— стою при пути —

19

Въ пустой горницѣ стоить человѣкъ въ шапкѣ и держитъ у груди кинжалъ.

— храню его опасно —

20

За столомъ сидитъ длинный бродатый старикъ въ длинной полумонашеской одеждѣ, опершись на лѣвую руку; борода свесилась на столъ, глаза полузакрыты.

— про себя ведаю —

21

Кавалеръ и дама сидять на бревнѣ среди лѣса лицомъ другъ къ другу, рука дамы лежитъ на шеѣ кавалера, а онъ ее держитъ за талiю. Въ свободныхъ рукахъ у нихъ цвѣты.

— здѣсъ намь мѣсто —

22

На трупѣ лошади сидитъ воронъ.

— темъ питаюса —

23

Птица сидитъ на сучкѣ дерева; одно крыло приподнято.

— прилучися зде сести —

24

Ястребъ вцепился въ маленькую птичку. Вдали пейзажъ.

— познаютъ мя отъ нохтей —

25

Плѣшивый бритый нюхаетъ цвѣтокъ.

— духъ его слатокъ —

26

Черепъ, а вдали колода.

— сия трупная глава, а по смерти наша такова —

27

Человѣкъ держитъ разбитый сосудъ — горлышко отъ бутылки.

— не во время каюся —

28

Дерутся двое на-кулачки.

— дерзновенно и скоро —

29

Одинъ на рѣкѣ въ лодкѣ, другой на берегу.

— советую я тебѣ возвратится —

30

Старикъ за бутылкой.

— хоша и старъ да хочется —

31

Человѣкъ въ шляпѣ голландского образца держитъ подъ-мышкой большую фiаску — пузатую бутылку, оплетенную камышомъ.

— сие мне про себя —

32

Двое господъ въ нѣмецкихъ кафтанахъ сидятъ съ ружьями на придорожныхъ скамьяхъ, а вокругъ нихъ лежать собаки.

— любовь наша съ нами —

33

Густой лѣсъ. Изъ-подъ колоды выглядываетъ человѣкъ. Вверху на вѣткѣ воробей.

— отъ всѣxъ гонимъ бываю —

34

По косогору идетъ усталый путникъ съ посохомъ.

— иду до места своего —

35

Бѣшенно мчится черезъ лесную трущобу человѣкъ, размахивая веревкой. Сквозь чащу видна голова рогатаго оленя съ высунутымъ языкомъ.

— хощу поимати елень —

36

Худощавый человѣкъ сидитъ за маленькимъ столикомъ. Вдали окно. На столѣ разбросаны деньги, у ногъ мѣшки. Считаетъ.

— что мне по семъ —

37

Посреди стоить ландкнехтъ, широко шагнувъ и поднявъ большой мечъ.

— везде храбръ сражатся —

38

На горной плѣшинѣ на взлобьѣ стоитъ дубъ, мимо него дорога.

— стою при пути —

39

Заяцъ сидить подъ кустомъ. Вдали бѣгутъ охотники съ луками.

— оно меня защищаетъ —

40

Подсолнечникъ нагибается, изъ него летятъ сѣмена.

— показую путь себе —

41

Охотникъ стоитъ съ ружьемъ.

— охота моя со мною —

42

Молящiйся старецъ на колѣняхъ, другой замахнулся усѣчь его мечомъ.

— правду гонитъ —

43

На завалинкѣ у избы сидятъ влюбленные. Изъ высокаго маленькаго окошка выглядываетъ страшная харя.

— любуюся на нихъ —

1918 г.

Ковшъ.

сребро-вязь

Ловокъ Петръ Баженовъ кунгурецъ, посадскiй челоѣвек: хочешь сдѣлаетъ и чего не знай выдумаетъ — и въ говори гораздъ и на сметкѣ споръ. Грозенъ царь Петръ Алексѣевичъ, великiй государь. А и того смилостивилъ: пожаловалъ государь кунгурца серебрянымъ ковшомъ.

Не спроста получилъ Баженовъ завѣтный ковшъ: при cбopѣ ярыжнаго налога перебралъ голова кружечный и таможенный тысячу триста пятьдесятъ шесть рублевъ и полностью представилъ царю. Какъ и гдѣ, какими силами, правдой или неправдою собралъ онъ излишекъ, про то Богъ вѣдаетъ. Столбцовъ не осталось. Сгинули. Помнитъ лишь ковшъ.

Божiимъ произволенiемъ ковшъ дошелъ до нашего времени и хранится въ старой новгородской общинѣ, въ Хлыновѣ городѣ — въ Вяткѣ, у Николая Ивановича Кардакова, вятчанина прирожденнаго, что живетъ въ собственномъ домѣ на Московской улицѣ.

И я этотъ ковшъ серебряный рѣзной въ рукахъ держалъ — самого государя жалованiе!

Звенитъ серебро, тонка рѣзь поблескиваеть.

Хитра-головоломна вязь въ узоръ сплетаетъ пышный — наслѣдiе старой тишайшей Руси — арабскими буквами раскинулась, заплелась. Глядишь и вдыхаешь вольную ширь степей — приволье аральское. Гляди зорче, слышишь, звонко колокольчикъ звенитъ, мерная поступь верблюдовъ, духъ отъ степныхъ костровъ — зелень и ширь степная.

1918 г.

Базаръ.

грыдоровалъное

Есть у меня память зарѣцкая — рѣдкiй листъ: девяносто и двѣ Богородичныя иконы на мѣди рѣзанныя, на синей бумагѣ отпечатанныя.

Изъ каждой черточки наружу просится датская увѣренная вѣpa резчика-кустаря, передававшаго, какъ Богъ на душу положитъ, хитрое изуграфское дѣло мастера иконописца, а писалъ мастеръ по тонкимъ старинными подлинникамъ.

И тамъ, гдѣ была тѣнь, тамъ рѣзчикъ клалъ просто черту, и выходилъ глазъ не глазъ, носъ не носъ. А все вмѣстѣ напоминало, что снята картина съ хорошей иконы и что рѣзчикъ-кустарь въ то время, какъ привычная рука его резала гладкую пластинку мѣди, шепталъ неслышно одними губами —

Благочестивъ былъ рѣзчикъ Арефьичь, но и кропотливъ непостижимо: возьметъ да листъ синей бумаги изъ трехъ вершечковъ склеитъ на хлебной водѣ, да на такомъ листѣ и печатаетъ, а какъ разстригутъ листъ по иконамъ, все и распадется.

Да все-таки дѣло Божье.

Дошли до насъ святыя иконы въ его, Арефьича, отпечаткахъ — «грыдоровальныхъ рѣзяхъ» по Петрову сказу.

Сейчасъ висятъ въ книжницѣ моей передъ глазами, наклеенныя на толстомъ синемъ картонѣ.

Въ правомъ верхнемъ углу — Богородица Ерманская.

Всѣ онѣ разрѣзаны отдѣльно и наклеены рядами.

Въ средней полосѣ слѣды мазковъ масляной краски.

Епифанъ маляръ ихъ наклеивалъ — не чуждъ былъ иконописнаго дѣла. Для того и наклеилъ маляръ Епифанъ всѣ эти иконы и спасъ арефьевичево дѣло отъ потопа временъ.

* * *

А достались мнѣ эти иконы отъ кавалера обезьяньяго знака Вл. А. Пяста.

Жилъ Пястъ лѣто въ тверскомъ Зарѣцкомъ имѣнiи у инспектора Мельницкаго. Въ комнатѣ его висѣлъ этотъ листъ Богородичный. И какъ пришла пора назадъ въ Петербургъ собираться, вспомнилъ онъ обо мнѣ, снялъ со стѣны листъ, сдунулъ пыль, обернулъ въ чистую бумагу да въ чемоданъ на самое дно къ своимъ завѣтнымъ стихамъ и къ цвѣтамъ сухимъ — памяти лѣта.

Хотѣлъ и образа съ собой взять — два образа древняго письма. Да никакъ вынуть не можетъ — въ стѣну врезаны. Надо рубить косяки. Такъ и оставилъ: не хотятъ уходить, значитъ.

Отъ времени потрескался и изломался картонъ.

И задумалъ я нынче снять иконы и вклеить въ тетрадь изъ такой же синей бумаги — былъ у меня запасъ небольшой.

И вотъ за тихой работой моей, поминая Арефьича резчика и маляра Епифана, отклеивалъ я листокъ за листкомъ. И нашелъ я на оборотѣ одной изъ иконъ — образа Пресвятыя Богородицы Ясногорскiя запись:

И сразу вспомнилось мнѣ, точно при мнѣ писались эти слова, смыслъ которыхъ — нищета и позоръ.

* * *

И видится мнѣ глухое торговое село.

Жаркiй лѣтшй день, разноголосно шумитъ базаръ.

Подъ навѣсомъ изъ грубаго холста на залавкѣ груды синихъ печатныхъ гравированныхъ листовъ-молитвъ.

За досчатымъ залавкомъ бородатый румяный торговецъ — бойко бѣгаютъ лукавые маленькiе глазки. Передъ залавкомъ мальчишка-подрушный услужливо предлагаетъ покупателямъ товаръ, то перемигиваясь, то перекликаясь со знакомыми мальцами сосѣднихъ лавочниковъ.

И вотъ когда господинъ въ рыжемъ потертомъ пальто сталъ шептать приказчику, малый схватилъ перо, написалъ на синемъ листѣ и сунулъ на глаза другому мальцу, который недоумевая глазѣлъ на шепчущаго приказчика съ тѣмъ въ рыжемъ потертымъ пальто.

— Безъ квартере оне, — прочиталъ тотъ и все понялъ.

И слышится мнѣ этотъ униженный шепотъ нищеты несчастной. И чую я, какъ свое сердце чую, всю бѣду нашу и мнѣ чего-то жалко, и самъ не знаю, за кого и кого прошу.

А лѣтнiй жаркiй день, базаръ, листы, Епифанъ маляръ, рѣзчикъ Арефьичъ —

1918 г.

Полицiя.

безалаберное

Въ бѣлой обложкѣ лежить на моемъ столѣ толстое дѣло Ветлужскаго Полицейскаго Управленiя.

«Дѣло о запискахъ, прибитыхъ въ ночь съ 8 на 9 августа къ квартирамъ въ городѣ Ветлугѣ.»

Привольно и весело жилось лѣтомъ въ городѣ Ветлугѣ. И что хорошо: каждый обыватель знаетъ не только съ лица каждаго, а даже и то, что у кого на обѣдъ было, и когда въ послѣднiй разъ съ женой поругался, и кто къ чьей женѣ ходитъ, — все известно.

Болтливы ветлужане, любятъ посудачить и особенно за рюмашечкой въ клубѣ: тутъ и пѣсни поютъ, тутъ и пляшутъ, — кому какое дѣло! А придутъ попозднее судейскiе, заиграеть органъ и загремитъ хоръ:

Не житье, а масленица — тихо, покойно — сладокъ, жиренъ пирогъ, крѣпокъ сонъ.

А знавала и Ветлуга тяжелые дни.

3-го августа загорѣлось въ клѣти при домѣ мещанина Комиссарова, отъ него перекинулось къ Евстиѳееву, и вспыхнуло все Заречье. Ночью какъ огненная волна прошла по рѣкѣ Ветлугѣ. Бегали, кричали. А къ утру однѣ головѣшки остались.

День передохнули, опять напасть: загоралось уже въ самомъ городѣ у инвалида Кузьмича однорукаго, что поляковъ усмирялъ, а потомъ задымилась Козья изба — у самаго волостного правленiя изба — да ее отстояли. Сбежались стѣной всѣ козьи поклонники, не оставили грешную бабу.

Со страхомъ легли ветлужане въ мягкiя перины, всю ночь не спали колотушечники, и два дня благополучны были.

Поставили, наконецъ, большiе чаны-образы на каждомъ перекресткѣ, налили ихъ до верху водой, все-таки душа поуспокоилась: будетъ откуда ведрами черпать, не то что на рѣку бѣгать каждый разъ съ ведромъ! Уснули покрепче, а утромъ встали и видятъ, къ земской управѣ къ дверямъ записка со стихами прибита:

Несколько такихъ записокъ было прибито въ разныхъ мѣстахъ города, двѣ прибиты къ дверямъ исправника Лебедева, «содержа много оскорбленiй, — такъ гласить протоколъ, — для чиновниковъ, а особенно для полицiи.»

Исправникъ рѣшилъ, что записки эти могуть имѣть влiянiе на настроенiе умовъ, а потому постановилъ ихъ уничтожить.

И осталась только записка, прибитая къ дверямъ управы.

А исправника Лебедева и помянуть нечѣмъ, развѣ тѣмъ только, что былъ охочъ до коньяку, и былъ онъ къ нему лютѣе, чѣмъ даже уездный членъ.

1918 г.

Псалтырь.

провинцiональное

Юрiй Верховскiй Слонъ, кавалеръ обезьяняго знака, принесъ мнѣ однажды именинный даръ.

Мнѣ показалось, что это табакерка, потомъ, приглядѣвшись, подумалъ:

„Нѣтъ, ящичекъ изъ желтой кожи,покрытой краснымъ лакомь, съ золотымъ тисненiемъ".

А это была не табакерка и не ящичекъ, это былъ псалтырь екатерининскiй.

Поставилъ я псалтырь на полку. Да такъ и стоялъ онъ у меня, красуя серебряный мой домикъ — обезьянью великую и вольную палату.

Въ трудную минуту — поистинѣ скажу, только промысломъ Божьимъ еще и живъ я на бѣломъ свѣтѣ — въ ночную темную пору, когда и звезды-то небесныя куда-то всѣ запрячутся, съ ночникомъ-лампочкой коротая ночь, вспомнилъ я, раскрылъ псалтырь — судьбу увѣдать.

И вышло:

«И мимо идехъ и се не бѣ».

Грешный человѣкъ, ничего не уразумѣлъ. А сталъ я закладку перебирать — блѣдно-розовая съ городочками! А потомъ перелистывать началъ.

И вижу, заклеенная страница.

Взяло любопытство. Посмотрѣлъ я на свѣтъ, а тамъ густыми, крепкими буро-желтыми чернилами надпись:

1785 года, iюня 5 дня, сею книгою благословилъ я дочь свою Екатерину Григорьевну, которая родилась 1776 года ноября 14 дня. Григорiй Розановъ.

И взяла меня дума — крѣпко въ рукахъ держалъ я псалтырь — и поплыли передо мной воспоминанiя. Не воспоминанiя, а отъ бурыхъ чернилъ, отъ руки старца Григорiя Розанова плывь памяти.

И встаетъ въ памяти моей какой-то далекiй провинцiальный городъ XVIII вѣка, затерянный среди песковъ и лѣсовъ обширной родины нашей Россiи.

Видится мнѣ рядъ бѣлыхъ домиковъ, утопающихъ въ зелени садовъ и палисадниковъ.

А дальше въ концѣ улицы даль и гладь.

За широкой полосой зеленыхъ луговъ, за далью холмовъ сизымъ пологомъ подымается туча. Душно послѣ жаркаго дня. Бѣлыя зарницы полыхаютъ между землей и тучей.

И прощаясь протянулись длинныя полосы свѣта — отблескъ послѣднiй уходящаго солнца.

А светлая зелень палисадниковъ и вымытые нарядные дома — все говоритъ о мирномъ житiи, о спокойствiи духа, о простотѣ и довольствѣ.

Задумался о. Григорiй въ своемъ палисадникѣ передъ шипящимъ самоваромъ.

Белоснежная камчатная скатерть сверкаетъ, какъ снѣгъ.

Въ палисадникѣ бѣгаетъ, рветъ малину курносенькая дѣвочка съ двумя косками, младшая дочка о. Григорiя, Катя: пушистая мордочка измазана ягодами.

Въ душномъ воздухѣ пахнетъ свѣжей пылью и чаемъ.

Хорошо посидеть за самоваромъ въ палисадникѣ.

Хороши пѣнки — первое лакомство Катино.

Задумался о. Григорiй о Катѣ: бедовая ужъ очень девочка, а главное — любимица первая.

И вдругъ вспомнилъ, вышелъ въ кабинетъ, взялъ со стола псалтырь и положилъ твердую надпись — пусть это будеть ей память о сегодняшнемъ днѣ.

Шумить самоваръ, вьются мухи, жужжитъ пчела — пора спать пчелѣ, нѣтъ, жужжитъ. Завтра дождикъ будетъ. Да дай Богъ.

А дальше не знаю, не помню.

1918 г.

Часовникъ.

заволжское

Много пришлось мнѣ на своемъ вѣку видѣть чего, въ какiе только углы не забрасывала судьба! И много самыхъ непримѣтных вещей говорятъ мнѣ внятно о людяхъ и жизни канувшей.

Вотъ поглядѣлъ я на эту вашу старую книгу — на развалившiйся кожаный переплетъ, процѣлованный, какъ частица мощей. Вижу — часовникъ — рука славныхъ Петровскихъ годовъ. Но гдѣ тотъ человѣкъ, Кореневъ доброписецъ, имя его едва живо поблекшее на оборванномъ пожелтѣломъ листѣ переплета, и чѣмъ кончилъ — самосожженiемъ за правую вѣру или такъ въ скиту у березокъ, не скажу. А напоминать — напоминаетъ мнѣ этотъ часовникъ о многомъ.

Вы знаете, что я былъ судебнымъ приставомъ въ нашей далекой сѣверной глуши. Безконечныя поѣздки на лошадяхъ зимою и лѣтомъ по тряскимъ дорогамъ дремучихъ лѣсовъ. Все, что притупляетъ умъ и ожесточаетъ сердце, вся эта будничная сутолока давила меня, маленькаго безсильнаго чиновника, слепого исполнителя судебныхъ предначертанiй.

Не красна жизнь подначальнаго чиновника въ уѣздѣ, а еще того хуже жизнь пристава, который только и долженъ исполнять то, что велитъ ему судъ: описывать, вручать повестки, взыскивать по исполнительнымъ листамъ. Вездѣѣ приставъ нежеланный гость. Въ каждой семьѣ это вѣстникъ несчастья.

И вотъ былъ со мной такой случай, это я все по поводу этой книги. Получилъ я однажды весной исполнительный листъ отъ одного купца на другого купца старообрядца, очень богатаго человека, да у котораго только дѣла позамялись.

Товарищъ мой Завитулькинъ, тоже приставь, не захотѣлъ ѣхать.

— Боже упаси, — говоритъ, — старикъ крутой и нравный, пожалуй кобелями затравитъ.

И пришлось мнѣ ѣхать.

Прiѣзжаю въ уездный городишко, а тамъ въ дому нѣтъ купца. Говорятъ съ семьей выѣхалъ на мельницу.

— Въ верстахъ такъ семидесяти отъ города. Все-то въ этихъ городишкахъ знаютъ!

Сказали бы, выѣхалъ неизвестно куда, прибилъ бы я тогда повестку къ дверямъ, да и назадъ. А то изволь трястись на мельницу.

Всю ночь ѣхали по какимъ-то ухабамъ и косогорамъ, а къ утру спустились въ грязь, въ болотину, кое-какъ перебрались черезъ живой мостъ — доски ходуномъ ходятъ, вспомнишь, тоска беретъ! — и подъѣхали къ мельницѣ.

У мельницы домъ, хорошiй домъ, двухъэтажный, строился заправски.

Долго стучали мы въ двери. Наконецъ-то отперъ какой-то старикъ: смотритъ сурово. Я ему все разсказалъ. А онъ что-то буркнулъ и скрылся. Вошли мы въ горницу.

— Зачѣмъ вошли, не туда! — слышимъ, старикъ кричитъ, — идите по лѣстницѣ наверхъ!

А наверху встрѣчаетъ хозяинъ. Что и говорить, не съ радостью. Ужъ такiе мы постылые! Ну, я все-таки бойко такъ говорю, документы показываю. А хозяинъ молчитъ: ни да, ни нѣтъ.

И вдругъ слышу, шорохъ позади гдѣ-то. И точно потянуло что, оглянулся я и сразу оробѣлъ: въ черномъ старовѣрскомъ сарафанѣ съ серебрянымъ галуномъ, въ бѣломъ платкѣ-косынкѣ, бледная такая, строгая — отродясь я не видывалъ такой.

— Это моя дочь, — говорить хозяинъ.

А я стою, какъ дуракъ.

Она подошла къ столу, взяла такую вотъ книжку-часовникъ, процѣлованный, какъ частица мощей, и безшумно скользнула изъ комнаты.

Что потомъ говорилъ мнѣ хозяинъ, чего отвѣчалъ я, все позабылъ.

Не забылъ я и не забыть никогда — черезъ всѣ годы, черезъ ерунду житейскую и непрiятности, черезъ псю и паршъ чиновней жизни моей, эту старую процѣлованную книгу я помню, вижу ее, темную, въ бѣлой рукѣ, да русую косу, перекинутую черезъ бѣлый кисейный рукавъ.

1917 г.

Патерикъ.

церковно-славянское

Помню сводчатую съ венецiанскимъ окномъ келью Андронiевскаго лампадника отца Еввула, веселую: цвѣты во все окно, въ углу иконостасъ, неугасимыя лампады и свѣжiя просфоры на столикѣ — серебряное блюдо.

Вижу въ окно нарядныя платья, цвѣтные платочки и шляпки рогожскихъ и таганскихъ невѣсть — по тѣснымъ дорожкамъ между крестовъ и памятниковъ цвѣтами вьются.

И мягкимъ солнцемъ весеннiй льется звонъ.

Всякiй день всю Цвѣтную недѣлю крестный ходъ послѣ обѣдни вокругъ старой монастырской ограды — носятъ артосъ.

И мягкимъ солнцемъ весеннIй льется звонъ.

Господи, и до чего хорошъ весною монастырскiй пасхальный звонъ!

Отецъ Еввулъ-Пучокъ — такое повелось „пучокъ" за невообразимую отца Еввула тонкость выражешй для вещей совсѣмъ неподходящихъ и грубыхъ и самыхъ рѣзкихъ! — немудреный добродушный хозяинъ сейчасъ вернется съ крестнаго хода.

Самоваръ на столѣ кипитъ, раскрытъ янтарный куличъ и съ розой паска.

Единственная книга — однокнижна библиотека отца Еввула — большая въ кожаномъ малиновомъ переплетѣ съ мѣдными застежками — какiя чудесный картинки, какiя буквы! — кiевская книга Патерикъ.

* * *

Замеръ звонъ.

Желтый чижикъ въ клѣткѣ поетъ по всякому.

— Отче, благослови! — стучитъ въ дверь запыхавипйся хозяинъ отецъ Еввулъ.

— Аминь.

Сколько лѣтъ потомъ не видалъ я Патерика. А вспоминалъ не разъ, вспоминались картинки: заяцъ Афанасiя Затворника, бѣсы преподобнаго iсакiя, голубки Нестора лѣтописца, умный песъ Евстратiя постника и мученика, змiй iоанна многострадальнаго, шествiе бѣсовское Матфея прозорливаго, ангелъ Алипiя иконописца, конь Агапита врача безмезднаго, яблоки Григорiя чудотворца, сосуды слезные Ѳеофила блаженнаго, котъ Спиридона и Никодима просфорниковъ, рукописанiе Арефы и вѣнецъ Пресвятой Богородицы — шестьдесятъ и три звѣзды, просiявшихъ отъ первоначальниковъ Антонiя и Ѳеодосiя.

Принялъ я однажды страсть гоненIя этапнаго. Наканунѣ подумалъ: чего на дорогу возьму? И купилъ Патерикъ. Не такой, безъ картинокъ. Но и не такой не пошелъ со мной: начальнику ли понравился, только оставили его въ тюремной конторѣ, не дали.

И вотъ ужъ въ наши дни, въ смутные и не ища, нашелъ я Патерикъ. Тоже не такой, переплетъ не такой, не малиновый, а желтый, и застежекъ нѣтъ, а картинки тѣ — гравюры Л.Терлецкаго.

А попалъ въ мои руки Патерикъ отъ Ивана Петровича Прохорова.

А свелъ меня съ Иваномъ Петровичемъ Иванъ Павловнчъ. Иванъ Павловичъ прiятель съ Иваномъ Александровичемъ, а Иванъ Александровичъ —- князь обезьянiй.

* * *

Иванъ Петровичъ — камеръ-лакей, замечательный человѣкъ, низкiй ему поклонъ отъ меня за Патерикъ.

Восемь лѣтъ безпорочно служилъ Иванъ Петровичъ рядовымъ лейбъ-гвардiи Павловскаго полку, потомъ переведенъ въ сводный его величества стрѣлковый батальонъ, и къ нему, высокому и черномазому, очень подошла форма императорскаго стрелка съ ярко-малиновыми кантами и малиновой рубахой. И эта малина решила его семейную судьбу: онъ женился на Агафьѣ Ѳедоровнѣ, высокой, немного вялой, миловидной дѣвушкѣ, дочери камеръ-лакея Матюшкина.

И изъ этой малиновой поры любилъ вспоминать Иванъ Петровичъ лагери подъ Павловскомъ, маневры у Царскаго валика, звучный, чуть хриповатый голосъ императора Александра II, раздававшийся на зарѣ и до сихъ поръ все еще звучащiй ясно:

— Трубачи, впередъ!

Тринадцать лѣтъ военной службы и новая пора — золотая.

Тесть устроилъ лакеемъ въ Аничковъ дворецъ. Въ дворцовомъ домѣ на Фонтанкѣ въ хорошей квартирѣ и въ спокойной обстановкѣ, нарушаемой лишь мелкими дрязгами мелкихъ людей, зажилъ Иванъ Петровичъ тихо и смирно. Семья медленно, но неуклонно умножалась. Подросъ старшiй сынъ Александръ, поступилъ въ семинарiю.

Раздобрѣлъ Иванъ Петровичъ, отяжелѣлъ, сталъ невозмутимъ и ровенъ, и прежнiй трепетъ души, съ которымъ встрѣчалъ онъ каждый шагъ и каждый звукъ голоса венценосца, сменился выдержкой и равнодушiемъ, и появленiе новыхъ лицъ шло безслѣдно по его душѣ.

Сѣдой старикъ, о многомъ позабывъ и половину перепутавъ, одно ceбѣ оставилъ — черезъ всѣ годы и до сегодняшняго дня донесъ онъ светлый образъ царя-освободителя неизмѣнным.

— Царь Александръ III, — шамкалъ Иванъ Петровичъ, надѣвъ на кончикъ носа тяжелыя серебряныя очки, — былъ ростомъ вотъ повыше Ивана Павловича, а въ плечахъ шире его раза въ полтора. Да, былъ царь, а все далеко до Александра II батюшки, Тоть былъ царь настоящiй и послѣднiй. Они знали, кого убить. А потомъ пошли все — чиновники. Трепету отъ нихъ никакого не чувствуешь. А если гроза, такъ ровно купецъ трактиръ разноситъ. Да и царями они были больше для проформы, вотъ ихъ и свергли поэтому. Какiя ваши убѣжденiя, не знаю, ужъ извините, а только настоящаго свергнуть нельзя-съ. Убить можно. А чтобы онъ отказался, да ни Боже мой. Это, знаете, испугъ и слабость, царямъ не свойственны.

Старикъ подымалъ глаза и, глядя поверхъ очковъ, усмехался: или непонятно, что настоящаго свергнуть нельзя? Или все можно?

— Отъ стараго вѣка была у насъ, — продолжалъ старикъ, — только царица Александра Ѳедоровна. И пройти умѣетъ и взглянуть по-царски, такъ что почувствуешь, что самъ ты трава и червь, а все-таки далеко до матушки Марiи Александровны! Та даже не унизила себя и русскимъ языкомъ, все по иностранному. И такъ будто не человѣкъ, а выше человека. Конечно, мы твари презрѣнныя, а понимать должны, гдѣ какая высота. Тутъ-то вотъ святость царскаго сана съ Богомъ сливается, можно сказать, сiянiе какое-то. Отецъ протоiерей въ Серпуховѣ Памфилъ говорилъ мнѣ, что какъ онъ въ первый разъ Николая Павловича увидалъ, такъ, вѣрите-ли, говоритъ, отъ страху чуть душа изъ тѣла не вылетала, да только царь рукой махнулъ и задержалъ. А при нынѣшнихъ, чтобы душа вылетѣла, нужно, чтобы вышибли ее.

Иванъ Петровичъ скупалъ для старшаго сына Александра книги, и Александръ собиралъ библiотеку. А тутъ началась война, Александръ былъ призванъ и на войнѣ его убили. Книги послѣ революцiи Иванъ Петровичъ сталъ распродавать.

По указанiю Ивана Павловича я пошелъ посмотреть книги. Познакомился съ Иваномъ Петровичемъ, завязался разговора, то да се, и вотъ — Патерикъ.

И опять я смотрю картинки, какъ тамъ въ кельѣ съ венецiанскимъ окномъ, — какiя чудесныя картинки, какiя буквы! — и въ душѣ моей весеннiй льется звонъ.

1918 г.

Сундукъ.

елисаветинское

Въ новоладожскомъ Загвоздьѣ въ прохожей комиатѣ стараго Философовскаго дома долгiе годы стоялъ расписной сундукъ.

Про сундукъ знали одно, что хранится въ немъ дѣдовское добро, покойнаго еще Никиты Егоровича Философова, двоюроднаго пра-прадѣда нашего Димитрия Владимировича Философова, — какая-то ветошь, которая никому не нужна.

Самъ Никита Егоровичъ померъ въ 1779 году, сынъ его Иларiонъ Никитичъ въ концѣ 30-хъ, а внукъ — Алексѣй Иларiоновичъ въ 1874-мъ. Подумайте, сколько за это время безвозвратно кануло, а сундукъ цѣлъ цѣлехонекъ: какъ поставили, такъ и стоялъ.

И ужъ такъ привыкли, замечать перестали, и только новый человѣкъ, проходя, запинался за него и, тихонько бранясь, проходилъ дальше.

Но нѣтъ на землѣ такой вещи, которой не пришелъ бы свой часъ.

Пришелъ часъ и сундуку.

Гремя связкой ключей, подошла къ сундуку столетняя ключница Ефросинiя Антоновна. Порылась въ мѣшкѣ у нея цѣлая уйма ключей.

И завизжалъ замокъ, застоналъ — подалась крышка. Блеснули когда-то ярко-красныя розы по зелени, сверкнула облупившаяся оковка. Скрипя, поднялась крышка. И дѣдовскiй сундукъ открылся. Пахнуло запахомъ сырости, лаванды, сухого чая.

— Пожалуйте!

Стали перебирать тряпье, сгнившее и ни на что не похожее, — какiе-то лоскутки, шерстинки, узелки, гнѣздища паутиныя.

Ефросинiя Антоновна, стоя надъ сундукомъ на колѣняхъ, вытащила со дна листъ старой желтоватой бумаги.

— Вотъ, батюшка, — прошептала старуха, — какая-то записка!

А это былъ реестръ.

Да, когда-то во времена блаженныя Елисаветъ хранилось въ сундукѣ добро!

* * *

Записка, что в сундуке iмеетца Никиты Егоровича — а именно:

Рабронъ штофной желтой — 1

Завѣса зеленая с подзорами верхними и нижними

Адеяло алое отласное

Простынь — 2, кисейная i полотнянная

Наволокъ алыхъ — 8, наволокъ же кисейныхъ — 8

Скатертей столовыхъ — 6

Рабронъ i юпка тафтянные

Рабронъ i юпка штофные

А салопа штофная — 1 i сподница канфовая зеленая

Канфы 3 штуки — красная, зеленая, галубая

Кусокъ камки фиолетовой

Фанзы — 6 штукъ, кисеи полосатой — 2 штучки

Кисеи жъ шитой — 1 штучка

Полотна въ пяти штукахъ

Бархату въ 2-хъ штучкахъ, башмаки тафтянные

Три косынечки — алая i черная i блондовая белая

Три веяра, занавѣсъ къ окнамъ зеленыхъ — 2

Канфы полосатой — 2 кусочка

Бумажныхъ покрывала — 2

Адеяло синее канфовое теплое лапчетое

Адеяло жъ канфовое красное на лисьемъ хребтовомъ мехе

Полочка белья — 1, соболиковъ— 2 пары

Шитье на наволоки

Хвосты собольи i куньи

Серебреной посуды:

Доска, подноси, тарелка

Чайникъ, кафейникъ i малошникъ

Рукомойннкъ i лахань

Стаканъ большой i съ крышкою

Стаканчнковъ малинкихъ — 3

Сахарница, чайница i ковшичикъ

Калпаковъ большихъ — 5, колпачковъ малинкихъ — 6

Кружечекъ съ ручками — 6, чарочка съ ручкою — 1

Еще колпачекъ маленкой — 1

Аливки золотые съ кистями

* * *

И нѣтъ ничего — лоскутки, шерстинки, узелки, гнѣздища паутиныя.

И лучше бы, пожалуй, не тревожить старую ключницу, не отворять дѣдовскаго сундука, не бередить прахъ.

Развѣ что записка!

Оть сундука нынче и помину не осталось — все сжегь человѣкъ съ великаго ума своего! — а записка пока что у меня, а хранитъ ее волкъ-самоглотъ: если шарикъ качнешь, кланяется и хвостищемъ помахиваетъ вверхъ и внизъ — самоглотъ.

1918 г.

Академiя.

санкmnemepбypгcкoe

Зеленъ Васильевский островъ. Распустились блѣдно-зеленые листочки на темныхъ деревьяхъ. Море доносить зеленый живительный воздухъ. Все помолодѣло. Золотомъ горятъ белокурыя косы.

Вечеромъ подымается бѣлый торжественный день безъ солнца. Бѣлая ночь льетъ бледно-зеленоватый свѣть. Прозрачныя тѣни вьются. И шепчутъ старые дома.

Вотъ тутъ мимо безсмертныхъ ѳивскихъ сфинксовъ — они пережили Египетъ, переживутъ Петербургъ и Росciю! — вотъ туть на этомъ мѣстѣ, гдѣ стою я, проходилъ великiй основатель.

И кажется мнѣ, вотъ взовьется накидка, нахлобучится треугольная шляпа, и пройдетъ онъ твердымъ беззвучнымъ шагомъ.

Шелестятъ зеленые листочки, перемигиваются окна старыхъ домовъ. Усмехаясь, осѣлъ апельсинный домъ на Кадетской: онъ не видитъ трамвайныхъ висѣлицъ, не слышить звонковъ, ничего не слышитъ — все, какъ встарь, при великомъ Петрѣ.

Изъ-подъ арки коллегiй Университета выходять одинъ за друтимъ, придерживая треугольныя шляпы подъ вѣтромъ и завернувшись въ плащи, ученые профессора Академiи Наукъ Россiйской: Данiилъ Бернулли, Ѳеофилъ Сигфридъ Баеръ, Николай Бернулли, Христiанъ Мартинъ, iоаннъ Христiанъ Буксбаумъ, Яковъ Германъ, iоганъ Петръ Коль, iоаннъ Симонъ Бекенстейнъ, Михаилъ Биргеръ, iоганъ Георгъ Дувернай, Георгъ Бернгардъ Билфингеръ, Христiанъ Фр. Гросъ, Фридрихъ Христофоръ Маеръ, iосифъ Николай Делиль.

Слышна французская, голландская, нѣмецкая рѣчь.

Величавые жесты, спокойная поступь.

А послѣднiй изъ нихъ, проходя мимо сфинксовъ, приподнялъ шляпу и подалъ мнѣ сложенный въ четверку листъ.

Туманомъ потянуло съ Невы.

Затрепетали вѣтки деревьевъ. Чуть потемнѣло. Запахло парною землей. И гдѣ-то будто подъ чернымъ звѣзднымь небомъ запѣлъ соловей...

* * *

Академiя наукъ россiйская

читателю здравiе

Академiю, намѣренiем Петра Велiкаго опредѣленную, и некiим образомъ зачатую, а нечаемымъ Благочестивѣйшаго iмператора преставленiемъ гораздо ослабленную, Августейшая iмператрiца Екатерiна, премудрымъ своимъ промышленiемъ, хотя и многiе члены, изъ разныхъ Европейскихъ странъ въ Столiцу сiю на то призваны были, вышше чаянiя уставiла, и въ совершенство прiвела.

Должность же въ сей Академiи собраннымъ двоiна будеть. Какъ въ тщанiи и умноженiи новыми обрѣтенiями наукъ, а наiпаче Медiцiны, Фiзiки, Математiки, и прочiхъ свободныхъ наукъ, такъ и въ ученiи Россiйскихъ юношъ, да они сiмъ образомъ по первой должности своей Академiямъ наукъ Парiжской, Лондонской, Берлинской, какъ въ публiчныхъ собрашяхъ трижды повсягодно будущiхъ (отъ нiхъ же первое недавно Его Высочества Королевскаго Герцога Голстеiнскаго прiсутствiемъ просвѣтiлося), такъ и совѣтованiемъ прiватнымъ дважды по всякой недѣли, а имянно, во Вторникъ и Пятокъ, будущымъ подражати. А по другой своей должности о ползѣ собственной тѣхъ юношей, которые изъ пространной Россiи для ученiя и свободныхъ наукъ соберутся, потщатiся будуть. Того ради конца Профессоры сея Академiи, сего 1726 году, въ будущiй 24 день месяца Генваря чтенiями ученiе свое публiчное начнутъ, во дни, Понедѣлнiкъ, Среду, Четвертокъ и Субботу, и впредь такiмъ опредѣленiемъ и учрежденiемъ поступать будуть, о которомъ всѣмъ любiтелемъ добрыхъ наукъ, а наiпаче рачiтелямъ къ ученiю, сiмъ для извѣстiя объявляется.

1918 г.

Покормяжная.

голодное

Случился недородъ въ вотчинахъ Троице-Сергiевой лавры, и стали отпускать монастырскихъ крестьянскихъ людей на посторонне заработки — на прокормлеше, только бы имъ живу быть.

И пошелъ Матвей Кузминъ на всѣ четыре стороны свѣта бѣлаго на подножный кормъ, а для того и дано ему изъ приказной канцелярии покормяжное письмо.

Что потомъ случилось съ Матвѣемъ Кузминымъ, съ тысячами Матвѣевъ, годъ отъ году получавшихъ покормяжныя, — тѣсно имъ было на холодной и непрiютной монастырской землѣ, — занимался-ли Матвей черной работой или ходилъ по Mipy, или знался съ воровскими людьми — ничего не вѣдаю и всякая память сгинула.

А что подлинно былъ на свѣтѣ крестьянсюй сынъ Матвей Кузминъ въ 1723-24 гг., а съ нимъ и приказный Василiй Карповъ и смотритель Никита Каменевъ, только и осталась грамотка — эта покормяжная. Она одна прикрѣпляетъ и Кузмина, и Карпова, и Каменева къ безвѣстной и горькой жизни.

* * *

1724-го году марта въ 1 день Живоначальныя Троицы Сергиева монастыря Святѣйшаго Правительствующаго Синода советника школъ и типограѳий протектора господина архимандрита Гаврiила, келаря старъца iосиѳа Бурцева, казначея старъца Моисея Протопопова и всего собора монастырской нашей вотчины Костромскаго уѣзду села Ѳедоровскаго деревни Молокова крестьянской сынъ Матвей Кузминъ отпущен покормитца. И превызшимъ господамъ во градехъ каменъданътом i камисаром, или кому сие вѣдать надлежит, оного Матвея деръжать безопасно, потому что онъ, Матвей, в солдатех i в драгунех, и в матрозох i выных ни в каких наборех нигде не бывалъ i в переписных книгах въ 719-мъ году i въ 723-мъ в пополнительныхъ скасках писанъ, а кормятъ ему, Матвею, черною работою, по миру не ходить i с воровскими людми не знатца, в том ему, Матвею, сие i покормежное письмо ис Приказной Канцелярiи дано. А отпущенъ онъ, Матвей, съ сего 724-го году по 725 год марта до 1-го числа. А какъ срочное число пройдетъ i ево, Матвея, по сей покормежной нигдѣ не держать i явитца ему у насъ в монастыре в Приказной Канцелярiи по прежнему.

Приказной Василей Карповъ

Смотрител Никита Каменевъ

1918 г.

Нарва.

запечатлѣнное

Жаркимъ лѣтомъ, когда пахло пылью и старыми кожами, я проходилъ по костромскому Гостинному двору, облитый солнечнымъ пригрѣвомъ. На сухихъ горячихъ ларяхъ разбросаны были разные пустяки и между ними старинныя книги, картины, обрывки бумагъ.

Около лавки Ивана Леонтьевича Лапина невольно остановился: туть было и прохладно, и довольно темно.

Хороша лавка у Ивана Леонтьевича! У любителя старины глаза разбегутся. И среди пустяковъ такъ много цѣнныхъ хорошихъ вещей, диву даешься, откуда что взялось.

Знаеть цѣну Иванъ Леонтьевичъ —- рыжая бородка клиномъ! — не процѣнитъ онъ свои сокровища. Особенно любить запрашивать съ прiѣзжихъ, съ петербургской косточки, потому они шахъ-махъ любятъ, все такъ скоро-наскоро: купилъ, разглядѣлъ, покинулъ. Не то, что коренной костромичъ — тоть тридцать разъ около рукописей пройдетъ, лѣвымъ глазомъ взглянетъ, а правымъ виду не подастъ, заторгуетъ что другое, а потомъ ужъ къ вожделенной рукописи присунется.

Привелось и мнѣ у Ивана Леонтьевича покупку сдѣлать: сѣрая тетрадка безъ начала и конца петровскаго времени.

Задорожился было Иванъ Леонтъевичъ, да видите, никто тетрадку не покупаетъ, никому она не нужна, рѣшилъ, что это учебникъ и смилостивился, продалъ.

И повезъ я ее на холодную Неву.

Облюбовалъ тамъ до последней буковки.

Сошлись любители книжные, смотрѣли — и такъ смотрѣли, н на свѣтъ смотрѣли, трогали.

78 уцѣлѣвшихъ листовъ, — тетрадь порядочная — съ нарвскаго разгрома (1700 г.) и до взятiя Выборга (1711 г.) И никакой учебникъ — годъ за годомъ, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, день за днемъ съ подробнымъ описанiемъ событiй и дѣянiй петровыхъ „война шветцкая".

Воть какая находка мнѣ въ руки попала — помяну Кострому Костромушку, Ивана Леонтьевича Лапина да кума его князя обезьяньяго Ивана Александровича Рязановскаго, прiютившаго меня въ царевскомъ своемъ древлехранилище.

* * *

Въ первый разъ взялъ я съ полки петровскую мою тетрадь, когда по злому ли наущенiю либо отъ простоты нашей Санктпетербургъ обернули въ Петроградъ. Очень меня тогда за сердце взяло: городъ святаго Петра — Санктпетербургъ — и вдругъ какой-то Петроградъ!

Съ тѣхъ поръ много воды утекло.

Война вспорола каменный мѣшокъ, въ которомъ сидючи простецы наши валяли простецкую свою жизнь, храня исконный завѣтъ:

— здорово живешь

— обознался

— наплевать.

Смута пошла, а съ нею раздоръ и раззоръ. Уничтожили навсегда твердый знакъ. А загаженный, заплеванный Петербургъ обратили изъ Петрограда въ красный Петроградь.

И пришло такое время конечное, вонъ побѣжали изъ Петербурга кто куда, оставляя домъ Петровъ — послѣднее наше окно.

Тутъ я опять петровскую тетрадку досталъ.

Горько и досадно мнѣ стало на простоту нашу погубительную.

И если въ первый разъ я только глазами по тетради прошелъ, теперь я сѣлъ ее переписывать.

Духомъ Петровымъ дышитъ всякая буковка, а всякiй завитокъ виноградный и усикъ хмелевой надстрочный воленъ, могучъ и крѣпокъ.

Сказываютъ мудрецы, дается человѣку при рожденiи его планета. Ну, какъ сказать, кому планета, а кому на двоихъ дна, а то и на троихъ, а бываетъ что и на цѣлое собранiе половины много, — не сосчитаешь, а какая доля всѣхъ покроетъ. Петру же дана была планета, не одна, не двѣ и не три, а четырнадцать — одному.

Потому и затѣи его не летѣли по вѣтру и дѣло его было крепко.

А дѣло его — Россiя.

Вы понимаете, что такое по тому времени велеть съ церквей колокола снимать да изъ колоколовъ пушки лить? Да, вѣдь, это все равно, что по теперешнему, ну, обратить бы церкви въ арсеналъ.

Колокола сняли, пушки вылили — послушали.

А послушали и за страхъ и по вѣeрѣ.

А повѣрили, потому что почуяли.

А почуяли — Петра, дѣло его.

А дѣло его — Россiя.

Несчастье наше тогда подъ Нарвою не было бѣдой для Pocciи, и не гнѣвъ это былъ Божiй, а милость.

И это видѣлъ Петръ.

Много въ насъ, русскихъ, подлаго духа — лѣни невообразимой, воровства и какого-то самодовольнаго ломанья. Надо, чтобы всхлестнуло тебя хорошенько, чтобъ ты очнулся отъ своей дури дурацкой, рожу свою поправилъ, да за умъ взялся.

Бичъ нѣмецкiй хлестнулъ по Россiи, а Петръ поднялъ дубинку на лежня — тишайшую Русь.

И не безсильное, худосочное, неуверенное с-могу зазвучало въ словѣ Петра, а могучее его могу.

* * *

изъ петровской тетради

против котораго его королевскаго ответу, просили паки, хотя б одни полковые пушки велел отдать. Против чего сказал последнее и обешал отдать не полковых пушекъ толко 6, однако ж после и тех не отдали и послали всю артиллерию в Нарву.

Въ 20 день по утру по учиненному договору наши оставшие начали отступать, и наперед пошла дивизия генерала Головина, в которой и оба полка гварди, которая и перешла без всякаго противления. Но когда Вендова дивизия пошла, тогда неприятель не токмо у них ружъе и знамена стал отнимать, но и платье и прочее с них грабить стал.

А на другой день к генералом россiйским прислал корол своего генерала-адютанта Лагаркрона с шивадроном ковалериi, и велел их арестовать и отвесть в Нарву х каменданту Горну под арест, которыя хотя просили короля, чего-для тот пароль не содержан, однако причли им в притчину то, что для чего комисары нашей казны увезли, о которой прежде при разговорах и сами они не упоминали.

И тако шведы над нашим войскомъ викторию получили, что есть беспорочно надлежитъ разуметь, над каким войском оную учинили, ибо толко один старой полкъ был Лаѳертовой, которой пред темъ назывался Шепелева, два полка гварди толко были на двух атаках, у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными войски никогда не дали, протчие ж полки кромѣ некоторых полковниковъ, какъ аѳицеры, такъ и рядовые, самые были рекруты, как выше помянуто, к тому ж за поздым временем великой голод был, понеже за великими грязми правианту провозить было невозможно. И единым словом сказат, все то дело яко младенческое играние было, а искуства, ниже виду, то какое удивление такому старому обученному и практикованному воину над такими неискусными сыскать викторию! Правда, сия победа в то время зело была печальна, чувственна, и яко отчаянна всякие впред надежды, и за велики гневъ Божи причитали, но ныне, когда о том подумать, во истинну не гнев, но милость Божию и исповедать долженствуем. Ибо ежели нам тогда над шведами виктория досталас, будучи в таком неискустве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую беду после нас оное щастие принудить могло, которое оных же шведов уже дивно во всем обученных и славных въ Европѣ, которых называли ѳранцузы бичем немецким, под Полтавою так жестоко низринулась, что всю их махину низ сверху обратила.

Когда сие нещастие или лутше сказать великое щастие получили, тогда неволя леность отгнала и къ трудолюбию искуству день и ночь принудило, с которым опасением и искуством как часъ от часу сия война ведена, то ясно будет и в следуемой посемъ истории.

1918 г.

Ссыльный.

казенное

Во времена Павла Петровича не смотры были, а казни египетскiя.

Прусская выправка, косы да букли съ клейстеръ-корой по формѣ, все точь-въ-точь, какъ приказано, ни больше, ни меньше. Шляпы такiя, что на головѣ не держатся. А экзерцицiи упаси Боже, не сразу и запомнишь хитроумную выучку.

Премьеръ-мaioръ Дмитрiй Алексѣевичъ Кушниковъ былъ старой службы офицеръ — служилъ еще Великiя Екатерины, помнилъ государыню и чтилъ ее. А тутъ дожилъ до того, что тягостно даже подумать:

— Нуте-ка, сынъ истребляеть даже память о родительницѣ, да и словъ новыхъ повыдумывалъ. Не смѣй говорить стража, а говори караулъ.

И правда, въ пасхальномъ канонѣ не «на божественной стражи» а «на божественномъ караулѣ» пѣть заставили.

И пѣли.

Русскаго человека всегда заставляли что-нибудь дѣлать: то скажутъ, украшайся флагами, когда душа не принимаетъ, то ракеты пускай, когда съ души воротитъ. А былъ и такой случай: нагрянули съ обыскомъ и застигли цѣлое сообщество, и вотъ кто-то изъ застигнутыхъ, чтобы отвести глаза, крикнулъ главному коноводу, человеку солидному, профессору —«Аничковъ, пляши!» — что-жъ вы думаете, и сроду не пляша, пустился несчастный въ плясъ.

Ну, какому-нибудь фендрику привыкнуть ко всему легко: ему все въ новѣ, а Кушникову, который подъ Очаковымъ былъ, переучиваться трудненько.

И однажды, когда шелъ онъ на разводѣ со своимъ деташементомъ и сбился въ уставѣ, сиповатый голосъ царственнаго командира громче очаковской пушки хлопнулъ:

— Налѣво кругомъ — въ Сибирь!

И черезъ два мѣсяца Кушниковъ въ ботфортахъ и съ длинной косой прогуливался по песчанымъ якутскимъ улицамъ.

* * *

Ничего не подѣлаешь, велели.

И опять скажу, такая ужъ судьба наша: русскому человѣку безъ того никакъ нельзя, чтобы кто-нибудь да не мудровалъ надъ нимъ.

Кушниковъ и то былъ радъ, что живъ остался.

Приди въ голову царю сказать: отруби ему голову! — и отрубили бы. А что потомъ, можетъ, и пожалѣли бы, да головы-то все равно не приставишь и никакой сендетиконъ и кольдеконъ не склеитъ, потому что голова не деревянная и не фарфоровая, а и у самаго простеца простецкаго мясная она съ мозгомъ.

Пережилъ премьеръ майоръ послѣднiе безумные годы, поздно дошло до него извѣстiе объ 11-мъ мартѣ 1801 г. И съ вестью о воцаренiи Александра I почувствовалъ онъ жгучую боль оброшенности и понялъ, что въ сибирской глуши никому онъ не нуженъ и позабыть.

Да видно, Богъ не забылъ.

Въ 1802 г. дошла очередь до Кушникова и онъ былъ освобожденъ.

А вернуться-то ему было не на что: доехать изъ Иркутска до Петербурга и по тогдашнему стоило денегь не малыхъ.

И остался премьеръ-майоръ въ Иркутскѣ. Сталъ хлопотать то въ Иркутскѣ, то въ Читѣ — искать мѣсто куда-нибудь по казначейской части: жизнь, кажется, спокойная и правильная, можно сказать, что и все дѣло, сиди при сундукѣ въ родѣ цепной собаки, только и стѣcненiе, что въ карты не играть, да Богъ съ ними, съ картами!

А гдѣ именно и какъ пристроился Кушниковъ послѣ своей невинно-проклятой судьбы, не знаю. На память о немъ достались мнѣ двѣ бумаги въ старомъ сенатскомъ дѣлѣ по Министерству Финансовъ — аттестатъ да свидѣтельство.

* * *

Симъ свидетельствую, что находившейся здѣсь и возвращенный по Высочайшему повелѣнiю бывшей премiеръ-маюръ Дмитрей Алексѣевъ сынъ Кушниковъ велъ себя добропорядочно и во все время его пребыванiя не только ни какихъ на него жалобъ къ начальству не доходило, но были отзывы, что онъ хорошимъ своимъ повѣденiемъ заслуживалъ одобренiе цѣлаго общества.

Данъ въ Иркутскѣ за подписашемъ моимъ и съ приложенiемъ герба моего печати, марта 4 дня 1803 года.

Его Императорскаго Величества всемилостивѣйшаго Государя моего действительный статскiй совѣтникъ Иркутскiй ГражданскiЙ Губернаторъ и кавалеръ

Иванъ Репьевъ

Дано находившемуся въ Иркутскѣ на житье бывшему майору Дмитрiю Кушникову, которому по высочайшему Его Императорского Величества повеленiю, последовавшему въ 18-й день ноября 1802-го года дарована свобода, и во все время бытности своей въ Иркутскѣ велъ себя добропорядочно, въ чемъ симъ и свидетельствую Марта 4-го дня 1803 года.

Генералъ-лейтенантъ Лебедевъ

1918 г.

Крестъ.

завѣтное

Помню изъ далекаго детства въ углу кiота большой медный шестиконечный крестъ. Всякое воскресенье, возвращаясь домой отъ ранней обедни, мы на перепутьѣ заходили чаю попить къ одной ласковой доброй старушкѣ, жившей въ домѣ нашихъ родственииковъ. Мы ее звали бабинькой, да и всѣ ее такъ звали. И всякiй разъ послѣ чаю, — а какой чай былъ вкусный и какiя густыя сливки, и какое поджаренное барбарисное варенье! — до сыта напившись, я крестился, на кiотъ глядя, и особенно какъ-то видѣлъ этотъ крестъ шестиконечный.

И сначала, ну въ возрастѣ приготовительномъ, я заглядывался на крестъ, потому что блестящiй, золотой, какъ я тогда о немъ думалъ; потомъ постарше меня приковывала онъ своимъ необычнымъ видомъ: не четырехъ-конечный и не восьмиконечный, а шестиконечный — древнiй; и ужъ впослѣдствiи я сталъ вглядываться въ изображенiя на немъ и надпись.

О крестѣ часто я слышалъ у большихъ разговоры, — не меня одного, какъ оказывалось, привлекалъ онъ, крестъ этотъ завѣтный.

Съ тѣхъ поръ прошло много всего, да и времени кануло не мало, успокоилась и наша ласковая добрая — наша бабинька Анисья Алексеевна Ладыгина.

На 91-омъ году своей жизни, въ трудахъ проживъ, скончалась она въ Москвѣ (1820-16.V-1911), а крестъ мнѣ достался. Я никогда и не мечталъ, такой этотъ былъ крестъ завѣтный, и вотъ мнѣ его передали и такъ, будто онъ всегда былъ только мой.

* * *

Крестъ медный шестиконечный на медной припаянной жуковинѣ. На Kpecтѣ въ серединѣ распятiе, по краямъ креста пять погрудныхъ изображений въ медальонахъ. На самомъ верху ангелъ со скипетромъ, на верхней перекладинѣ архангелъ Михаилъ съ одной стороны, а съ другой архангелъ Гаврiилъ — Михаилъ, Гаврiилъ; между ними лапчатый двойной нарѣзанный крестъ, со внутренней стороны котораго идутъ палочки поперекъ, и внутри нарѣзанный же крестъ шестиконечный съ двумя прутиками отъ основанiя, знаменующими трость и губу. На средней перекладинѣ съ одной стороны. Богородица — М.Р.Ѳ.У. (метеръ ѳеу) — «Мати Бога», или какъ въ старину собственнымъ домысломъ добирались до буквъ премудрыхъ, — «Марiя роди Фарисеомъ учителя». А съ другой стороны iоаннъ Богословъ — Iванъ. Между ними накладное Распятiе. И отъ Богородицы до Распятiя нарезанная веточка еловая и такая же веточка отъ Распятiя до iоанна. Распятiе — крестъ восмиконечный, на верхней перекладинѣ нарѣзанъ крестъ четырехконечный, надъ нимъ между Распятiемъ и лапчатымъ крестомъ — I.X. и I.С.X.С. На венчике подъ крестомъ четырехконечнымъ надпись неразборчивая, а на средней перекладинѣ — Ника — «симъ побеждай». Подъ Распятiемъ Глава Адамова, напоминающая изображеше свѣтилъ небесныхъ — солнца или луны. Подъ Главой Адамовой столбикъ — пишетъ:

сей кpeстъ

в градѣ ро-

стовѣ во а-

врамиевѣ

монастырѣ

св. Iоанномъ

богословомъ

дань пр. авра-

мiю побѣ-

дити iдо-

ла велеса

при князе

владимере.

престави-

ся аврамiй

в лѣто 6551.

зри о семъ

въ пролозѣ

октября

29 дня

Преподобный Авраамiй, ростовскiй чудотворецъ, подвизался около 1073-77 гг., — подобiемъ старъ, власы поджелтыя брада аки Сергiева, риза преподобническая, исподъ дичъ нѣцыи пишутъ: въ рукѣ трость иже даде ему iоаннъ Богословъ.

Уроженецъ города Чухломы, Авраамiй постригся въ Валаамской обители; по откровенiю Божiему пошелъ къ Ростову. Въ пяти верстахъ отъ Ростова на рѣкѣ Ишнѣ явился ему Iоаннъ Богословъ и вручилъ жезлъ, которымъ повелѣлъ сокрушить идола Велеса. При внукѣ Мономаха, великомъ князѣ Всеволодѣ Георгiевичѣ, обретены мощи преподобнаго. Мощи почиваютъ въ серебряной позолоченой ракѣ въ coбoрѣ Богоявленiя, построенномъ 1553 года царемъ iоанномъ Васильевичемъ.

При мощахъ сохраняется и крестъ отъ пастырскаго жезла, которымъ Авраамiй сокрушилъ идола Велеса, а самый жезлъ былъ взятъ изъ монастыря на Москву царемъ iоанномъ Грознымъ.

1918 г.

Очаковъ.

цapcкoe.

Есть такiя вещи, о которыхъ всякiй знаетъ и не ученый. И можно, кажется, все на свѣтѣ забыть, такъ съ жизнью отойти къ тому, что вотъ сейчасъ дѣло твое требуетъ отъ тебя помнить и чувствовать неотложно, но и при всей занятости насущной и забвенiи суетномъ навсегда сохранить, ну... пиѳагоровы штаны что ли, если удариться въ геометрiю, или удѣльный вѣсъ, если стать спрашивать себя по физикѣ. Что-что, а ужъ эти штаны пиѳагоровы съ удѣльнымъ вѣсомъ ни почемъ не забыть, когда и отъ всей твоей физики и геометрiи останутся всего лишь одни названiя: физика да геометрiя! И въ области знанiй историческихъ среди всякой благодушной путаницы забвенiя благопрiятнаго есть свои имена неизгладимыя. И къ такимъ именамъ принадлежитъ Очаковъ.

Вы можете ровно ничего не знать, забыть даже и о томъ, гдѣ и что это за Очаковъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, какое высокое торжественное чувство вызоветъ въ душѣ вашей одно это имя — Очаковъ!

†халъ я моремъ изъ Одессы въ Херсонъ.

Съ вечера мы вышли, и вечеръ простоялъ я на палубѣ, — наглядѣлся, надышался моремъ и заснулъ, какъ убитый. И вотъ чуть свѣтъ просыпаюсь — пароходъ стоитъ, стучатъ надъ головою.

«Что это? Кораблекрушение?»

А сосѣдъ мой, дьяконъ, приподнялся на койкѣ и, озирнувъ звѣровидно, проглаголалъ гласомъ ерихонскимъ:

— О-ча-ковъ!

Повернулся на другой бокъ и затрубилъ.

И признаюсь, сердце у меня такъ и заиграло:

«Очаковъ! Вотъ онъ гдѣ этотъ Очаковъ! Тотъ самый Очаковъ!»

И помню, не на пароходѣ, а дома, въ Петербургѣ, то же чувство охватило меня, когда среди вороха рукописей мнѣ попалась изгрызанныя мышемъ, и я разобралъ строчки:

Очаков взятъ штурмомъ

* * *

Очаковской зимой — въ Николинъ день 1728 года подданный князь Потемкинъ доносилъ Государынѣ Императрицѣ о взятiи штурмомъ Очакова.

Донесенiе написано на небольшомъ листѣ сѣрой бумаги, въ двадцать три строки: на лицевой сторонѣ девятнадцать, изъ которыхъ 16-ую, 17-ую и 18-ую по краямъ изгрызъ мышъ, а 19-ую и вовсе съѣлъ, одна закорючка торчитъ.

Писано скорописью — рука изнѣженная, это ие скоропись приказная съ зачиномъ твердымъ, игрой и хитро-сплетенiемъ, это письмо — царское.

Вашимъ стопамъ

Вашего Императорскаго Величества!

Князь Потемкинъ

1914 г.

Грамотка.

узорное

Дивны дѣла Твои, Господи! Въ Новогородъ-Сѣверскѣ привозила баба на базаръ рыбу, и случилось одному охотнику съ удочками толочься по базару. День и ночь рыбачилъ, и хоть бы какая сонная попалась, только приманку извелъ, вотъ онъ и задумалъ:

«Съ пустыми руками какъ возвращаться.,. Присмотрю-ка я себѣ на уху рыбки!»

Дѣло-то въ постъ было. А рыба у бабы — ершъ къ ершу, привалитъ же такое счастье! — знатная рыба. Приторговалъ онъ себѣ рыбки, баба ему ершей въ грамотку завернула, расплатился и пошелъ себѣ домой съ покупкой, будто съ ловомъ, — будетъ ему ужотко уха на славу!

А дома, положа удочки въ сторонку, какъ развернулъ грамотку съ ершами, и на ерша глазъ — знатная рыба! а пуще на грамотку: что за письмо, что за узорное! Ершей-то на столъ уху варить, а грамотку къ себѣ взялъ, расправилъ, сушить положилъ.

Время къ обѣду пришло, ну, и уха! А по ухѣ на загладку за грамотку принялся — и такъ ее и сякъ: и буквы наши, другое слово, какъ слово, а сложить не можеть — темная грамота.

Вечеромъ собрался къ прiятелю въ гости, захватилъ и грамотку, а прiятель-то книжный, на Ипатовской лѣтописи трудился, — вынулъ ему грамотку, показываетъ.

— Откуда?

— Дивны дѣла твои, Господи! Привозила баба на базаръ рыбу... — и разсказалъ все, какъ было.

— Эге, — говорить прiятель, — да туть что-то про божественное.

И рѣшили оба итти по утру на базаръ вмѣстѣ, пытать бабу, откуда ей такое добро досталось, и нѣтъ ли гдѣ другихъ листовъ подобныхъ.

Такъ и сдѣлали.

Явились на базаръ оба спозаранку, разыскали бабу съ рыбой, да грамотку ей подъ носъ:

— Откуда тебѣ, бабо, такое добро досталось ?

— Богъ послалъ! — ответила баба.

А много у нея такихъ листовъ — большущая книга — и всѣ-то, какъ есть, до единаго извела подъ рыбу, ни листочка въ запасѣ не осталось.

Ну, на нѣтъ и суда нѣтъ, съ тѣмъ и ушли прiятели съ базару.

И съ тѣхъ поръ пошла ходить грамотка изъ рукъ въ руки: Изъ Новогородъ-Сѣверска попала въ Тифлисъ, а изъ Тифлиса дошла и до Петербурга.

Позапрошлой осенью принесъ мнѣ эту грамотку поэтъ Чернявскiй.

— Откуда это, — говорю, — Николай Андреевичъ?

— Дивны дѣла Твои, Господи! Въ Новогородъ-Сѣверскѣ привозила баба на базаръ рыбу... — и разсказалъ мнѣ все, какъ было, помянулъ и о прiятеляхъ и о ухѣ ершовой, и оставилъ у меня грамотку на вѣчные вѣки.

* * *

Грамотка — обрѣзанный листъ коричневатой бумаги, водяной знакъ неясный, подобiемъ тюльпанъ-цвѣть. Судя по отличительному ж и в грамотка — южнорусская скоропись второй половины XVII вѣка.

Въ грамоткѣ писано о ангелахъ, знающихъ путь къ дому безвѣстнаго праведника и не видяшихъ пути къ живущимъ во грѣхахъ: Авраамъ и Содомъ; о четырехъ смертныхъ грѣхахъ, на небо вопiющихъ, отъ нихъ же первый грѣхъ — вольное человѣкоубiйство, второй — беззаконiе содомское, третiй — утѣсненiе и озлоблеше людемъ, четвертый — удержанi мзды наемничей (заработной платы); и о разсмотрѣнiи дѣлъ прежде осужденiя: не верь слуху, верь глазу — iосифъ и Пентефрiй, Константинъ Великiй и сынъ его Криспъ и о праведномъ и неправедномъ убiйствѣ. Много поучительнаго.

* * *

«...гдѣ-либо тiи зрятся, ни познаваютъ их. Се вина, се таинство изявляется, чего ради святiи ангели ко Аврааму, наединѣ жувущу, безъ проводника улучиша, к Содомѣ же путесказателя требоваху. Во всей странѣ оной, в ней же бяше Содома со окрестними гради, ей же и Мамврiя соопредѣленна, единъ токмо праведнаго Авраама дом бяше чистiй, Бога боящся, не бѣ в немъ беззаконiя никаковаго же, но вси жителствоваху цѣло-мудренно, и богоугодно, того ради вѣдяху к дому Авраамовому путь святiй ангели, аще и наединѣ в дебрѣ и дубравѣ обитавшу. Ибо тiи вѣну посещают невидимо людiй чистих и богоугоднихъ, гдѣ-либо они жителствуют, аще в горах, аще въ пустынях, и на коемъ либо мѣстѣ, Содома же со окрестным своимъ селенiемъ не вѣдаху, понеже вся преисполненна бяше беззаконiя и грѣховних сквернъ. И никогда же ангели посѣщаху скверних грѣшниковъ, ниже возрѣти к ним хотяху, дѣющихся ради в них нечистот преестественних, того ради и Содомскому, аще и на високомъ мѣстѣ стоящему, великому и славному граду, ниже пути вѣдѣти творяхуся, яко тамо никогда же приходившiи. Сему и святiй iоаннъ Златоуст согласовати зрится, гляголя сице: „Содомъ столпи имѣяше велики, колибу4 же Авраамъ, но пришедше ангели, Содомъ убо мимо идоша, ко колибѣ же Авраамли приведошася, — не домовная бо свѣтлости искаху, но душевную добродетель объхождаху». (Доздѣ Златоуст). Отсюду да вѣдят, аще кiй грѣшникъ в нынешнее время обритается, коль мерзостенъ есть Богу и ангеломъ его грѣхъ содомскiй, яко не токмо с таковая дѣющими ангели святiи не обитаютъ, но ниже вѣдати их хотятъ, и удаляются от такових чистiи дуси, смрадомъ грѣховнимъ, аки пчели димом, прогоними. Ангеломъ же святимъ, от содомитовъ уклонившимся, кто с ними водворяется, развѣ нечистiи дуси! Идеже бо человѣци, измѣнивше нравъ человѣческъ, уподобляются свишямъ, гной и калъ любащим, тамо отступают ангели Божiи, любящiи с чистими, а не свинонравними человѣци дружествовати, вместо же ангеловъ бѣси к онимъ приближаются и обществуютъ с ними: тiи таковихъ любятъ и жити в них, аки в свинiях геенскихъ, Христа просятъ, — и попускается, и веселяются в ня и гонятъ в то пропастное смрадное и скаредное содомства езеро, даже потопятъ их в безднѣ адстей. О, окаяннаго в христiянехъ содомскаго нрава! О, крайнея погибели! Не дремлет бо такових погибель: близъ гнѣвъ Божiй и мест, близъ геенна огненная, в ню же впадают нечаянно и погибнут, аще не покаются.

Вопл содомскiй и гоморскiй умножися ко мнѣ! — рече Богъ.

Катехизисъ церковнiй от святаго писанiя вѣдати учит, яко четири сут грѣхи смертнiи. Паче протчiихъ грѣхов смертних, тяжчайшiй, на небо вопiющiй, и Бога на отмщенiе возстановляющiй, и привлащающiй казнь люту, nepвiй грѣхъ — волное челов┤коубiйство, наченшоеся от Каина, убившаго брата своего Авеля неповиннѣ, то вопiетъ ко Богу, яко же глаголетъ ко Каину: «Гласъ брата твоего вопiетъ ко Мнѣ от земля, вопiетъ же, просящи отмщенiя!» Такоже послѣжде слиша св. iоаннъ Богословъ, в Покалѣщи,5 душъ святих, за слово Божiе избиенних, вопiющих гласомъ велiимъ и глаголющих: «Доколѣ, владыко святiй и iстеннiй, не судиши и не мстиши крови нашея от живущих на земли!» Вторiй грѣхъ, вопiющъ на небо, ест беззаконiе содомское, яко же вишше речеся. Третiй грѣхъ — ут┤сненiе и озлобленiе людемъ неповиннимъ, убогимъ, вдовицамъ и сиротствующимъ, нищимъ, каково творяшеся от египтянъ iзраильтяномъ, о чесомъ глаголетъ писанiе: «Возстенаша синове iзраелевы от бѣдъ и возопиша, и взiиде вопль их ко Богу от рабовъ, и услиша Богъ стенанiе ихъ». Четверти же грѣхъ, на небо вопющъ, ест удержанiе мзди наемничи, якоже святiй апостолъ iаковъ ко богатимъ неправеднимъ глаголетъ: «Се мзда дѣлателей, дѣлавшихъ ниви ваша удержанная...»

...гнѣватися на того и яритися, неизвѣстившися, истинна ли ест вещь глаголемая. Понеже множицею злоба злихъ человѣкъ бываетъ начатком злая о неповинномъ слави, легкорѣчiе же умноженiемъ, еже бо злiи от злоби своея сочнутъ, то легковѣренiи умножают, емлюще вѣру лжи, и пред многими ближнего обличающе и осуждающе и разсѣвающе в людехъ, аки плевели, золъ слухъ о томъ, иже не содѣя грѣxa, о немъ же его осуждают. Иногда же малое нѣкое прегрѣшенiе cie осуждатели, приложенiемъ и умноженiемъ лживихъ словесъ сказующе, возвращают в велико, и от мравiя творят лва, и от комара верблюда, и от заяця слоня, и от сучца бревно велiе. Того ради многаго разсмотренiя и опаства в такових требѣ, да не како лжа вмѣнится в истинну, и малое возрастет в велико, и простителное в непростителное поставлено будетъ. Разсмотренiя нѣсть лучшее, яко еже своима вѣдѣти очима, то о чесомъ слишится, чесого поучая ны Богъ, дает нам самаго себе во образъ, еже глаголетъ: «Шедь вѣжду!» Слишалъ вопль содомскiй, но не aбie подвижеся на гнѣвъ, аки бы не емля вѣри слуху аще и добрѣ вѣдяше истинну быти, ни на наказанiе грѣшних aбie простре руку свою, даже сам пришедъ близъ узрѣ очима та, еже зряше издалече, яко да и мы вѣдѣнiемъ паче неже слухомъ увѣраемся. О, коль мнози, паче же на владѣтельствах, велми согрешают, емлюще вѣру слуховѣ, не вѣдѣвше же очима, не испытавше известно о дѣлѣ, и безгрѣшних всуждают вместо грѣшних. Не осудилъ ли в темницу и узи чистаго и святаго отрока iосифа Пентефрiй во Египтѣ, скверной женѣ своей нань клеветавшей, емши вѣру, а не испитавши! Великий во царехъ Константинъ что сотвори, сина своего возлюбленнаго Криспа, добраго и неповиннаго и всѣми любимаго, уби своею рукою, его же мачеха Фавста именемъ оклевета ложнѣ, не получивши сквернаго желанiя своего, уязвилася бо бяше красотою Крисповою, яко же египтяниня iосифовою, не возмогши же сквернаго желанiя своего улучити и привлещи того: не хотяше бо цѣломудреннiй юноша осквернити ложа отча, солга мужу, аки бы насилованна была от сина его, царь же не испитавъ, истинна ли ест, aбie погуби сина. Послѣди же увѣдавъ известно о лжи, о, какъ болѣзноваше сердцемъ и плакаше и рыдаше и каяшеся о неразсмотренiи своемъ но оживити убiеннаго невозможе, уби же и Фавсту, жену свою, повинну бывшу синовней смерти, — и сотворит единѣмъ временемъ двое убiйствъ, неправедное и праведное, и лишися сина и жени, яко изначала емъ вѣру словеси, не испиташа о истиннѣ. Добрѣ Златоуст на властех сущiя увѣщеваетъ, глаголя: «Не суди по мнѣнiю твоему, прежде даже не увѣси, ест ли тако вещ, ни же кого повинна твори aбie, но паче подражай Бога глаголюща, — Сошедъ да вижду!» Такожде и святiй Григорiй Бесѣдовникъ глаголет: «Богу, ему же вся нача и откровенна суть, грѣхи содомитовъ казнилъ есть, не яже слиша, но яже вѣдѣ». И святiй iсидоръ Пилусиоть святаго Кирилла архиепископа, сродника своего, гнѣвавшаго неповѣннѣ на Златоустаго святого, увѣщавая, писа, яко «не разсмотривши праведно и не испитавши извѣстно, никого же судити подобаетъ, ибо и Господу Богу вся прежде..."

1914 г.

Столбецъ.

гopностаево

Мало умѣть грамотѣ, надо и еще кое-что, надо своей рукой обвести тѣ письмена рускiя, какiя въ прошломъ нашемъ начертались русскими людьми, чтобы поверстать свою душу съ душой народной и итти вмѣстѣ съ народомъ по его исконнымъ думамъ, — делать русское дѣло.

Никогда не забуду, какъ однажды съ Волги я увидѣлъ нашъ старый городъ въ его красѣ колокольной — Романовъ-Борисоглѣбскъ.

— Такъ вотъ она какая Россiя!

И подумалъ:

«Это надо, чтобы русскiе люди заглядывались, какъ я засмотрѣлся... и солнце въ глаза бьетъ, и до боли рябитъ волна, а оторваться не хочется».

— Вотъ она, Россiя наша!

XVII-ый вѣкъ — вѣкъ смуты и лихолетья, вѣкъ Аввакума, огненныхъ думъ «Последней Руси», и разбойной вольницы, этотъ золотъ-перстень русскаго народа, дѣянiя котораго сохранить столбецъ.

Столбецъ — это узенькiя полосы бумаги, склеенныя концами и скатанныя въ трубочку. Размѣръ столбцовъ разный: попадають и такiе, не длиньше нашей почтовой бумаги, а другой разъ возьмется, и мѣрять — аршину не хватить, да и раскатать его негдѣ, а если вверхъ подымать, съ Ивановскую колокольню будеть.

* * *

Предлагаемые столбцы относятся къ концу XVII вѣка царей iоанна Алексѣевича и Петра Алексѣевича: Костромская отпись въ прieм┤ ямскихъ и полоняничныхъ денегъ 1695 г., да другая Костромская опись 1694 г., да Отказная царская грамота на Вязьму 1692 г.

Отпись — отписка (квитанцiя) во взносѣ казенныхъ сборовъ. Деньги ямскiя и полоняничныя — окладной доходъ XVII в. Деньги ямскiя — ямская подать, деньги полоняничныя — подать на выкупъ плѣнныхъ отъ татаръ; отдѣлившiяся отъ денегъ данныхъ (дань), эти подати слились съ 1679 г. въ одну податную сумму — по 10 денегъ съ двора и поступали въ Ямской приказъ.

Обѣ костромскiя отписи — печати костромского воеводы стольника Никиты Лаврентьевича Усова. Сборъ денегъ произведенъ съ костромскихъ помѣщиковъ Андронникова стану Костромского уѣзда съ Алексѣя Ивановича Загорскаго (старца Гермогена) съ его помѣстья-сельца Харина, да съ Ивана Никифоровича Куломзина съ его поместья деревни Ямы, двухъ братьевъ Семеоновъ Аристовыхъ тѣхъ же Ямъ да съ Осипа Михайловича Аристова съ его поместья-сельца Зиновьева. Деньги платили крестьяне Родька Карповъ и Костюнька Ивановъ. Принялъ деньги Логинъ Ключаревъ «костромскiе приказные избы подьячей», и Мишка Алѳерьевъ: Ключаревъ — 11 алт. 4 денг., Алѳерьевъ — 13 алт. 2 денг.

1 руб.=33 алт. 2 денг.=200 денг.=100 коп; 1 алт.= 6 денг.; 1 руб. тогдашнiй равенъ 17-и рублямъ нашимъ (1884 г.) Охотнику задача: смекни, много-ль всего на наши будетъ?

Вяземскiй документъ — отказная царская грамота изъ Помѣстнаго приказа вяземскому воеводѣ стольнику Роману Михайловичу Грибанову. Въ грамотѣ три части: въ двухъ первыхъ — изложенiе спорнаго дѣла, въ третьей — указъ.

Въ 1648 г. царемъ Алексѣемъ Михайловичемъ дана была въ поместье Юрiю Вольскому земля въ волоцкомъ стану вяземскаго уѣзда. По смерти Юртя Бѣльскаго въ 1675 г. земля перешла его сыновьямъ: Андрею, Ѳедору и Павлу. Андрей и Ѳедоръ померли и съ 1681 г. землей Юрьевой стали владѣть внуки Юрiя: Алексѣй, сынъ Андрея, Павелъ, сынъ Ѳедора, — и сынъ Павелъ. И владѣть бы имъ тихо и смирно, да дознался кто-то, что въ вяземскихъ писцовыхъ книгахъ 1594-1595 гг. земля ихъ — пустошь Колобово съ пустошами записана, да не тѣми именами, и что подали они челобитную о землѣ той, подъ другимъ назвашемъ, себѣ въ помѣстье, подали челобитную и живутъ прохлаждаются. А жили на Москвѣ капитанъ стрѣлецкiй Иванъ Рогульскiй да стряпчiй конюхъ Назаръ Стоговъ, и было имъ чего-то отъ царя не додадено, воспользовались они случаемъ и тоже челобитную подали: дай ему Бѣльскую землю имъ въ помѣстье! Дѣло слушалось въ Помѣстномъ приказѣ и вышелъ указъ, по которому, какъ ни поверни, а Бѣльскiе останутся съ носомъ.

Грамоту справилъ дьякъь Иванъ Обрютинъ. А письмо московское руки Матюшки Горностаева — бо-ольшой писать мастеръ!

* * *

1

Отпись въ приемѣ ямскихъ и полоняничныхъ денегъ съ помѣстья Алексѣя Ивановича Загорскаго

10 декабря 1695

Лѣта 7204-го (1695), декабря въ 10 день, по указу великихъ государей царей i великихъ князей Иоанна Алексѣевича, Петра Алексѣевича всеа великия и малым и белыя Росиi самодержцевъ, столникъ i воевода Никита Лаврентьевичь Усовъ велѣлъ взят в их великих государей казну, въ Ямьской приказ, ямьских и полоняничныхъ денегъ с крестьянских и з бобылских, по десяти денегъ з двора, на нынешней 204-ый (1695) годъ Андронникова стану с поместья отставного Олексѣя iванова сына Загорского с селца Харина з деревнями, с семи дворов, денегъ одиннатцать алтын четыре денги.

Платил крестъянинъ Ротка Карповъ.

Къ сей отписи столникъ i воевода Никита Лаврентьевичъ Усовъ печат свою приложил.

Принял Логгин Ключарев.

* * *

2

Отпись въ прieмѣ ямскихъ и полоняничныхъ денегъ съ помѣстiй Куломзина и Аристовыхъ

23 ноября 1694

Лѣта 7203-го (1694), ноября въ 23 день, по указу великихъ государей царей i великихъ князей Иоанна Алексѣевича, Петра Алексѣевича всеа великия и малыя и бѣлыя Росиi самодержцевъ, столникъ i воевода Никита Лаврентьевичъ Усовъ велѣлъ взять въ ихъ великихъ государей казну, въ Ямьской приказъ, ямских и полоняничных денег с крестьянских и з бобылскихъ, з двора по десяти денег, на нынешней 203-й (1694) годъ Андронникова стану с помѣстей iвана Микиѳорова сына Куломзина з жеребья деревни Ям съ трехъ дворов, да Семена Болшева да Семена Меншаго Савиных детей Аристова, да тое ж деревни Ям, с трехъ дворов, да того ж стану с помѣстья Осипа Михайлова сына Аристова с селца Зиновьева, да з деревни Ям с одного двора, всего с осми дворов денегъ тринатцат алтынъ две денги.

Платил крестьянин Костунка Иванов.

К сей отписи столникъ i воевода Никита Лаврентьевичъ Усов печат свою приложил.

Принял денги Мишка Ал╛ерьев.

* * *

3

Отказная грамота царей iоанна Алексѣевича и Петра Алексѣевича на Вязьму стольнику и воеводѣ Роману Михайловичу Грибанову объ отказѣ за капитаномъ московскихъ стрѣльцовъ Иваномъ Ивановымъ Рогульскимъ и за стряпчимъ конюхомъ Назаромъ Исаевымъ Стоговымъ помѣстья Бѣльскихъ — пустоши Колобова съ пустошами въ Вяземскомъ уѣздѣ, въ волоцкомъ стану.

17 февр. 1692

От великихъ государей царей i великихъ князей Иоанна Алексѣевича, Петра Алексѣевича всеа великия и малыя и бѣлыя Росиi самодержцевъ в Вязму столнику нашему i воеводе Роману Михайловичю Грибанову.

Въ прошлом во 155-мъ (1647) году июля въ 31 день послана отца нашего великихъ государей блаженные памяти великаго государя царя i великого князя Алексѣя Михайловича всеа великия и малыя и бѣлыя Росиi самодержца грамота въ Вязму къ столнику i воеводе ко князю iвану Хилкову, да к Ивану Загряскому, да къ дiаку к Богдану Обобурову по челобитью вязметина Юрья Юрьiва сына Бѣлского, а велено имъ въ вяземской уѣздъ въ волоцкой стан послат, кого пригож, и сыскат болшимъ повалным обыском многими людми, да будет в обыску многие люди скажут, что въ вяземскомъ уѣзде въ волоцком стану пустош Колобово, пустош Хоярково, пустош Буйново, пустош Хмелевая есть i лежать порозжи, въ помѣсье i въ вотчину никому не отданы нихкакимъ землямъ не приписаны i не владеет ими нихто, и тѣ пустоши велено измѣрит въ десятины i написат въ книги, да тѣ книги i обыски за руками велено прислат къ Москве въ Помѣсной приказ. А въ обыску тритцат человѣкъ сказали: въ вяземскомъ уѣзде въ волоцком стану пустош Колобово, пустош Хоярково, пустош Буйново, пустош Хмелево лежат въ порозжих землях, въ помѣсье i въ вотчину никому не отданы и нихкаким землям не приписаны. А въ описных i мерных книгах вязметина Савелiа Соломохина 156-го (1647) году ноября въ 17 день написано: описано i змерено въ вяземскомъ уѣзде въ волоцком стану пустошь Колобово — полторы десятины, пустош Хоярково — полтретьи десятины6, пустош Буйнова — двѣ десятины, пустош Хмелевая на рѣчке на Милоховке — полторы десятины, всего четыре пустоши, а въ них пашни из десятин положено двенатцат четьи въ поле, а в дву по тому ж7. Да въ прошлом же во 156-мъ (1648) году iюня въ 21 день послана отца ж нашего великихъ государей блаженные памяти великого государя грамота въ Вязму къ столнику i воеводе ко князю iвану Хилкову да къ дiаку къ Богдану Обобурову, а велено имъ въ вяземской уѣздъ въ волоцкой станъ на пустош Буйново, на пустош Хоярково, на пустош Хмелевую послат сына боярского добра, которой от службы отставлен, да тѣ пустоши — а въ них пашни и перелогу по мѣрнымъ книгамъ вязметина Савы Соломохина на двѣнатцат четей въ поле, а в дву по тому ж — велено отказат вязметину Юрiю Белскому въ помѣсье со всѣми угодьи и написать в книги, да тѣ книги за руками велено прислат къ Москве въ Помѣсной приказ. А в отказных книгах отказу вязметина Петра Русинова 157-го (1648) году сентября въ 12 день написано: отказано вязметину Юрью Юрьеву сыну Белскому въ вяземском уѣзде въ волоцкомъ стану пустошь Колобово, а на ней были два двора крестьянских — пашенные земли перелогом и овсом поросло три четьи, лѣсу непашенного около тоѣ пустоши на версту, сена по рѣчке по Милоховке четыре копны8, пустош Хояркова на рѣчке на Милоховке, а на ней были три мѣста дворовых крестьянских — пашни паханые четь, да перелогом и овсом поросло пашенные земли четыре четьи, лѣсу непашенного на полверсты, сена по рѣчке по Милоховке по обѣ стороны пять копенъ, пустош Буйново, а на ней были два двора крестьянских — пашенные земли перелогом и лѣсом поросло четыре четьи, лѣсу непашенного на полверсты, пустошь Хмелевая на рѣчке на Милоховке, а на ней был двор крестьянской — пашни, паханые четь, да перелогомъ и овсом поросло две четьи, лѣсу непашенного на полверсты, сѣна по рѣчке по Милоховке по обе стороны три копны, i всего четыре пустоши, а въ них пашни и перелогу двенатцать четьи въ поле ж, а в дву по тому ж. И во 183-мъ (1675) году маiя въ 3 день то Юрьево помѣсье Белского — пустош Колобово с пустошми, а въ них пашни двенатцат четьи въ поле, а въ дву потому ж, с-ыными ево, Юрьевыми помѣсь-и Белского, дано дѣтям ево Андрею, да Ѳедору, да Павлу Белскимъ по четыре четьи человѣку въ помѣсье ж против ихъ полюбовного раздѣлу и за ручной челобитной и допросу. А Юрья Белского въ прошлых годѣх не стало. А Ѳедорово помѣсье Белского, его трет — четыре четьи с-ыными ево помѣсьи во 189-мъ (1681) году дано женѣ ево вдовѣ Марье, да сыну ево Павлу. А Федора Белского во 188-мъ (1680) году не стало.

Да били челом намъ, великимъ государемъ, капитанъ московскихъ стрельцовъ iванъ iвановъ сынъ Рогулской, да стряпчей конюхъ Назаръ iсаевъ сынъ Стогов нашего, де великихъ государей, жалованiя: велено за ними по окладу учинит помѣсья — за Iваномъ на шестьсот четей, а за Назаром на сто на пятдесят четьи; и за нимъ, де, iваном помѣсья въ Муромѣ, въ Вязме, в Арзамасе — восмдесят четыре четьи с осминою, а за Назаром помѣсья нѣт нигдѣ i не додано, де ему, iвану, въ оклад пятисот пятнатцати четьи с осминою. А въ прошлом, де, во 156-мъ (1648) году дано Юрью Юрьеву сыну Белскому по обыском ис порозжих обводных земел въ вяземскомъ уѣзде въ волоцком стану пустош Колобово, пустош Хмелевая, пустош Хоярково, пустош Буйново, i въ прошлыхъ, де, годѣх Юрья Белского не стало, а то ево помѣсье во 183-мъ (1675) году дано дѣтям ево Павлу, да Ондрею, да Федору Белскимъ, i въ прошлом, де, во 188-мъ (1680) году Ѳедора Белского не стало, а то ево помѣсье — ево трет во 189-мъ (1681) году дано сыну ево Павлу Белскому, i въ прошлыхъ же годѣхъ Андрея Белского не стало ж, а тѣмъ ево помѣсьемъ владѣетъ сынъ ево Алексѣй Белской, не справя. А в вяземских, де, книгах писма i мѣры Василья Волынского с товарыщи 102-го (1594) и 103-го (1595) году тѣ пустоши написаны въ том же волоцком стану въ порозжих землях iными iмяны: Iвановского помѣсья Голохвастова пустош Колобово — пустошью, что была деревня Захара Беликова, Колобово тож, на рѣчке на Милоховке, пустош Хояркова — пустошью, что была деревня Харланово, Михалевская, Терляево тож, пустош Хмелевая — пустошью, что была деревня Рябковская Гриши Хмелева, на рѣчке на Милоховке, пустош Буйново — пустошью, что была деревня Пусковская, Губино, Буйново тож. I въ прошлых, де, во 197-мъ (1689) i во 198-мъ (1690) годѣхъ въ розных мѣсяцех i числѣх били челом нам, великимъ государемъ, Андрѣй Михайловъ сынъ Хрулев, да Iван Сергѣев сынъ, Павелъ Юрьевъ сынъ, Алексѣй Андрѣевъ сынъ, Павелъ Федоровъ сынъ Белскiе, да Ѳедор Iванов сынъ iвинской о тѣхъ же пустошах по писцовым книгам ceбѣ въ помѣсье, и они, де, бив челом о тѣхъ пустошах, за дѣлом не ходят многое время, а тѣ, де, пустоши, по писцовым книгам, лежат порозжи, въ помѣсье i въ вотчину i на оброкъ наперед сего никому не отданы i въ вотчину ж не проданы i к нашим, великихъ государей, къ дворцовымъ селамъ и къ черным волостямъ i къ ямскимъ и къ стрелецким слободамъ i къ монастырскимъ i к церковнымъ i къ иным нихкаким землям не приписаны, а владѣют, де, тѣми пустошми по обводной даче Павел Юрьев сынъ, Алексѣй Андрѣевъ сынъ, Павел Федоров сынъ Белскiе, а опричь их нихто не владѣетъ, и нам, великимъ государемъ, пожаловат бы их велет тѣ пустоши дат имъ въ помѣсье.

А въ списку съ вяземских приправочных книг писма и мѣры Василья Волынского с товарыщи 102-го (1594) и 103-го (1595) году въ волоцком стану въ порозжих землях написано — iвановское помѣсье Петрова сына Голохвастова пустошь, что была деревня Захара Беликова, Колобово тож, на рѣчке на Милоховке пашни перелогом и лѣсом поросло въ кол i въ жердь средние земли9 шеснатцат четьи въ поле, а въ дву по тому ж, сена двѣсти копен, лѣсу непашенного рощи две десятины; пустош, что была деревня Харланово, Михалевская, Терляево тож, на ней мѣсто дворовое пашни перелогом восмь четьи, да лѣсом поросло в кол i въ жердь середине земли двѣнатцат четьи въ поле, а в дву по тому ж, сена сто копен, лѣсу пашенного рощи две десятины; пустош, что была деревня Рябковская Гриши Хмелева, на рѣчке на Милоховке, на ней три мѣста дворовых пашни перелогом средние земли пятнатцать четьи, да лѣсом поросло десят четьи въ поле, а въ дву по тому ж, сѣна пятдесят копен, лѣсу пашенного две десятины; пустош, что была деревня Пусковская, Губино, Буйново тож, на ней четыре мѣста дворовых пашни перелогом и лѣсом поросло въ кол i въ жердь середние земли тритцать пять четьи въ поле, а в дву по тому ж, сѣна десять копен, лѣсу пашенного кустарю десятина; всего четыре пустоши, а въ них пашни середние земли девяносто шесть четей доброю землею съ наддачею семъдесят семь четей въ поле, а в дву по тому ж.

И мы, великие государи, указали послат къ тебѣ нашу, великихъ государей, грамоту, велели сыскат болшим повалным обыском многими людями пустоши, что написаны въ писцовых книгах и что даны во 156-мъ (1648) году из обводных земел Юрью Белскому, а ныне по дачам за сыном ево и за внучаты, однѣ ль тѣ пустоши или розные? Да будет в обыску многие люди скажут, что тѣ пустоши розные, а не однѣ, и тѣ пустоши, что написаны въ писцовых книгах, лежат порозжи, никому не отданы и спору не будет, отказат въ помѣсье iвану Рогулскому да Назару Стогову и сыскъ и книги прислат, а обводнымъ пустошам быть по дачам за Белскими. А буде в обыску скажут, что тѣ пустоши однѣ а не розные, и iхъ по тому ж отказат Рогулскому и Стогову, а обводную дачю по указнымъ статьям отставит, для того что тѣ пустоши даны были не тѣми имяны, которыми написаны въ писцовых книгах, а Павлу Белскому с товарыщи отказат, для того что, бив челом, не ходят многое время.

И какъ къ тебѣ ся наша, великихъ государей, грамота придет и ты б въ вяземской уѣздъ въ волоцкой станъ послал, кого пригож, а велѣл ему взят с собою тутошних и сторонных людей старостъ i целовалников и крестьян, сколко человѣкъ пригож, да въ том i около того стану велѣл ему сыскат накрепко болшимъ повалнымъ обыском многими людми, дворяны и детми боярскими, приказщики и старосты и целовальники i крестьяны, по евангилской заповеди Господни, въ вяземском уѣзде въ волоцком стану по писцовым книгам iвановского помѣсья Петрова сына Голохвастова, пустош, что была деревня Захара Белѣкова, Колобово тож, на рѣчке на Милоховке, пустош, что была деревня Харланово, Михалевская, Терляево тож, пустошь, что была деревня Рябковская Гриши Хмелева, на рѣчке на Милоховке, пустошь, что была деревня Пусковская, Губина, Бойново тож, i что даны во 156-мъ (1648) году из обводных земел Юрью Белскому, а ныне по дачам за сыном ево за Павлом, да за внучаты ево за Олексѣемъ, да за Павлом Белским въ волоцъкомъ стану пустош Колобово, пустош Буйново, пустош Хоярково, пустош Хмелевая, — одни ль тѣ пустоши или розные?

Да хто, что про то про все в обыску обыскные мъногие люди скажут, и ты б тѣхъ обыскных людей имена и рѣчи велѣл ему написат на список, да къ тому обыскному списку обыскнымъ людем, которые грамоте умѣют, велѣл имъ руки свои приложит, а которые обыскные люди грамоте не умѣют, и ты б въ их мѣсто велѣл ему руки приложит отцемъ их духовным или кому они въ свое мѣсто руки приложить вѣрят, а тем обыскньшъ людем велѣл ему, обыщику, сказат имянно, чтоб они в обыску сказывали правду, другу не дружа, а недругу не мѣстя никоторыми дѣлы, да и обыщику, приказат i въ наказную ему памят написат против нашего, великих государей, указу i уложенiя с подкрѣплением, чтоб обыскивал правдою ближними околными многими людми сряду, а не выбором i не далными людми, отставя ближних, околних людей, норовя кому по посулом или для дружбы или для какой своей недружбы, а обыскных людей велѣл ему, обыщику, допрашивать по святѣй непорочной евангилской заповеди Господни, еже есть всѣх на лицо порознь, а не за очи, а за очи никово в обыскъ писат не велѣл, а буде обыщикъ учинит или обыскные люди в обыску скажут неправду, а сыщетца про то до-пряма, и обыщику и обыскнымъ людем быт от нас, великихъ государей, в болшой пене i въ жестоком торговом наказанье безо всякие пощады.

Да будет в обыску обыскные многие люди скажут, что тѣ пустоши, которые написаны въ писцовых книгах въ порозжих землях, — пустош, что была деревня Захара Белѣкова, Колобово тож, на рѣчке на Милоховке, пустош, что была деревня Харланово, Михалевская, Терляево тож, пустош, что была деревня Рябковская Гриши Хмелева, на рѣчке на Милоховке, пустош, что была деревня Пусковская, Губила, Буйново тож, и что даны во 156-мъ (1648) году из обводных земел Юрью Белскому, а ныне по дачам за сыном ево за Павлом, да за внучаты ево за Олексѣемъ да за Павлом Белскими, — пустош Колобово, пустошь Хоярково на рѣчке на Милоховке, — розные, а не однѣ, и тѣ пустоши, что написаны въ писцовых книгах, лежат порозжи, въ помѣсье i въ вотчину и на оброк наперед сего никому не отданы, i в вотчину ж не проданы, и к нашим, великихъ государей, къ дворцовым селам i къ чернымъ волостям и къ ямским i къ стрелецкимъ слободам и къ монастырскимъ и к церковным i к иным нихкакимъ землям не приписаны, i не владѣетъ тѣми пустошми нихто, и спору не будет, и тѣ пустоши, — пустош, что была деревня Захарова Беликова, Колобово тож, с пустошми, а въ них пашни средние земъли доброю землею с наддачею семьдесят семь четьи въ поле, а въ дву по тому ж, велѣл отказат капитану московских стрелцовъ Iвану iванову сыну Рогулскому да стряпчему конюху Назару Исаеву сыну Стогову по тритцати по осми четьи с осминою10 человѣку Iвану къ муромскому, къ вяземскому, къ орзамаскому ево помѣсью, к осмидесят к четыремъ четям с осминою, въ их оклады, iвану въ шестьсот четей, Назару во сто въ пятъдесят четей, въ помѣсье со всѣми угодьи, а обводные пустоши — пустош Колобово с пустошми велѣт отставит за Павлом Юрьевым сыном, за Олексѣемъ Андрѣевымъ сыном, за Павлом Ѳедоровымъ сыном Белскими. А буде в обыску скажутъ, что тѣ пустоши однѣ, а не розные и ихъ по тому ж велѣл отказат iвану Рогулскому, да Назару Стогову, а обводную дачю по указнымъ статьям велѣл отставит, для того что тѣ пустоши даны были не тѣми имяны, которыми написаны въ писцовых книгах. Да что имъ на тѣхъ пустошах откажетъ мѣстъ дворовых i пашни i сѣна i лѣсу i всяких угоден и ты б то въсе велѣл ему написат в книги подлинно, порознь, да тѣ книги и обыскной списокъ за руками тѣхъ людей, которые на отказе и на обыску будут, и за отказщиковою и обыщиковою, и ты, Роман, пересмотря, за своею руками прислалъ къ намъ, великимъ государемъ, къ Москве i велѣл подать въ Помѣсномъ приказе боярину нашему Петру Васильевичу Шереметеву съ товарыщи, а таковых книги и обыски за руками ж оставил въ Вязме в Съѣзжей избѣ впредь для ведома и спору.

Писанъ на Москвѣ лѣта 7200-го (1692) февраля въ 17 день.

На дѣле помета дьяка Iвана Обрютина.

На оборотѣ поперекъ:

В Вязму столнику нашему i воеводе Роману Михайловичу Грибанову.

Скрѣпа:

Дiакъ iван Обрютинъ. Сставъ.

Подпись:

Писал Матюшка Горностаев.

1914 г.

Книжечка рукописная.

болѣзное

Въ 1764 году изданы были «Духовные штаты», довершившiе монастырское разоренiе. Съ 1786 года законъ распространился на Малороссiю, а до тѣхъ поръ было тамъ все въ цѣлости и невредимо, — и именины нѣжинскаго о. архимандрита прошли не мало не омраченныя.

О. Ефремъ на высокомъ архипастырскомъ праздникѣ не былъ: простой iеромонахъ, къ старѣйшей братiи Ефремъ не принадлежитъ, о. Ефремъ — «низкая душа», на горы не вхожъ. Но лазейка туда у него есть: тамъ, на горахъ есть ему Другъ — самъ кафедральный писарь о. Воронковскiй.

Просвѣщеннаго о. iакова Воронковскаго соединило съ о. Ефремомъ книжное почитание. Къ книгѣ у о. Ефрема страсть, и изъ всей братiи только передъ Ефремомъ раскрываетъ о. писарь свое древлехранилище. Въ послѣднiй разъ, а это было еще на масленицѣ, о. писарь показалъ Ефрему рукописный сборникъ. Что это за сборникъ: «Тайная тайнъ?» — а можеть, «Троянова бытiя?» — а можетъ, „Веселейлъ" (Скинiя Божiя)?.. Искусный въ хитрогласницѣ, о. писарь готовъ былъ на книгахъ потерять весь голосъ, и о. Ефрему уходить не хотѣлось.

На праздникахъ о. Ефремъ простудился. Всякiй день на Святой недѣлѣ послѣ обедни обносятъ съ крестнымъ ходомъ артосъ вокругъ церкви, тутъ о. Ефремъ и простудился. И теперь онъ лежалъ въ лихорадкѣ и въ глазахъ темнѣло — голова кружилась, койка кружилась, келья и монастырь, и городъ. Братiи онъ не свой, и его никто не хватился, и некому притти къ нему посидеть въ его кельѣ. Забылъ и самъ писарь о. Воронковскiй. А что бы ему съ келейникомъ своимъ съ паномъ Михайломъ удосужиться ту самую книжечку рукописную прислать: книжечка эта вѣрнѣе печи самой жаркой и лучше всякихъ лекарствъ!

Есть въ старинной рукописной книгѣ свой особый духъ, особенный — ладанный: обернешь листъ и почуешь его, изъ корешка идетъ... араматоуханный. Лучше всякихъ лекарствъ! Принесъ бы ему панъ Михаила эту книжечку, да и еще чего-нибудь. Жажда его измучила, хоть бы кисленькаго чего!

А тамъ, за окномъ шумитъ Остеръ, шумитъ, — полноводная, подливаетъ половодьемъ подъ недоступныя унѣжскiя башни.

* * *

Воронковскому

Высокопреподобнѣйшѣй Господинъ отецъ писаръ катедралный, милостивей добродѣю мой!

Я вчера безъ мала не умеръ, цѣлые сутки то въ жару, то въ морозѣ смертно страдалъ шестью параксисмами, теперъ же минѣ будто на похмелье: и голова крутиться, и келiя крутиться, и монастиръ крутиться, и городъ крутиться, и свѣтъ весь на вспакъ сонця вернется. Думка думку пошибае, чимъ бы сему злу запобѣгти, да и розуму прибрать не могу, понеже то рѣчь дорогая, а мы люде убогiй. Спасетъ же его Господь, отца Apxiмандрита нашего, что мене и не оставляетъ, да минѣ часто трудить Господина и грѣхъ и соромъ.

Вспомнѣлъ я, что минѣ чи снилося, чи то и вправду Вы комусь въ праздникъ именинъ Архiпастирскихъ изволили говорить со удивленiемъ: чему то я и очей на горах ваших не появлю? А минѣ далеко и барзо дивнѣйше, чему-б то пану Михайлу вашему за вѣдомом и благословенiемъ Вашим не посѣтити мене странного и болного и печалного, а трудъ бы его не въ оцет змѣнился, и праця его святая не такъ, якъ у воду, — минѣ бъ принеселъ книжечку от Вашего Высокопреподобiя тую оную рукописную, а може, и еще що далъ бы ему Богъ на розумъ. А я бъ его благости и щедролюбiю улѣпивъ писаночку, якую Богъ здарилъ, а Ваше Высокопреподобiе, яко моего дражайшаго благодѣтеля и отца, часто сердечно поздравилъ бы праздником свѣтлым, желая Вашему Высокопреподобiю благодати, яко нужнѣйшаго пособiя в трудах Ваших непрестанных, милости, яко желаемыя отради въ печалех Ваших, и мира чистосердечнаго на все Богоугодное житiе Ваше, которое да будетъ многолѣтно:

Iеромонах Ефремъ.

1765 года, Априля 4.

1913 г.

Бахусова пещера

расчетное

Однимъ изъ источниковъ монастырскихъ доходовъ съ конца XVI-ro вѣка и по конецъ XVIII-го рядомъ съ поминовенiемъ усопшихъ, святымъ маслецомъ и водицей былъ, не повѣрите, скажу: и кабакъ. Въ Великой Россiи кабакъ, въ Малороссiи — шинокъ, одно и тожъ.

По реестру 50-хъ годовъ XVIII вѣка за подписью секретаря Алексея Фотѣева и канцеляриста Козлова, подлинную копiю съ котораго «зводилъ Кiевовидубицкаго монастыря писаръ иepoдiaкoнъ Моисей», шинковъ, построенныхъ отъ кiевскихъ монастырей, числится цѣлая дюжина.

«От Софейскаго: за Лвовскимы воротами — 1 шинкъ, близъ рощы — 1 шинкъ. От Ныколаевского: от Печерской крѣпосты к Kieву по правую сторону промеж казенныхъ кабаковъ — 2 шинка, под горою где живутъ горшечныки, близ казенного жъ кабака — 1 шинкъ. От Мыхайловского: близъ церквы Покрова Богородыцы — 1 шинкъ, а другой внутри того жъ монастыра, третей на Крещатыке блызъ долбиловыхъ заводовъ, да за Лвовскими воротамы — 1 шинкъ. От Выдубыцкого: на Неводныцкой прыстанѣ блызъ того жъ казенного кабака — 2 шинка, на Зверинце — 1 шинкъ».

И сама Кiевская Лавра, что грѣха таить, не уступала прочимъ монастырямъ, и у первостатейной святой обители были свои «крайне порочные и преисполненные соблазновъ для монашескаго чина учрежденiя», — шинки (въ 1750 г. — 2, въ 1756 году — 5), да трактиры съ биллiардами.

Печерскiй инокъ о. Епифанiй назначенъ былъ въ лаврскiй трактиръ трактироправительствовать подъ Кiевъ въ Васильковъ городъ, принадлежащей съ 1680 года и по 1785-ый Кiевской Лаврѣ. Этотъ Васильковъ, древнiй Василевъ, на рѣкѣ Стугнѣ, пограничный и таможенный, кишѣлъ всякимъ людомъ, да еще по тому времени въ турецкую первую войну (1764-77 гг.) былъ и военнымъ трактомъ. И въ такое-то горячее время Епифанiй вступилъ въ свое командованiе, и командовалъ за страхъ и совѣсть цѣлыхъ десять мѣсяцевъ, а затѣмъ былъ изгнанъ.

Къ преподобному Исакiю печерскому, первому нашему русскому угоднику, принявшему высочайшiй подвигъ юродства, бѣсы всего разъ приходили въ пещеру и плясать принуждали въ своемъ хороводѣ бѣсовскомъ, и преподобный Исакiй поддался бѣсовскому мечтанiю. А въ Васильковѣ на большой-то дорогѣ, на армейскомъ трактѣ за десять месяцевъ дня не проходило безъ соблазновъ, — тамъ, въ лаврскомъ трактирѣ, не только какiе, а сама «богоненавистная троица — веселый Бахусъ, гремящiй Юпѣтеръ и забавная Венера» денно и нощно торжествовали, гдѣ ужъ тамъ совладать съ собою и не пасть въ пожирающая души и тѣлеса челюсти!

О. Епифанiй, должно быть, не совладалъ, въ чемъ-нибудь такомъ о. Епифанiй попался, палъ и былъ устраненъ отъ командованiя, а попросту прогнали его, умученнаго, да еще и подъ запрещенiемъ оставили: ни въ Лавру не смѣй возвращаться, ни въ городъ выйти!

И вотъ, по винѣ и безъ вины обиженный, сидя въ заточенiи васильковскомъ, о. Епифанiй послѣ подачи расчетной вѣдомости васильковскому соборному старцу о. Леонтiю, рѣшился написать въ Кiевскую Лавру — къ духовной своей предводительницѣ себѣ въ оправданiе и вывести изъ вѣчнаго забвения вмѣстѣ съ «аккуратнымъ» расчетомъ позорные подвиги и труды бахусовой пещеры.

Жалко слушать пойманнаго опозореннаго умученнаго инока, и жалко и жалобно: вѣдь, онъ только сѣно, а кабакъ — огонь, и не виновать онъ, что огонь его сжегъ, какъ и огонь не виновать, что огонь жжетъ, а вся вина на томъ, кто огонь съ сѣномъ соединилъ!

И повѣрятъ ли ему или не повѣрять, но онъ денегъ никакихъ не кралъ, онъ своихъ приложилъ еще изъ своего бѣднаго имущества — 63 р. 34 к. И вѣруетъ, что его простятъ и дадутъ ему грѣхъ его замолить, ну, а если не повѣрятъ, такъ пусть же знаютъ о томъ, о чемъ стыдно честнымъ людямъ и говорить, и сохранятъ сыновъ своихъ оть такого преступнаго позора.

* * *

от монаха Епифанiя

При перемѣнѣ моей от командованiя лаврскимъ василковскимъ трактиром, въ поданной от мене въ Василковѣ соборному старцу отцу Леонтiю о приходахъ и росходахъ трактирныхъ вѣдомости, за скоропостижност оной востребованiя, запамятовалъ я показат по трактиру нижеслѣдующаго росходу:

1-е — прошлого 1771 году лѣтнымъ временемъ взято у меня въ Лавру до келiи пастырской келейнымъ монахомъ Iоанафаном аглицкого пива сто бутилiокъ, цѣною по 52 к., и того — 52 р.

2-е — бывшимъ при продажѣ трактирныхъ припасовъ наймитам заплачено по договору Ивану Елисееву въ разсужденiи особливых его по новости трактира бывшихъ трудовъ за два мѣсяця по 10 р. на мѣсяцъ, Афанасiю Дембровскому за сѣмъ мѣсяцовъ по пяти рублевъ на мѣсяцъ, Ивану Иванову за одинъ мѣсяцъ пять рублей, итого всѣмъ троимъ — 60 р.

3-е — за дрова и свѣчи въ трактиръ, чрезъ десятомѣсячное время покупаемые — 17 р.

4-е — за покупной для издѣлки въ трактирѣ новой печи свинецъ и за краски на кахли — Зр.

5-е — прежде-бывшему трактирщику Федору Карпову за здѣланные имъ въ трактиръ стекляные окошки, и за выбѣленiе внутрѣ трактира и за бумажные во ономъ обои и за подчинку старой трубы заплачено — 25 р.

Всего — 157 р.

А какъ по присланному ко мнѣ нынѣ изъ Лавры святой ордеру значится, что по щету находится на мнѣ лаврского долгу съ трактирными прибылями полагаемаго — 521 р. 32 к., такъ покорнѣйше прошу оные, в правилно по трактиру расходи состоящiе — 157 р. исъ той щисляемой на мнѣ Лаврой суммы исключить. А затѣмъ останется на мнѣ начитаемаго трактирного долгу — 364 р. 32 к., которые я и заплатить бы долженствовалъ, естли бы не потераны были на воинскихъ и таможенныхъ чинахъ за набранные ими напитки трактирные денежные долги, которыхъ число по подданнымъ отъ меня при смѣнѣ реестрамъ состояло въ 627 рубляхъ 88 копѣйкахъ.

Но какъ оное долговъ потеранiе послѣдовало по причинѣ учиненной мнѣ от трактира скоропостижной перемѣнѣ, не давъ время къ распродажѣ заготовленныхъ мною трактирных припасовъ, ни къ собранiю тѣхъ долговъ, да и опосля того не учинено мнѣ въ собрании оныхъ никакого от Лавры допоможенiя, какъ бы уже то до Лавры и не принадлежало, такъ я въ том долговъ потеранiи и причиною не состою, но вся причина въ сем потеранiи от самой Лавры послѣдовала.

Не давать же трактирныхъ припасовъ въ долги никак было невозможно, и нигдѣ не упователно сыскат такого трактирщика не толко въ монахахъ, но и въ мирскихъ, чтоб все трактировалъ на готовые денги, а долговъ бы не было. Колми паче мнѣ, въ монашескомъ образѣ, василковской трактиръ въ военное время и на главном армейском трактѣ управляющему, безъ тѣхъ долговъ въ такомъ знаменитомъ трактироправительствѣ обойтись никакого способу не было, поелику трактирные посѣтители были почтенные офицiями и по большой части армейскiе, и въ трактирѣ всегда торжествующiе, и въ случаи подпилости, а паче какъ войдутъ чрезъ игру бiлiарную въ азартъ, а денегъ на напитки не достанетъ, и потребуютъ оныхъ въ долгъ, такъ и за страхъ принуждено было давать, сохраняя свой животъ, какъ свидѣтелствуютъ тогдашную ихъ смѣлость бывшiе трактирщики и трактирный поставецъ, что многократно гонясь за трактирщиками, въ долгъ давать нехотѣвшими, двери у поставца и самой оной шпагами порубили и покололи. Да и я не одинъ разъ принужденъ былъ от такихъ случаевъ бѣгомъ спасатся; однако, доколѣ еще был при трактирѣ, тѣ долги безъпрекословно платили.

По перемѣнѣ же меня съ трактиру, хотя и дано мнѣ было нѣсколко время для съѣзду въ Василковъ за тѣми долгами, но время cie было уже безвременно: должники трактирные, видя меня от команды презрѣнна и без всякой помощи оставленна, требованiй моихъ о тѣхъ долгахъ и слышать уже не хотѣли, но паче еще и укорительную принужденъ былъ принять от них срамоту и ругательные насмѣшки:

— Ахъ, де, монахи печерскiи, какъ, де, они нынѣ стали ревнивы, вместо, де, святыхъ пещеръ усердствують трактирами и бiлiарамъ, гонясь, де, за прибылями, свою пристойность позабыли. Не последнее ли, де, уже пришло время, что взялись монахи за трактирно бремя, весма, де, ето жалко, что святая ихъ душа здѣлалась соблазном для трактирнаго барыша. Не трудитесь, де, отецъ святой, больше, перестанте огорчать трактирными вашими промыслами, естли, де, хочете быть цѣлы, намъ, де, и такъ от карантиновъ и от ранъ непрiятельскихъ тошно!

И что мнѣ тутъ осталось уже дѣлать! Но только ли защищатся самимъ студомъ, прибѣгая подъ покровъ Кроткого Давида, и мысленно съ нымъ глаголя:

«Студъ лица моего покри мя, и поношенiе поносящихъ ми нападаша на мя!»

Но мало мнѣ пособствовала тогда етая святая Богословiя, со всѣмъ тѣмъ некоторые съ ныхъ дерзкiе хотѣли было для вечной трактирной памяты напоить меня армейскимъ пивомъ, но человѣколюбiе Божiе предостерегло меня от того ихъ дерзкаго предпрiятiя. Были въ числѣ тѣхъ компанистовъ отличнѣйшiе скромностiю и сожалитѣльнѣйшiе, и свободили меня пред своими товарищами от той смертоносной крайности, извинив такими словами:

— Вить, де, онъ не виноватъ, что Лавра трактирщикомъ его здѣлала, и къ такому позорному пути дверь ему отворила, вить, де, сѣно само не горитъ, когда огня не подложатъ, да и огонь, де, не виновать, что сѣно сожжеть, но вся вина причитается тому, кто съ сѣномъ огонь соединитъ!

Но, слава Богу, вскорѣ посля того смертоноснаго предверiя получилъ я от той трактирной срамоты избавленiе и жизненную отраду, данъ мнѣ пастирской ордеръ, чтобъ не толко уже въ Василковъ, но ни за Печерскъ не отлучатся, а между тѣмъ и трактирные должники, Богу путь ихъ управляющу, разѣхались върознь, и иные въ армѣю, а иные въ Великороссiю, другiе же въ страны другiе въ мѣста неизвѣстные.

Однако жъ при всѣхъ тѣхъ трудныхъ обстоятелствах собралъ я исъ трактирныхъ долговъ —

съ таможенного досмотрщика Ивана Константинова — 50 р.

съ Афанасiя Дембровскаго — 50 р.

съ бригадира Ивана Евфимовича господина Дарагана — 32 р. 90 к.

съ оберъ-обезчика Семена Потемкина — 35 р.

да разныхъ мелочныхъ должниковъ — 12 р. 10 к.

Итого — 180 рублей.

А затѣмъ оставшiесь въ невзисканiи по вышеписанным долговымъ реестрамъ на разныхъ должникахъ — 447 р. 88 к. трактирные долги, за усилнымъ ихъ споромъ и за неучиненiемъ мнѣ от Лавры въ том ни малѣйшей помощи и за розѣздом тѣхъ должниковъ, дѣйствително пропали, въ числѣ коихъ не толко означенные Лаврѣ съ трактиру за расходами доводившiесь — 364 р. 32 к. погибшими состоятъ, но и моихъ — 83 р. 56 к. въ тотъ же трактиръ употребленные тамъ же пропали.

Да и что труднѣйшее для монаха и поноснѣйшее можеть быть, какъ таковое спорных трактирных долговъ безвременное собранiе! Доволно о семъ ко увѣренiю самаго Дембровскаго, что уже и реестри, и контракть его руки въ тѣхъ долгахъ доказываютъ, да и при посредственникахъ щетъ съ ным былъ производимъ и не малая ему от мене притом исъ тѣхъ долговъ уступка по домогателству посредственниковъ и прочихъ его сторону держащихъ учиненна, и вексель доброволно от него мнѣ на сто рублевъ написанъ, однако жъ совсѣмъ тѣмъ — 50 р. не платит, да еще и командирамъ своимъ подступно на меня клеветы произноситъ, какъ небезызвѣстно о семъ и святой Лаврѣ. И когда уже такой документалной по трактиру долгь для монашества къ полученiю столко труденъ и безстудныхъ укоризнъ преисполненъ, такъ что остается думать о долгахъ безъдокументальныхъ, по настоянiю трактирныхъ торжественниковъ почти принужденно на вѣру имъ даванныхъ?

Что уже принадлежитъ до вышеписанныхъ собранных долговъ — ста осмидесятъ рублевъ, то заплатилъ я из оных проименованнымъ въ прежней моей ведомости трактирным кредиторамъ за набранные въ трактиръ припаси — 159 р. 78 к., а прочiе — 20 р. 22 к. остались у меня, и за исключенiемъ оныхъ, остается пропалыхъ въ долгахъ моихъ денегъ — 63 р. 34 к.

А какъ оные пропалые съ причины лаврской трактирные долги составляють — 427 р. 66 к., то подлинно такова трактирная гибель была бы Лаврѣ не безчувствителна, естли бъ не взискано въ Лавру василковскаго управителя заимообразно на трактиръ исъ тамошныхъ доходовъ тысячь-рублевой суммы. Но теперь, слава Богу, убитку Лаврѣ святой от трактиру уже нѣтъ, толко что бариши пропали, или, может быть, что Лавра святая какими либо средствами их еще и сищетъ, однако жъ, сiи бариши въ разсужденiи святой обытели и трактира и бiлiара, да и что самою оною потераны, сожалѣнiя не суть достойны. Остается толко святой обытели желать, чтобъ трактирные и бiлiарные, преисполненные соблазновъ и для монашескаго чина крайне порочные, учрежденiя, въ которыхъ принужденъ я былъ просвѣщатся въ монашеском образѣ преданы были вѣчному забвенiю, и не пошли бы въ дальнѣйшую публику.

Но что касается до меня, такъ я много сожалѣть долженъ, да и по гробъ мой забить сего невозможно, что я за тѣ потеранные съ причины лаврской трактирные бариши невинно подверженъ въ Лаврѣ презрѣнiю и ненависти, что не уважается здѣсь той непристойности, которая со мною здѣлана, что, будучи я въ Лаврѣ святой печерской новоначалникомъ еще въ монашествѣ, не знаю, по какимъ указамъ и регламентамъ или же по святым правиламъ въведенъ былъ въ такiе позорные бахусовой пещеры десятомѣсячные подвиги и труды.

Дивная поистиннѣ вещъ! Преподобному Исаакiю одно толко въ святой пещерѣ от князей тмы искушенiе случилось, а я от бахусовыхъ подражателей въ той ихъ пещерѣ, и внѣ оной, волочась за трактирными промыслами, многократное искушенiе и посмѣшество принялъ. Того преподобнаго одинъ толко разъ тѣ враги, обманувши, привѣтствовали: «Нашъ еси, Исаакiй, да воспляшетъ съ нами!» — а мнѣ трактирные торжественники многократно тѣмъ примѣромъ и прочими соблазнами посмѣялись. Нѣтъ тамъ славословiя ни святой Троицы, ни святымъ, но безпрестанной трiумфъ проклятым славится. Тамъ денно и нощно оная Богоненавистная троица — веселой Бахусъ, гремящей Юпѣтеръ и забавная Венера: и что можно найти для монаха безчиннѣе, какъ такое трактироправителство, въ каком я состоялъ под именемъ святаго послушанiя, посланъ будучи на cie от первостатейной святой обытели. Стыдно поистиннѣ честным людямъ о семъ и говорить да не можно жъ и утаить такой трагедiи, которая представлена была во мнѣ на позоръ и ангеломъ, и человѣкомъ, а потому и за особливой долгь я почитаю донесть о семъ святой Лаврѣ, какъ духовной моей предводителницы, да вѣдаетъ святая Лавра, какое въ трактирахъ и бiлiарахъ благочинiе, и какая тамъ для обытелы слава, и какая командующимъ трактирами монаховъ почесть, и да сохранитъ прочее сыны своя от такого преступнаго позора. За симъ моимъ аккуратнымъ о трактирной должности ращетомъ не остаюсь я по трактирному послушанiю должнымъ ни святой Лаврѣ, ни сторонным кредиторамъ.

А потому я имѣю право просить о возвращенiи мнѣ удержанного въ Лаврѣ купленнаго мною въ Полшѣ для трактиру венгерскаго пяти анталовъ вина, которым я долженъ раздѣлатся съ претендатором Яковомъ Покровскимъ, который давно уже меня за извѣстной долгъ истязуетъ. Да притомъ же прошу приказать мнѣ выдать и пропалые въ трактирныхъ долгахъ собственные мои — 63 р. 34 к., денги, кои вмѣстѣ съ прочими долгами и баришами потераны, какъ выше доказано, съ причины лаврской.

А такимъ образомъ и несчастному монашескому въ Лаврѣ святой новоизобрѣтенному трактирному и бiлiарному послушанiю воспослѣдовать можеть давно быть должной конецъ безъ далныхъ затрудненiй, которые естли будетъ, не произведутъ похвалы, развѣ посмѣшества и хулы, да и особливой въ разсужденiи венгерского важности, не изволила Лавра доволствоватся тѣмъ, что сперва какъ не умученъ еще былъ я трактирными въ Лаврѣ щетами и ненавистми, доброхотно себя представлялъ къ пополненiю трактирной долговой гибели, съ лаврской же причины послѣдовавшей, изъ своего бѣднаго имущества, надеясь на должную быть отъ Лавры помочь во взысканiи съ Дембровскаго и прочихъ трактирныхъ долговъ, и терпѣливо умалчивалъ о всѣхъ непристойностяхъ, которые мнѣ от сей святой обителы чрезъ трактироправительство случились: но возжелала еще Лавра святая трактирныхъ баришей, которые своею жъ причиною потерала и десятомѣсячно мучила для ныхъ мою жизнь различными щетами, и довела до такой аккуратности, какую принужденнымъ нашелся изъявить по правдѣ чрезъ сей ращотъ, однако жъ, непреминулъ еще сохранить ту скромность, что не изъяснилъ внутренные лаврскiе презенталные расходы, свидѣтельствую тѣмъ мое почтенiе святой Лаврѣ, какъ благонадежной въ Дусѣ святом наставницѣ, въ которую пришелъ я быть монахомъ, а не трактирщикомъ, какъ извѣстно о томъ и Святѣйшему Синоду и Правительствующему Сенату.

Въ прочемъ, что непоспѣшно подношу сiю ращетную аккуратность, можетъ меня святая Лавра извинитъ, что я, будучи умученъ от трактирныхъ и бiлiарныхъ трудовъ и подвиговъ, и от продолжающихся щетовъ и ненавистей и, вмѣсто спасенiя, будучи приведенъ едва не въ развращенiе, принужденъ былъ лежать почти на смертной постелѣ, а чрезъ другихъ подносимаго сего моего ращету принимаемо не было, но, слава Богу, не хотящему смерти грѣшника, нѣсколко уже от того поосвободился, а притомъ не безнадежденъ, что и Лавра святая по свойственному ей о душахъ молитвенному попеченiю не оставитъ до помогти благопрiятными своими молитвами, и умилостивитъ Божiе человѣколюбiе къ продолженiю моей жизни, въ которую долженъ я каяться за моя погрѣшности, а паче за бывшiе въ трактироправителствѣ аще и принужденныя, благодаря Бога во всю мою жизнь, что сохранилъ мой животъ и избавилъ душу от тѣхъ челюстей, коими пожираются души и телѣса, долженствую о таком Его благодѣянiи хвалится предъ цѣлымъ свѣтомъ, гдѣ толко случай дозволитъ.

Монахъ Епифанiй

1913 г.

Гадальныя карты.

волшебное

«Карты Сведенборга!» «Сведенборговскiя карты!» «Погадай ты на Сивенборгѣ» — слышалъ я съ дѣтства.

И такiя карты волшебныя были въ Москвѣ у моей матери.

Я не знаю, насколько вѣрно приписывать эти карты мудрейшему теософу и духовидцу Эммануилу Сведенборгу (1688-1772), я лишь одно знаю, что говорятъ эти карты удивительно вѣрно.

Мы жили на фабрикѣ и помню, рѣдкiй вечерь къ намъ въ домъ не заходилъ кто-нибудь изъ фабричныхъ, черный, и жался на кухнѣ:

— Марья Лександровна, погадайте!

Мать неохотно гадала.

Мало она во что вѣровала, но, кажется, этимъ своимъ картамъ «сивенборговскимъ» она верила. По примѣрамъ ли на другихъ, — я помню не мало случаевъ, о которыхъ говорилось и почему-то всегда шопотомъ, случаи, правда, были все несчастные — или ей самой нагадали онѣ ея горькую долю, вотъ она въ нихъ и повѣрила.

Въ подлиннике эти карты съ картинками. Я не видалъ подлинника. Я знаю только списокъ: на лицевой сторонѣ обыкновенныхъ игральныхъ картъ рукой матери написанъ былъ толкъ картамъ необыкновеннымъ. Дознаться, откуда она ихъ списала, мнѣ такъ и не удалось. Думаю, что русское пронсхожденiе ихъ относится къ 20-мъ годамъ прошлаго вѣка.

* * *

Колода — тридцать шесть картъ. Перетасовавъ хорошенько, снять и класть на четыре ряда по девяти картъ въ рядъ.

«Если карта, означающая особу (Гишпанецъ — мужчина, Амазонка — женщина), лежитъ въ серединѣ игры, т.е. имѣетъ съ обоихъ боковъ по четыре карты, то всегда служитъ добрымъ предзнаменованiемъ. Если же она въ другомъ мѣстѣ, то самыя важныя карты — надъ головою, внизу и съ каждаго бока по три карты. Если она лежитъ на краю въ первомъ ряду, то три съ боку и внизу. Если не на самомъ краю, то три съ боку, и съ другого сколько есть. Если она съ краю во второмъ и третьемъ ряду, то брать по три карты сбоку, вверху и внизу. Если въ послѣднемъ ряду, то брать всѣ карты, лежащая въ этомъ ряду».

Почтальонъ.

Самое изображенiе, представленное на этой картѣ, показываетъ, что она должна означать письменныя извѣстiя, получаемыя нами отъ другихъ, въ отдаленiи отъ насъ живущихъ, особъ, съ которыми мы находимся въ сношенiи или по чувствамъ дружбы и любви или по родственнымъ связямъ и по дѣламъ нашимъ, предпрiятiямъ и проч. Теперь надобно разсматривать, гдѣ лежить эта карта отъ означающей особу. Если надъ головою, то надобно ожидать радостныхъ, а если съ боку или внизу, то печальныхъ извѣестiй; вообще, окруженная счастливыми или несчастными картами, она предвещаете сообразную имъ вѣсть,

Роза.

Эмблема любви, цвѣтущаго здоровья и счастiя. Но такъ какъ нѣть розы безъ шиповъ, то и она предвещаете разлуку съ любимымъ человѣкомъ, или какое либо горестное событiе въ нашей жизни, если вокругъ нея лягуть карты, угрожающая непрiятностями; впрочемъ, когда она находится въ дальнемъ разстоянiи отъ особы, то можно надѣяться, что печаль минуетъ насъ, и мы будемъ наслаждаться благополучiемъ.

Караванъ.

Карта, изображающая караванъ, означаетъ дальнюю дорогу, хотя сопряженную съ некоторыми непрiятностямн, но зато совершится по нашему желашю, и обещаете счастливое окончанiе начатаго. Вообще, если эта карта близко или далеко лежитъ отъ особы, предвѣщаеть благополучiе, котораго однако же можно достигнуть не безъ затруднешя.

Воздушный шаръ.

Эта карта, находясь прямо надъ особою, предвѣщаетъ полный успѣхъ во всякомъ дѣлѣ, задуманномъ съ доброю цѣлью; находясь сбоку, представляете нѣкоторыя препятствiя, который будуть преодолены, а снизу предсказываете, чтобы мы были осторожными къ окружающимъ насъ особамъ, которыя, стараясь показать намъ безкорыстное участiе, желаютъ только выпытать задуманное нами и воспользоваться нашею тайною. Тутъ должно помнить, что излишняя откровенность часто бываетъ намъ во вредъ.

Рѣка.

Означаетъ счаепе, богатство и успѣхъ въ торговыхъ предпрiятiяхъ, если лежитъ надъ картою или сбоку Гишпанца, а если надъ Амазонкой, то счастливое и скорое замужество; если находится вдали или внизу оть особы, то почти всегда предвѣщаетъ какую-либо потерю, происходящую оть иеожиданныхъ случаевъ.

Стрѣлокъ изъ лука.

Если стрѣла, направленная изъ лука, обращена къ особѣ, то означаеть благополучное достижеше цѣли въ давно эадуманномъ предпрiятiи; если же она находится на противоположной стороне, то представляетъ различныя препятствiя, который можно разрушить, вооружившись непоколебимымъ терпѣнiемъ, твердою волею и мужествомъ.

Тигръ.

Карта эта означаетъ несчастiе, которое бываетъ большее или меньшее, смотря по разстоянiю отъ особы: вблизи угрожаеть измѣною, коварствомъ, неблагодарностью отъ людей, обязанныхъ намъ признательностью; вдали служить предвѣстницею домашняго несогласiя, которое однако же скоро прекратится.

Филинъ.

Эта карта почитается дурной предвѣстницей, впрочемъ, въ дальнемъ разстоянш отъ особы, означаетъ, что бѣда, угрожающая намъ, пройдетъ благополучно и для насъ снова настануть спокойные и свѣтлые дни.

Вѣнокъ.

Для брачныхъ предвѣщаетъ соединенiе брачными узами cъ любимою особою, для пожилыхъ — безмятежную и прiятную жизнь посреди цвѣтущаго семейства, а также увѣряетъ въ искреннемъ расположенiи особъ, окружающихъ насъ.

Пушка.

Означаеть радостное событiе въ нашей жизни, а также преодолѣнiе большихъ опасностей и торжество надъ коварными замыслами тѣхъ людей, которые завидовали намъ и старались повредить въ мнѣнiи другнхъ своими неблагонамеренными наговорами.

Волкъ.

Вмѣстѣ съ этой картою соединяется предвѣщаше о тяжкой болезни, домашнихъ хлопотахъ, продолжительной разлукѣ съ близкими намъ особами и враждебныхъ намѣренiяхъ со стороны нашихъ непрiятелей; по мѣрѣ разстоянiя отъ особы всѣ эти непрiятности уменьшаются.

Павлинъ.

Означаеть пышность и почести иногда незаслуженныя, а также намѣренiе выказать себя передъ другими, хотя это не принесетъ намъ никакой пользы и даже подвергнетъ насмѣшкамъ. Если карта лежитъ надъ головою или сбоку отъ особы, то обѣщаетъ полученiе наслѣдства, или какое дѣло, которое должно принести намъ хорошую выгоду.

Бабочка.

Предостерегаетъ нась отъ слишкомъ большой довѣрчивости къ людямъ, которые много обѣщаютъ, потому что обѣщанiя ихъ несбыточны; эта карта совѣтуетъ намъ отказаться оть предпрiятiй, привлекающихъ насъ своимъ ложиымъ блескомъ и впослѣдствiи заставляющихъ насъ сожалеть о томъ, что всѣ наши старанiя были напрасны.

Хамелеонъ.

Самое изображенiе карты показываеть, что мы окружены лицемѣрными людьми, въ отношенiи къ которымъ мы должны быть осторожны, чтобы не вмѣшаться въ какое-либо непрiятное дѣло. Если она лежитъ далеко отъ особы, то означаетъ, что вредъ, замышляемый противъ насъ другими, останется недѣйствительнымъ, и что мы избавимся оть многихъ опасностей, готовившихся обрушиться надъ нами. Во всякомъ случаѣ эта карта причисляется къ несчастнымъ, если лежитъ вблизи отъ особы.

Слонъ.

Означаетъ, что настойчивостью и твердостью нашего характера мы достигнемъ того, чего желаемъ. Если эта карта находится надъ головою особы или сбоку, то предвѣщаетъ почести, повышенiе въ чинѣ и могущественнаго покровителя; для женскаго пола она означаеть coглacie родителей на бракъ съ человѣкомъ, котораго избрало сердце.

Комета.

Когда эта карта выпадетъ надъ головою особы, то предвѣщаеть счастливую будущность; въ одномъ ряду — блестящую женитьбу, а находясь внизу, предсказываетъ печаль и неблагопрiятный путь.

Орелъ.

Надъ головою или сбоку означаетъ выигрышъ процесса, занятое важной должности и спокойную жизнь, которую мы будемъ проводить, какъ бы отдыхая на лаврахъ послѣe преодоленныхъ опасностей; внизу — предвѣщаетъ удаленiе оть насъ тѣхъ особъ, которыя по своему значительному влiянiю могли бы принести намъ большую пользу.

Голубь.

Въ близкомъ разстояннi служить радостными предвѣщанiемъ, а въ дальнемъ означаетъ потерю близкаго родственника или друга; вообще тутъ надобно смотрѣть, какими картами она будеть окружена, и поэтому выводить свои заключенiя.

Водопадъ.

Представляеть намъ блестящую будущность, удаленную оть бурь и бѣдъ житейскихъ, если только мы сами не пойдемъ наперекоръ нашей судьбѣ и будемъ спокойно наслаждаться дарами ея.

Цвѣтникъ.

Предостерегаеть насъ, чтобы мы были осторожны въ выборѣ нашихъ удовольствiй и старались покорять страсти наши разсудку, въ противномъ случаѣ карта эта предсказываетъ, что мы подвергнемся большимъ непрiятностямъ, которыя сами же навлечемъ на себя.

Рыцарь.

Если карта лежитъ близко отъ особы, то подаетъ надежду на сильнаго друга, который будетъ для насъ неизмѣннымъ помощникомъ и заступникомъ въ предстоящемъ намъ дѣлѣ; а если далеко, то означаетъ, что мы должны опасаться врага, который издавна питаетъ къ намъ вражду и ищетъ только случая, какъ бы повредить намъ и разстроить наше благополучiе.

Тройка.

Означаеть благополучный путь и прiятное свиданiе, если лежитъ близко отъ особы; въ дальнемъ разстоянiи предсказываетъ горестное событiе, которое случится въ нашемъ семействѣ или у людей, соединенныхъ съ нами родственными или дружескими узами.

Xорекъ.

Если эта карта ляжетъ близко оть особы, то означаетъ какую-либо горестную утрату, которая въ скоромъ времени будеть вознаграждена, или пропажу, которая отыщется: если она будетъ далеко, то отнимаетъ всякую надежду на возвращенiе потеряннаго.

Знамена.

Въ ближнемъ разстоянiи эта карта предвѣщаетъ радость и неожиданное свиданiе съ особами, возвратившимися изъ дальняго путешествiя; надъ головою прямо или рядомъ означаеть прiобрѣтенiе почестей и известности по своимъ заслугамъ; если даже она окружена несчастными картами, то предсказываетъ благополучный исходъ изъ опасности и затруднительнаго положешя.

Арфа.

Означаеть прiятное препровожденiе времени въ веселомъ обществѣ, также то, что изъясненiе нашихъ чувствъ будеть благосклонно принято предметомъ нашей страстной привязанности.

Астрологъ.

Если она находится близко отъ особы, то предсказываетъ благополучiе и успѣхъ, а далеко — грозитъ бѣдствiями, для отвращенiя которыхъ мы должны заранее предпринимать свои мѣры.

Сфинксъ.

Если эта карта находится надъ головою или сбоку, то предвѣщаетъ, что во всѣхъ нашихъ предпрiятiяхъ будетъ какъ бы сопутствовать намъ незримое и высшее существо, которое избавитъ насъ оть великихъ опасностей; если она выпадетъ внизу, въ слѣдующемъ ряду, то заставляетъ ожидать бѣдственной участи, отъ которой мы избавимся съ помощью нашихъ друзей.

Пароходъ.

Поблизости отъ особы означаетъ, что дѣла наши, начавшiя приходить въ упадокъ, по непредвиденному стеченiю благопрiятныхъ для насъ случаевъ, примутъ счастливый оборотъ; но въ дальнемъ разстоянiи предвѣщаетъ, что мы по нашей оплошности н нерадѣнiю лишимся большихъ выгодъ.

Ястребъ.

Если эта карта ляжетъ прямо надъ головою, то означаетъ, что спокойствiе, которымъ мы пользуемся, вскорѣ будетъ прекращено какимъ-нибудь великимъ несчастiем, которое разразится надъ нами; въ дальнемъ разстоянiи предзнаменуетъ, что мы нашимъ благоразумiемъ предостережемъ себя отъ опасности.

Тюльпанъ.

Означаетъ, что черезъ гордость нашу и неуступчивость мы нанесемъ себѣ большой вредъ, отъ котораго однако же избавимся, если, оставивъ лишнюю самонадѣянность на себя, обратимся съ искреннимъ чувствомъ къ тѣмъ людямъ, которые безкорыстно желаютъ намъ всякаго благополучiя. Тюльпанъ есть также эмблема гордой и надменной красавицы, которая въ будущемъ не обѣщаетъ намъ счастья, а также честолюбиваго мужчины, которому чуждо семейное благополучiе.

Маякъ.

Если онъ вблизи освѣщаетъ своими лучами, то предзнаменуетъ благополучный путь и означаетъ, что мы удачно выпутаемся изъ затруднительныхъ обстоятельствъ; въ дальнемъ разстоянiи онъ служить предвѣстникомъ, что впереди на жизненномъ пути еще не одна бѣда ожидаетъ насъ.

Левъ.

Предвѣщаетъ сильную защиту въ трудномъ дѣлѣ и исполненiе просьбы, съ которою по обстоятельствамъ нашимъ придется обратиться намъ къ лицу, могущему имѣть влiянiе на перемену судьбы нашей къ лучшему. Эта карта всегда служить эмблемою мужества, неустрашимости и вообще тѣхъ качествъ, какими отличается изображаемое на ней животное.

Шлемъ.

Находясь надъ головою особы, означаетъ, что въ борьбѣ съ различными обстоятельствами въ жизни мы останемся побѣдителями и, наконецъ, достигнемъ того, что было издавна предметомъ нашихъ желанiй и надеждъ; дальнее разстоянiе предвѣщаетъ, что по нашему малодушiю и робости характера мы испытаемъ большiя превратности въ нашей судьбѣ.

Фазанъ.

Эта птица, обладающая красивейшими перьями и непрiятнымъ голосомъ, означаетъ, что много блестящихъ случаевъ будеть намъ представляться въ жизни, но мы не сумѣемъ воспользоваться ими по небрежности нашей или по другимъ причинамъ.

Гишпанецъ.

Амазонка.

1916 г.

Странникъ.

пророчественное

Года три назадъ въ воскресенье посл:ѣ обедни пришелъ ко мн:ѣ старикъ. Онъ едва добрался по коридору до моей комнаты: ноги ему плохо служили. Зимой было, и оть морозу на сосѣднемъ дворѣ изъ прачешной такими вотъ клубами дымъ валилъ, словно пожаръ, а старикъ стоялъ налегкѣ, — такъ пальтишко ужъ такъ ношенно, что, пожалуй, развѣ что паутина крепче, и сапоги... отъ подошвы, поди, и званiя не осталось, очень все не къ порѣ.

— Съ ногъ простылъ, свѣжо! — все поминалъ старикъ въ разговорѣ: видно было, какъ его всего трясло.

Отъ чаю онъ отказался, — мѣлку бы ему, больше ничего.

— Такъ кусочекъ, если найдется, а нѣтъ, и такъ ничего...

Глядючи, сердце болело отъ этой нищеты ужасной.

Старикъ мнѣ тогда икону принесъ — Крылатаго Предтечу. Не для продажи — иконы нельзя продавать, а на обмѣнъ, обменивать можно и даже на деньги. Я оставилъ у себя икону, и мѣлъ у меня нашелся, и ушелъ оть меня старикъ будто и бодрѣе: на сапоги ему хватитъ!

А жилъ онъ тутъ недалеко, на 9-ой Рождественской: тамъ норы есть такiя, такъ въ норѣ такой уголъ снималъ онъ, тамъ и грѣлся. Господи, въ норахъ-то этихъ... и какъ это люди живутъ? И какъ это мы жить можемъ, не въ норахъ-то? Шелъ я недавно по Морской вечеромъ и думалъ и думалъ, — или ужъ и слова какого нѣтъ, чтобы хоть всколыбнуть человѣческое сердце?

Да, этоть самый старикъ Павелъ Силантьевичъ, Павелъ Силантьевичемъ старика звали, — и еще разъ заходилъ ко мнѣ. На Крѣщенье пришелъ послѣ обѣдни и все тоть же, и опять съ иконой, — Михаила Архангела образъ: богатая была икона, да Павелъ Силантьевичъ согрѣшилъ, больно ужъ прочистилъ.

— Согрѣшилъ, — каялся старикъ, — тутъ вотъ личико было, а туть воть мечъ...

Одно знаменiе осталось по золотой землѣ, да кое-какiе цвѣтные кусочки, — икону я не взялъ. Такъ посидели, о всякихъ тайностяхъ вели разговоръ. По веснѣ собирался старикъ на родину, въ Сольвычегодскъ: тамъ у него кладъ какой-то на примѣтѣ. Обѣщалъ зайти проститься.

И пропалъ.

Былъ кое-кто изъ Сольвычегодска, хотѣлъ я справиться, да фамилiи-то не знаю.

Такъ старикъ и пропалъ.

И вотъ на дняхъ позднимъ вечеромъ сижу я такъ, съ одной думой о землѣ нашей русской, — о страдѣ ея. И вижу — Павелъ Силантьевичъ.

— Павелъ Силантьевичъ, — говорю, — вотъ Богъ-то послалъ!

Ну, тотъ же самый и въ своемъ пальтишкѣ истертомъ и словно сапоги тѣ же, только отчетливее весь при свѣтѣ, да борода зеленей.

О чемъ же нынче, какъ не объ одномъ, о единой нашей думѣ, — о землѣ русской, о страдѣ ея.

— Какъ Богъ дасть! — въ ответь подавалъ старикъ слово на всякiе мои вопросы.

Разсказалъ онъ мнѣ о Бѣлой Криницѣ, гдѣ по нашимъ церквамъ колокольный звонъ запрещенъ, и какъ подъ Воздвиженье юродивый за всенощной, когда вынесли крестъ, ударилъ въ колоколъ — подалъ вѣсть изъ Дольной Руси въ Великую Pocciю.

— И до сей поры по Карпатамъ звонъ идетъ и на Москве до сей поры слышенъ: какъ ночь, на Рогожскомъ слышатъ... А воть я вамъ покажу, пророчество, — Павелъ Силантьевичъ вынулъ изъ кармана сложенный, какъ прошение складываютъ, листъ пожелтевшей бумаги, — вотъ читайте, написано объ Англiи и Россiи и о всемъ Mipe...

* * *

Письмо исъ Шотландiи въ Pocciю.

Его Сиятѣльству князю Голицыну, президенту Библѣйскаго Общества въ Пѣтѣрбурхѣ въ Россiи, оть Анны баронессы Карнейзиль въ Нордъ-Британiи.

20-го Августа 1814 года.

Перѣводъ съ анъглицкаго.

Хотя я принадлежу къ слабому полу, изъ числа такихъ, коимъ святое Провиденье опрѣделило нискiй жребiй въ мире, однако жь, я въсѣуниженно прося прощенiя у Вашего Сiятельства въ томъ, осмѣливаюсь писать толь высокаго званiя. Нечаянно попался мнѣ въ руки девятый отъчетъ Велико-Британъскаго и иностраннаго Библейскаго общества, въ нѣмъ прочла я имя Ваше, яко президента Библейскаго общества въ Питеръбурхѣ, и душа моя исполнилась хвалы и благодарѣнiя ко Всемогущему Творцу, въ Его же руце сердца въсехъ человѣковъ, и къ Вамъ, яко благотворящему потъ Божiимъ смотренiемъ, такъ, что я того изъяснить не могу. Никакiе военные подъвиги, которые, и по всѣй справедливости, доставили почетныя титла героямъ нашего времѣни, нѣ сравняются никогда съ тѣмъ, что здѣлано для способствованiя къ приближенiю царства Спасителѣва и для спасенiя бесмертныхъ душъ, — въремя въ быстромъ теченiи своемъ скоро изгладитъ техъ пышныя титлы, кои възяты только отъ зѣмли, и ихъ славнейшiя деянiя погребутся навсегда въ забвенiи, естьли они не имутъ чести, яже приходитъ свыше, и естьли имена ихъ не суть написаны въ книгѣ животной Агнца; между темъ, какъ въ память вечную будетъ правѣдникъ и обращающiй многихъ на путь правды просвѣтятся, аки звѣзды, во вѣки.

Я читала также с некоторымъ восторгомъ указъ великаго и добраго Ал┤ксандра, yтвepждaющiй учрѣжденie Общества Вашего, и то, что онъ пожелалъ быть самъ члѣномъ онаго, cie привело мне на память божественное правозвестiе о церкви языковъ «и будуть царiе кормители твои» (Iсаiя, 49 с. 23). Онъ, конечно, нисколько не уронитъ величiя своего, потъдержiвая толь похвальное претъпрiятiе. Соломонъ, о коемъ сказано, что онъ «возвеличился паче всехъ царей земныхъ и богатствомъ и смысломъ» (3 цар. 10. — 23), не считалъ за ниское для своего сана созидать храмъ и иметь о томъ попеченiе, онъ стоялъ на колѣняхъ, и молился предъ всемъ соборомъ израилевымъ прi освященiи храма. Естьли же позволено мнѣ будетъ изъяснить смирѣнное мненiе мое, я сказала бы, что просвещати омраченныя племѣна, во тмѣ и сени смертей седящiя, светомъ божественнаго отъкровенiя, которое показуетъ имъ путь ко спасенiю, есть дело уважитѣльнейшее даже и созиданiя Храма Ерусалимскаго, ибо естѣственнаго права и сему священному зданiю не имеетъ никто другой, кроме племени израилева, но то определяется для блага въсехъ языковъ и людей и племенъ и кажется приводящимъ великому событiю, — «когда наполнится вся земля в┤денiя Господня, аки вода многа покрыетъ море" (Iсaiя 11. — 9).

Происшествия, совершившiяся в наши дъни, суть таковы, что оныя могли токмо быть произведены Духомъ и ревностiю Господа Силъ. Единодушiе и единство чувства, являющiися между христианами столь различныхъ исповеданiй и от даленiи предърассудковъ, отягощающихъ умы толь многихъ даже и въ нашемъ отѣчестве, не говоря о другихъ нацыяхъ, ис коихъ некоторыя и менее просвѣщены, есть дело Духа Господня. Оно кажется знаменуетъ уже приближение того блаженнаго времени, когда будетъ едино стадо и единъ пастырь. Что по cie время здѣлано уже посредъствомъ силъ похвальныхъ предъпрiятiй, почлось бы невозможнымъ за малое число лѣть назадъ. Но очищающiй пути отъ въсехъ препятствiй, которые предъставлялись непреодолимыми для силы человеческой, подобятся совершению другаго обетованiя въ словѣ Божiемъ: «положу въсяку гору въ путь, и въсяку стезю въ паству имъ» (Iсаiя 49. — 11). Победы, недавно одержанныя союзными армiями, зрятся якобы отъвѣтомъ псалмопевцу на пророческое его молѣнiе: «запрети звѣрѣмъ тростнымъ... расточи языки, хотящiя бранемъ" (Псало. 67. — 31).

Ныне покаряются въсе, каждый приноситъ свои златницы и лѣпты на разрушенiе сатанинъскова господствованiя и на приближенiе и устроенiе царства Спасит┤лева на развалинахъ онаго, для сего слово Господиѣ, сопровождаемое силою Духа Его, есть само действительное орудие. Хотя тьма покрываетъ еще теперь болшую часть земли и густая мгла лежить на народѣ, однако, чрезъ разпространенiе между онымъ слова спасенiя, возъзывается въсякъ да свѣтится, — «прiиде бо твой светъ и слава Господня на тѣбе возсiя» (Iсаiя 60. — 1).

Вашъ Императоръ, коего снисходительное и милостивое обращенiе соделало имя его любезнымъ, по крайней мере, на целой половинѣ обитаемой поверхности шара зѣмнаго, еще вящшую прiобрелъ к своему имени любовь, поместя оное между подписавшимися для толь божественнаго завѣденiя, — въ семъ видимъ мы исполненiе другой части древняго пророчества: «и пойдуть царiе светомъ Твоимъ, и языцы светлостью Твоею» — «и царie ихъ предстояти будутъ Теб┤╩. (Iсаiя 60. — 3 и 10-й).

Когда Ваше Сiятельство позволили уже мне столь изъяснится пред Вами, то позволте добавить и еще следующее: продолжайте дело Ваше о имени Божiимъ и не ослабевайте въ начатыхъ усилiяхъ разливать светъ жизни по местамъ мрака на земли и по обиталищамъ нечестi и неправды. Каждый ис сочленовъ Общества Вашего да ощутитъ надъ собственною душею своею спаситѣлное действiе Слова Божiя, да даруетъ Вамъ Богь приверженность ко Спасителю и къ Божественной Его правде, которая есть разумъ и конъчина всехъ обетованiй, заключающая в сей благословенной книге Библiи. Сiи-то дары, неразрывно звязанные со славою Бога и спасенiемъ душъ, соделываютъ времена наши поистине временами благопрiятными. Облачко, не более какъ въ человеческую руку величиною, появившуюся при учрежденiи перваго Библейскаго общества, распространилось тѣперь по всемъ небесамъ, и мы слышимъ шумъ оть изобилнаго дождя, снисходящаго изъ облакъ обѣтованiя церкви языковъ, коея часть составляютъ Великобританiя и Россiя, ибо такъ изрекъ Господь о нашемъ возлюбленнамъ Спасит┤ле: ╚Азъ Господь Богъ призвахъ тя в правде, и удержу за руку твою и укреплю тя», — „се дах тя в заветъ рода, во светъ языковъ, еже быти тѣбе во спасенiе, даже до послѣднихъ земли» (1 сахя 42. — 6; 49. — 6). Какой изобилной рядъ успеховъ представляется Вамъ не толко по божѣственнымъ обетованiямъ, но и по упованiю на промыслъ Божiй, дѣйствительно тотъ самъ, о коемъ пророкъ говоритъ, — «исходитъ просеченiемъ пред лицѣмъ вашим», Вы уже точно «просѣкли и прошли врата и изошли ими», «и изыдѣ царь вашь пред лицемъ вашимъ, Господь же вождь вашь есть» (Михея 2. — 13). Онъ бесъ сумненiя вознаградитъ труды Ваши обилною жатвою, тогда-то Вы возрадуетесь, „взѣмающе, рукоятiя своя" (Псало. 125. — 6), и вся земля да исполнится славы Его. Аминь. Аминь.

* * *

— Прочитай еще третью Ездры о знаменiяхъ! — сказалъ Павелъ Силантьевичъ и, бережно сложивъ свое письмо пророческое объ Англiи, сталъ прощаться: дастъ Богъ, скоро и опять заглянеть, не такое время, чтобы искать клады!

И когда старикъ ушелъ, я взялъ Библию и воть что прочиталъ я о знаменiяхъ:

Воть настануть дни, въ которые многiе изъ живущихъ иа землѣ, обладающiе вѣдѣнiемъ, будутъ восхищены, и путь истины сокроется, и вселенная оскудѣетъ вѣрою,

И умножится неправда, которую ты теперь видишь и о которой издавна слышалъ,

И будетъ, что страна, которую ты теперь видишь господствующею, подвергнется опустошенiю,

А если Всевышнiй дастъ тебѣ дожить, то увидишь, что послѣ третьей трубы внезапно возсѣяетъ среди ночи солнце и луна трижды въ день;

И съ дерева будетъ капать кровь, камень дасть голосъ свой, и народы поколеблются.

Тогда будеть царствовать тотъ, котораго живущiе на землѣ не ожидаютъ, и птицы перелетятъ на другiя мѣста.

Море Содомское извергнетъ рыбы, будетъ издавать ночью голосъ, неведомый для многихъ; однако же всѣ услышать голосъ его.

Будетъ смятенiе во многихъ мѣстахъ, часто будеть посылаемъ съ неба огонь; дикiе звѣри перемѣнятъ мѣста свои, и нечистыя женщины будуть рождать чудовищъ.

Сладкiя воды сделаются солеными, и все друзья ополчатся другъ противъ друга; тогда сокроется умъ, и разумъ удалится въ свое хранилище.

Mногiе будуть искать его, но не найдутъ, и умножится на землѣ неправда и невоздержанiе.

Одна область будеть спрашивать другую сосѣднюю: не проходила ли по тебѣ правда, делающая праведнымъ? И та скажетъ: нѣтъ.

1914 г.

Оракулъ.

географическое

126 Учителемъ моимъ географiи былъ знаменитый географъ Сергѣй Павловичъ Мечъ. Въ первый же урокъ въ первомъ классѣ объявилъ онъ намъ, что учебника никакого не надо, а будемъ учиться такъ.

И правда, всѣ пять лѣтъ мы и въ глаза не видали учебника, всѣ пять лѣть слушали мы разсказы Сергѣя Павловича о его путешествiяхъ, — а куда только нога его ни захаживала, въ какiя царства, въ какiя государства! — и если не знали мы программныхъ подробностей о заливахъ и бухтахъ, за то на всю жизнь остались незабываемы увлекательныя исторiи. И я, въ путешествiяхъ моихъ по белому свѣту не разъ вспомянулъ добромъ наши уроки географiи.

Конечно, разсказы о путешествiяхъ и сами путешествiя научаютъ лучше всякаго учебника, за который охотно возьмешься, коли надобность случится поразобраться, куда путь лежитъ. А въ наше время — война: какихъ только городовъ и мѣстечекъ не узнали мы нынче, подъ бокомъ у насъ лежащихъ, а о которыхъ и слыхомъ не слыхивали, ну, война, что бѣда, всему научитъ, и географiи, и не тому еще, — дурака-то валять, видно, конецъ пришелъ!

* * *

Передо мной рукописная „Сокращенная Географiя" 1780 года — Португалiя, Испанiя, Францiя, Германiя, Польша, Герцогство Курляндiя, Пруссiя, Данiя, Швецiя, Великобританiя, Италiя. Изложена географiя вопросникомъ и изъ всѣхъ замѣчательных свѣдѣнiй о границахъ, рѣкахъ, знатнѣйшихъ городахъ, климатѣ, правленiи, доходахъ, языкѣ, вѣрѣ и силѣ («Войско короля португальскаго, по извѣстiямъ, не составляетъ болѣе двадцати тысячъ человѣкъ, и думаютъ, что онъ можеть содержать только тридцать военныхъ кораблей»), самое замѣчательное о нравахъ: какiе нравы?

Приведу эти отвѣты, ровно откуда изъ Оракула взятые, — птичка вынула:

* * *

Португальцы суть медлительны въ своихъ дѣлахъ, задумчивы, суевѣрны въ законѣ, склонны къ лихоимству и обману.

Испанцы суть умерѣнны и трезвы, выключая только простой народъ. Также постоянны, искренны, глубокомысленны, горды, тщеславны, лѣнивы и сребролюбивы.

Французы суть великодушны, учтивы, разумны, къ чужестраннымъ прiятны, видъ имѣютъ веселой, поступки свободные, добрые воины, упражняются въ наукахъ и художествахъ съ великимъ успѣхомь.

Германцы суть искренны, трудолюбивы, сильны, храбры, искусны въ наукахъ, художествахъ и рукодѣлiяхъ, сделали многие преизрядные изобретенiя и имѣютъ къ путешествованiю склонность.

Поляки суть учтивы, храбры, ревнительны къ вольности, собою велики и крепки. Крестьяне польскiе очень бѣдны и грубы. Дворяне имѣютъ власть надъ жизнiю и смертiю крестьянъ своихъ и любять роскошь.

Шведы лицемъ бѣлы и пригожи, росту посредственнаго, сильны, храбры и обходительны.

Англичане суть храбры и проворны и имѣютъ разумъ высокой, острой и способной къ великимъ наукамъ, но суть печальнаго и невеселаго нрава. Шотландцы сильны и храбры на войнахъ, учтивы и простосердечны, выключая тѣхъ, кои живутъ на горахъ къ сѣверу, сiи почитаются грубыми. Ирландцы любятъ чрезмерно музыку и охоту, въ протчемъ они храбры, сильны, благосклонны и великодушны.

Итальянцы суть остроумные и искусные политики, они славны въ художествахъ, а особливо въ музыкѣ и въ театральныхъ сочиненiяхъ.

* * *

А училась этой чудеснейшей географiи троюродная пробабушка нашего Дмитрiя Владимировича Философова и кавалера обезьяньяго знака профессора Евгенiя Васильевича Аничкова, Палагея Алексѣевна Барыкова, въ замужествѣ Философова за инженеръ-капитаномъ Иларiономъ Никитичемъ Философовымъ, — «Сокращенная географiя Д. Палагѣя Барыкова 1780 года.»

Палагѣя Алексѣевна, чьи чувствительныя письма всегда читались со слезами — живой портретъ Шарлоты Грандисона11, по словамъ ея братьевъ Степана и Василiя Алексеевичей, «Безподобная Полюшка», прожившая жизнь съ детьми и родственниками12 въ философовскомъ ново-ладожскомъ Загвоздьѣ, помянула ли она, хоть когда-нибудь, свою географiю, надъ которой глазки портила, или позабыла ее, какъ хронологiю, тоже рукописную, отъ которой сохранился лишь заглавный листь, ея собственной рукой разрисованный: въ рамке съ голубыми цветочками тончайшее кружево — Cahier de Chronologie fait par P.Barikoff. L'annee 1780.

Письмо присутствующаго въ Придворной Ея Императорскаго Величества Конюшенной Конторе подполковника Василiя Алексеевича Барыкова относится ко времени приѣзда въ Петербургъ Суворова изъ взятой имъ Варшавы и помолвки великаго князя Константина Павловича съ герцогиней Саксенъ-Кобургской Анной. Упоминаемая Анна Никитишна Философова, въ замужестве Маклакова, сестра Иларiона Никитича Философова, жившая съ ними въ Загвоздьѣ; Степанъ Алексеевичъ Барыковъ, братъ В.А., участникъ польскаго похода, Катерина Алексеевна, въ замужестве Мельгунова, и Лизанька (Елизавета Алексеевна) — сестры В.А., Елизаветъ (Елизавета Ѳедоровна) жена В.А., Афоничка и Пашенька — ихъ дети. «Кукушки» — Наталья и Катерина Иларiоновны Философовы, близнецы.

* * *

Отъ 5 ноября

1795 года

изъ Петербурга.

Благодарю, мои милыя, за ваше письмо, а паче всего за подтверждеше обѣщанiя прiѣхать къ намъ, желаю отъ всего сердца видеть событiе онаго въ непродолжительномъ времяни. Вы въ Петербургѣ, наверное, проведетѣ хорошо свое время, ибо въ предметѣ вашемъ инаго не будетъ, какъ сыскивать себе удовольствiе, будучи чужды отъ всѣхъ заботъ, съ должностiю связанныхъ. Я такъ думаю, что человѣку съ свободными мыслями нетъ прiятнѣе места, какъ здѣсь, а притомъ еще сочтите и то за что-нибудь, что намъ вы прiѣздомъ своимъ милость здѣлаете. Мнѣ, право, уже наскучило не знать своихъ родныхъ, я на васъ, (право), не имѣлъ времяни и наглядѣться, а какъ я, человѣкъ такой, (что) коего судьба не отъ собственнаго своего разположенiя зависитъ, то легко статся можетъ, говоря штилемъ моей любезной Полюшки, что я буду скоро за тридевять земель въ десятомъ царствѣ. Деревенская ваши препровожденiя времяни мнѣ очинь нравятся и, когда бы я нашолъ способъ навсегда имъ предатся, какъ бы я щастливъ былъ таперь, (это) когда я всего натерпѣлся и всего наглядѣлся, это составляетъ единственное мое желанiе. Дѣти мои здоровы, кромѣ что Афонички на головѣ сыпь сдѣлалась, однако жъ, онъ веселъ, у Лазанки моей къ обыкновеннымъ ея упражненiямъ, то есть, рисованью, клевикордамъ и пяльцамъ, прибавилось еще одно, то есть, верховая ѣзда, она ѣздитъ въ Придворной Манежѣ три раза въ недѣлю и удивнтелно смѣла. Мы двухъ принцесъ Саксенъ-Кобургскихъ съ матерью проводили (во свояси) домой, а третью, меншую и прекрасную, оставили здесь своему Константину Павловичу. Имъ подарили брилiантовъ на 200.000 руб., пенсiю определено обеимъ, возвратившись домой, систрамъ каждой въ годъ до замужества по 25.000 руб., денегъ дано имъ на дорогу тоже не мало. Фелдмаршала Суворова ждутъ дней черезъ десять въ Питеръ, думаютъ, что ему не весма хорошей прiемъ будетъ, ибо узнали таперь или, лутче сказать, опомнилисъ, что онъ ребятишекъ пережаловалъ такъ, что по два и по три чина въ годъ иныя получили безо всякаго разсмотренiя и достоинства ихъ, что варварство, (и) убивство и опустошенiе около Варшавы дѣлали безъ всякой нужды, отъ чего войска наши несколко месяцевъ великой голодъ терпѣли, денегъ казенныхъ знатная сумма издержена теми, у кого на рукахъ была, и протчее и протчее. Но, можетъ быть, здесь пособятъ ему оправдатся и всему другой видъ дать. Степанъ нашъ слава Богу здоровъ, онъ къ вамъ пишетъ въ писмѣ Катерины Алексѣевны, которое я ей отдалъ, называя мою Полюшку Шарлотой. Поистинне даеть онъ весма сходное съ свойствами твоими наименованiе! Я теперь читаю Грандисона и вижу въ карактерѣ Шарлоты Грандисонъ живой портретъ нашей Полюшки. Простите, мои голубчики, (и вамъ низехонко) пишите къ намъ почаще и вертѣ, что я и въ прахѣ моемъ сохраню къ вамъ истинную преданность и душевную приверженность, а притомъ я есмъ

вашъ покорнейшей слуга

Василiй Барыковъ

Милостивой Государынѣ моей, любезной Аннѣ Никитишнѣ свидетелствую усердное почтение и цѣлую ее ручки.

* * *

Приятное ваше писмо мы получили, за которое приношу мою благодарность, радуюсь и съ нетерпенiемъ ожидаю сего приятного времени, когда вы къ намъ, любезныя друзья, приедѣтѣ. Здоровы ли ваши кокошки и я такь скажу, какъ Стiопочка ихъ называетъ? Афоничка нашъ началъ ходить и доволно крѣпко, толко голова у ево разболѣлась въ затылки, не знаю, што и дѣлать, однака-жъ, я рада, што съ нево идетъ много мокротъ, ему ето харашо, потому што сыръ. Штацъ-дама моя А.В. уволненна отъ придворной службы, чему я очень рада и не знаю, гдѣ она теперь. Пашенька смѣетца и голову держить, только еще не прыгаетъ, консерты вокальныи въ полъголоса пускай продолжаютца, пока вы вздумаетѣ къ намъ ехать и, приехавши, послушаитѣ италъянцовъ во весь голосъ. Приежайте, любезныя друзья, поскорей, мы нетерпеливо васъ желаемъ видеть. Поцелуйтѣ за меня любезново брата Ларiона Никитича и дѣточекъ. Прощайте, мои милiя, желаю вамъ всѣхъ благь и остаюсь ваша покорная

Елисаветъ Барыкова

* * *

Нельзя ли уволнить насъ, моя милая, отъ «Милостивыхъ Государей» и писать къ намъ по дружески. Прошу, моя милая, причислить насъ къ своимъ друзьямъ, а мы будемъ старатца заслуживать вашу дружбу, дѣти мои целуютъ ваши ручки, я же пребуду навсегда ваша покорная слуга

Елисаветъ Барыкова

* * *

Я позабылъ было вамъ сказать, что трупа италiанская вновь прiѣхавшихъ актiоровъ чудесная, и говорятъ старожилы петербургскiя, что такой прекрасной никогда не бывало здесь: они и певцы отличныя и актiоры безъподобныя. Съ техъ поръ, какъ я ихъ услышалъ, рускiя мнѣ такъ огадилисъ, что и смотреть не хочется при всей моей страстной охотѣ. Я знаю, что брать Ларiонъ тою же болезнiю хвораетъ, какъ и я, то есть, любить видеть и слышать этихъ тварей, да и Пѣлагея мая на то же похожа. Вотъ вамъ еще малинкая приманка къ Петербургу.

1916 г.

Львовая печать.

клейменое

i.

Безмятежно живетъ въ посадѣ Большiя Соли отецъ Андрей. И домикъ у него хорошiй, и семья удалась. И достатокъ кое-какой есть, слава Богу. У самого протоiерея часы томпаковые, а отцу Андрею помѣщикъ Алымовъ, что живетъ въ усадьбѣ подъ самыми Солями, подарилъ настоящiе золотые изъ Женевы — Блондель-и-Мели, чтобы службу во-время отправлять. А то жаловался отецъ Андрей, что часовъ у него нѣтъ: по пѣтуху да по звѣздамъ время считаетъ.

Важно ходитъ по своему дому батюшка, посматривая поверхъ очковъ близорукими глазами. Розовѣетъ на солнцѣ плѣшь, серебрится борода, толстая красная губа виситъ изъ-подъ усовъ.

«Слава Богу, третiй сынъ ужъ пристроился. Дочь замужъ выдана. Скоро можно на покой. Выдать только младшую Лизавету, да и съ Богомъ. А женихи будутъ!»

Легко и томительно на сердцѣ; щемитъ:

«Маленькую рюмочку настойки!»

— Сердцещемительно! — говорить отецъ Андрей, опрокинувъ рюмку.

Обойдя кругомъ свой письменный столъ съ ящикомъ для бумагъ и письменными принадлежностями, отецъ Андрей остановилъ глаза на своихъ печатяхъ.

Двѣ печати у отца Андрея.

Одна печать, какъ у всѣхъ духовныхъ: со святымъ престоломъ и пылаюшимъ сердцемъ, а на престолѣ кресть и евангелiе и надпись кругомъ:

Кн. 1, Мак. гл. 12, ст. 18.

— И нынѣ добрѣ сотворите отвѣщевающе намъ на сiя.

Печать просто на желѣзѣ вырезана. А рядомъ на тоненькой сердоликовой ножкѣ стоитъ другая печать, и судьба ея другая.

Самая печать серебряная —

И сiе нужно толковать вразумительно:

— Андрей отъ Льва произошелъ дьякона —

Вотъ почему вверху и левъ. А такъ какъ отецъ Андрей нисходящiй, то и литеры не надъ львомъ, а подъ львомъ.

И вспоминается отцу Андрею, какъ случайно купилъ онъ у прасола сердоликовый столбикъ, какъ потомъ торговался въ Ярославлѣ съ серебряникомъ Хольстенiусомъ за серебро — и какъ осуществился наконецъ его замыселъ.

«Хорошая печатка, а послѣ моей смерти перейдеть къ сыну Александру. Литеры подходятъ. Хитро задумано. А Левъ родоначальникъ и ему».

Отецъ Андрей запахнулъ подрясникъ, прошелъ въ столовую.

Тамъ, къ кипящему самовару, собрались домочадцы: iерейша — свирѣпаго вида съ преждевременно увядшимъ лицомъ; сонная, зѣвающая, круглолицая дочь — розощекая поповна Лиза, заспавшаяся до полдня.

«Не будите ее, это будущая попадья!» — говаривалъ отецъ Андрей снохѣ, женѣ старшаго сына Александра, Любови Ивановнѣ, когда та, вставая въ шесть, тормошила золовку.

II.

Живетъ отецъ Андрей по старому завету: въ домѣ глава онъ и только онъ, всѣ же остальные, аки рыбы безгласныя. И чаю безъ него никому не пить.

И когда еще въ дѣвицахъ жила въ домѣ старшая дочь Лидiя, такъ она, рано вставая и взявъ потихоньку чашку горячаго чаю, при возгласѣ: „Батюшка идетъ!" — не разъ совала недопитую чашку въ карманъ ситцеваго платья: обжечься — ничего, только бы не узналъ отецъ о нарушенiи его воли.

— Да, благодушенъ отецъ iерей, не то, что благодушенъ, можно сказать, мягокъ, аки воскъ пчельный, но для враговъ онъ левъ рыкающiй! — выразился какъ-то пономарь Гаврилычъ.

И точно, не даромъ левъ изображенъ на серебряной iерейской печати.

И какъ разсердится, бывало, на Гаврилыча за посошекъ — любилъ пономарь выпить и не одинъ, не три, а тридцать и три посошка на дорогу, ну, языкъ себѣ и отшибалъ! — воздвигнетъ отецъ Андрей свою пирамидальную главу, сверкнетъ румяной лысиной, тряхнеть рыжими съ просѣдью волосами, — сущая львиная грива! — и пойдетъ и пойдетъ. И по писанiю и безъ писанiя — своими отеческими усты.

Въ семьѣ, тамъ дрожание и трепетъ.

Онъ одинъ — и голова, и гласъ.

Bсѣ помнятъ, какъ согрубилъ ему старшiй сынъ Александръ: наперекоръ свѣтлымъ мечтанiямъ отца Андрея о преуспеянии сына на духовной стезѣ отвѣтилъ отказомъ.

— Безумный! развѣ отецъ пожелаетъ худа сыну? Нѣтъ, вся жизнь отца въ дѣтяхъ, всѣ заботы.

Хорошо учился Александръ въ костромской семинарiи: первый первымъ студентомъ кончилъ курсъ. Впереди московская академия и казенный коштъ, дальше постриженiе и архимандритъ. А тамъ архiерей — голова кружится.

А онъ:

— Хочу въ университетъ.

«И на кой дьяволъ, прости Господи, рядомъ въ Ярославлѣ завели Демидовскiй камеральный лицей!» И воспрянулъ сѣдой iерей:

— Не послушаешь, будь же отъ меня проклятъ! Иди оть меня прочь, ступай своей дорогой, которая приведетъ тебя къ дьяволу — отцу лжи!

Ушелъ, исчезъ Александръ, — гордость и радость.

Прилегли, примолкли два слѣдующiе сына — Михаилъ да Василiй. Да эти ужъ совсѣмъ не то. А послѣднiй, Валерiанъ, такъ и совсѣмъ незадачникъ.

Вначалѣ Валерiанъ было радовалъ сердце отца могучимъ видомъ и крепью.

«Ну, этоть, хоть не учась, а протодiакономъ будеть!» — думалъ отецъ Андрей.

Да нашла коса на камень: у великана, лѣнтяя и бездѣльника оказался пискливый мышиный голосъ. Какъ судьба-то смѣется! Какой ужъ тамъ протодiаконъ!

И съ тоской смотрѣлъ отецъ Андрей, какъ безпутный Валерка босикомъ жарилъ по крапивѣ.

За великовозрастiе и полную неуспѣшность былъ уволенъ изъ третьяго класса духовнаго училища Василiй, затѣмъ, изъ перваго класса семинарiи — Михаилъ, а Валерiанъ дальше инѳимы не пошелъ.

Старшiй взбунтовался, а младшiе не удались.

III.

Проклялъ отецъ Андрей старшаго сына, и съ проклятiемъ все пошло прахомъ. И ужъ львовая серебряная печать не приносила его душѣ умиренiе, не располагала и настойка, напротивъ, съ каждой рюмкой переполняла горечью сердце, и сердце, ожесточаясь, выкрикивало проклятiя — никому — судьбѣ проклятой.

Старанiемъ отца Андрея пристроился Михаилъ въ казенной палатѣ регистраторомъ, а Василiия взялъ къ себѣ архимандритъ Игнатiй, настоятель Николо-Бабаевскаго монастыря.

Архимандритъ, потомъ епископъ Игнатiй, былъ замѣчательной жизни: инженеръ при Николаѣ Павловичѣ, вдохновенный монахъ-аскетъ, уменъ, краснорѣчивъ и даровитъ.

Молодой Василiй сразу очутился въ компанiи челяди, окружавшей уже дряхлаго архимандрита. Среди всей этой безполезной монастырской дворни была своя жизнь, свои интересы, чуждые монашескимъ побужденiямъ. Туть было и веселье, была и выпивка. Добродушный старецъ ничего этого не зналъ и даже представить себѣ не могъ, что творится въ монастырѣ.

Бойкiй подростокъ, ленивый и мечтательный, надломленный съ детства фантазеръ, любилъ красно говорить. И умѣлъ говорить. Фантазiя его была неудержима. И доживая свои послѣднiе дни въ Петербургѣ — въ Петербургѣ послѣ монастыря служилъ онъ въ главномъ почтамтѣ — едва живой, съ чахоточнымъ хрипомъ разсказывалъ сыну Володѣ удивительныя сказки.

Безрадостна была его жизнь. Жена у корыта въ убогой комнатенкѣ въ Чекушахъ — Чекуши около Шкиперскаго протока у насъ на Васильевскомъ островѣ — самъ на дощатой кровати: лѣвый бокъ болитъ невыносимо, рука тянется къ рюмкѣ. А сказки вьются, и одна другой огненней застилаютъ отъ глазъ сырые, клопиные обои.

Опять братъ Александра прислалъ гнѣвное письмо: пишетъ, что не будетъ присылать денегъ, не желаетъ содержать пьяницъ.

IV.

Жестокъ и тяжелъ Александр*.

Въ отца Андрея пошелъ, въ батюшку. Нѣтъ, хуже. Тотъ хоть семигранника выпьетъ, смягчится, а этотъ — гроза ходячая, какъ говаривалъ про него Дiаконъ Димитрiй Горитскiй, мужъ старшей сестры Лидiи.

А судьба Александра тоже не милостивая.

Воть она какая печать львовая!

Выгнанный отцомъ, маялся Александръ въ Демидовскомъ лицеѣ. Учился хорошо, но изъ страха съ голоду помереть, вышелъ, не кончивъ послѣдняго курса, и поступилъ въ Уголовную палату писцомъ. Усидчивость же, здоровье и плебейская гордость сломали все: черезъ три года онъ былъ назначенъ безъ всякой протекцiи стряпчимъ за деловитость и честность въ костромской Солигаличъ. А изъ Солигалича переманили его въ акцизное вѣдомство, и пошелъ онъ по чиновной дорогѣ ровными и твердыми шагами.

Требовательный къ себѣ, Александръ Андреевичъ былъ жестокъ ко всѣмъ окружающимъ. Рука его жестоко давила подчиненныхъ. Жалости онъ не зналъ — никому никакого снисхождешя. Всѣхъ давилъ онъ одинаково, давилъ и единственнаго сына. Ласка и нѣжность были не сродны суровой и жестокой его душѣ. Единственно питалъ онъ слабость къ смелости, твердости и трудолюбiю, а всѣ эти качества были несвойственны его подчиненнымъ.

Да и гдѣ они среди насъ, русскихъ, — ухарей, дрябылей и. лѣнтяевъ — смѣлость, твердость и трудолюбiе?

Александръ Андреевичъ былъ петрова закала.

И блѣдный мечтательный сынъ его Иванъ, больной и молчаливый, пугался отца до обмороковъ и дѣлался при немъ вдругъ тупымъ и неповоротливымъ; а какъ бойко разсказывалъ онъ, охвативъ шею матери и глядя въ васильковые глаза ея, все — и про гимназiю, про учителей и про чудесныя путешествiя изъ прочитанныхъ книгъ.

Отецъ уходилъ, замкнутый и холодный, къ себѣ въ свой кабинеть и усаживался на долгiе часы за свой большой столъ краснаго дерева. Туть онъ царилъ. Счеты, счета, сложнѣйшая техника бухгалтерiи — его миръ. Онъ находилъ ошибки въ петербургскихъ отчетахъ и не разъ возбуждалъ изъ костромской глуши переписку съ департаментами. Управляющее гордились своимъ бухгалтеромъ. А изъ-за признанiя его авторитета онъ сделался придирчивымъ и брюзгливымъ: и если начальникъ не унижался передъ нимъ — это его уже оскорбляло. Онъ привыкъ, чтобы надъ нимъ не было никакого начальства, а онъ самъ былъ бы надъ всѣми начальникъ.

Для него оставалось въ жизни только одно это акцизное дѣло и больше ничего, все другое пропало.

Любящая жена? Но и Любовь Ивановна не вынесла его жестокости, глубоко замкнулась и молча отошла.

И если что еще было между ними, это борьба за сына.

Самолюбивый Александръ Андреевичъ не допустилъ этой борьбы и самъ оттолкнулъ сына.

Мать торжествовала: сынъ — ея нераздельно.

И влюбленная въ сына, повѣренная радости его и горя, всего житейскаго его пути, участница всѣхъ отроческихъ его мечтанiй и надеждъ, съ мстительностью чисто женской, она внушала ему жесточайшую ненависть къ жестокому отцовскому роду и старалась развить другiя — и опять же не наши — рыцарскiя чувства.

Кромѣ дѣла все пропало для Александра Андреевича — и жена и сынъ. А если отнять дѣло, что тогда?

Тогда смерть. Это и былъ послѣднiй его путь и единственный.

V.

Гнездо Большесольское пустѣло съ каждыми отлетомъ птенцовъ.

Осталась одна только Лиза.

По стариннымъ обычаямъ iерейскимъ за ней надлежало оставить приходъ, и старикъ долженъ былъ лишиться своего приюта.

Женихъ вскорѣ нагрянулъ: высокiй, блѣдный семинаристь, съ розовыми чахоточными пятнами на щекахъ — Петръ Степановичъ Троицкiй.

Понравился женихъ будущему тестю, ну, а о согласiи невѣсты въ то время не спрашивали. Лиза нашла свою судьбу.

Отецъ Андрей продалъ въ церковь свой приходскiй домъ и покинулъ родное гнѣздо. А хозяйничать стали молодые: попъ съ попадьей.

Накопленiе шло своимъ чередомъ.

А вдругъ опять грѣхъ.

Или ужъ такая эта львовая печать?

Какъ-то передъ Рождествомъ среди хлопотъ молодая попадья, засуетившись въ безтолковой вознѣ по хозяйству, забыла закрыть подвалъ въ столовой, а было темно. Несколько невѣрныхъ шаговъ — и отецъ Петръ съ грохотомъ покатился въ подвалъ.

Начались вскрики и оханье, побѣжали въ поповскую богадѣльню за фельдшеромъ Кузьмичемъ.

Кузьмичъ и началъ лечить разбившагося попа. И выздоровѣлъ отецъ Петръ, но по веснѣ закашлялъ кровью. А послѣ Пасхи молодая вдова-попадья поѣхала въ Кострому къ старшей сестрѣ къ дьяконицѣ, у которой о ту пору доживалъ свои дни отецъ Андрей.

Съ каждымъ годомъ становился отецъ Андрей все сварливѣй и неуживчивѣй. Съ дьякономъ Горитскимъ окончательно разсорился изъ-за богородичныхъ праздниковъ и заклялся, что больше никогда не увидитъ дьякона.

Наняли отдѣльную квартиру, и отецъ Андрей поселился съ вдовой Лизой.

Старикъ осунулся, одряхлѣлъ — все-таки, какой никакой, а безъ дьякона скучно! — сталъ прихваривать. Слабость заставила его перейти въ Костромскую богадѣльню, а потомъ переѣхать опять на родину въ Большiя Соли, но ужъ не въ свое гнездо насиженное, а въ поповскую богадельню. Ему, старожилу, предоставили всѣ удобства, и докторъ Курочкинъ вмѣстѣ съ фельдшеромъ Карасиковымъ усердно за нимъ ухаживали.

И вотъ ослѣпъ старикъ и не могь ужъ двигаться безъ посторонней помощи.

Къ его смерти едва успѣлъ прiѣхать изъ Ярославля Александръ Андреевичъ, другихъ родныхтэ никого не было.

Такъ и кончилъ отецъ Андрей дни свои, оставивъ двѣ печати: обыкновенную железную и другую серебряную со львомъ отдыхаюшимъ, да еще пуховую подушку со смертнаго одра, все внуку своему Ивану Александровичу, князю обезьяньему.

И судьба его оказалась такая же не милостивая.

1918 г.

Писмовникъ.

Погодинское

I.

Первымъ владѣльцемъ Писмовника былъ Антонъ Ефимовъ Матюшонковъ, отъ Матюшонкова перешелъ Писмовникъ калужскому купцу Павлу Ларионову Золотореву, отъ Золоторева къ Василiю Алексѣевичу Смирнову въ дорогобужскiе Качаны, а отъ Василiя Алексѣевича къ жене его Аннѣ Осиповнѣ, отъ Анны же Осиповны къ Ивану Никитичу Соколову-Микитову въ сосѣднее Кислово, а Иванъ Никитичъ передалъ своему племяннику, сыну Сергея Никитича, Ивану Сергеевичу Соколову-Микитову, Иванъ Сергеевичъ принесъ мнѣ въ Обезьянью великую и вольную палату.

Принесъ мнѣ И.С.Соколовъ-Микитовъ Писмовникъ, да еще калужскаго тѣста — «Высшаго сорта калужское тѣсто М.М.Гавриловъ въ Калугѣ» — четыре коробки: ананасное, лимонное, яблочное, шеколадное.

Очень я обрадовался Писмовнику, а калужскому тѣсту и того больше.

Въ дѣтстве привозили намъ съ нижегородской ярмарки калужское тѣсто и было оно тогда такое вкусное, думалъ я тогда, воть большимъ буду, будутъ у меня деньги, накуплю я себе этого теста — тысячу коробокъ и буду есть его не по столечку, а сразу коробками. Выросъ и деньги бывали, все покупалъ, только не тѣсто. А память сохранилъ на всю жизнь. Годами случалось не помянешь и вдругъ вспомнишь: достать бы калужскаго тѣста! А гдѣ достать? Въ Калугу ѣхать? И куда только не носилъ Богъ, а Калуга все мимо. И вдругъ на столѣ калужское тѣсто — четыре коробки: ананасное, лимонное, яблочное, шеколадное.

Повертѣлъ я Писмовникъ, поставилъ на полку, и за тѣсто. Ну, и вы догадываетесь, что произошло?

Калужскимъ тѣстомъ угощали мы всѣхъ гостей нашихъ, шеколадную коробку въ одинъ присѣстъ съѣлъ Слонъ Слоновичъ (Юрiй Верховскiй), лимонную послалъ я Гарольду Васильевичу Вильямсу на удивленiе — англичанинъ! Всѣ ѣли тѣсто, и помню, долго оно у насъ не переводилось, такъ въ началѣ следующаго месяца еще несколько вечеровъ доѣдалъ остатки И.С.Соколовъ-Микитовъ.

А вѣдь какое оно было тогда вкусное! Сколько я мечталъ о немъ — мнѣ хотелось его гораздо больше, чѣмъ даже самаго калиноваго тѣста: наша старая московская кухарка Марья Тихоновна делала такое тѣсто изъ калины, — вотъ какъ хотѣлось! И вѣрите ли, и столечко я не съѣлъ его, я только попробовалъ и сейчасъ же коробку прочь.

Я занялся Писмовникомъ.

«Книга Писмовникъ, а въ ней наука россiйскаго языка съ семью присовокупленiями разныхъ учебныхъ и полезно-забавныхъ вещесловiй. Новое изданie просмотрѣнное, поправленное и умноженное. Цѣна неодѣтой пятнадцать гривенъ. Въ градѣ святаго Петра. Въ книгопечатнѣ морскаго общества благородныхъ юношей. 1777 года».

Переѣхали мы отъ Хрѣнова къ Аренду и Писмовникъ съ нами, потомъ съ Песочной на островъ къ Семенову-Тянь-Шанскому и Писмовникъ съ нами.

О калужскомъ тѣстѣ я больше не вспоминаю, а Писмовникъ всякiй день передъ глазами. Придетъ любитель книжный, я ему этотъ Писмовникъ! Такiе на Руси есть и всегда будутъ и никакимъ указомъ и декретомъ не выведешьи уравненiемъ не изведешь, а если ужъ вотъ куда дойдетъ, поступятъ, какъ поступилъ московскiй Д.В.Ульянинскiй, книжникъ-библiофилъ: да, собственными руками сдѣлаютъ гробъ для своихъ сокровищъ, заколотять гробъ гвоздями, и прощайте, все равно, конецъ, подъ поѣздъ ли, въ прорубь, одинъ конецъ. Придетъ И.А.Рязановскiй, А.М.Коноплянцевъ, Я.П.Гребенщиковъ, петербургсюе книгочiи, раскрою Писмовникъ.

Вотъ посмотрите, по листамъ протянулась подпись пѣрваго владельца — написано крѣпко, рука, какъ кость:

«Сия — книга — Антона — Ефимова — сына — Матюшонкова — 1796 — года — iюля — 10 — дня».

А вотъ на зеленоватой бумажной обложкѣ второй владѣлецъ оставилъ по себѣ память — щегольнулъ латыницей:

сей писмовникъ калускаго купца Павла Ларiонова Золоторева.

И дальше столбикомъ для вѣры и крепости стихъ голiардовъ:

Hic liber meus

Testis est Deus

Hoc nomen erit

Quisque nen querit

Paulus natus

Zolotarev vokatus

Сiя книга моя. Свидетель Богъ. Имя cie будетъ. Кто ни найдетъ. Рожденный Павелъ. По прозвищу Золоторевъ.

Ни Матюшонкова, ни Золоторева я не знаю и ничего о нихъ сказать не могу, и кто такой Иванъ Васильевичъ, имя котораго выведено сбоку на титульномъ листѣ рукой Золоторева — «Государь мой Iванъ Василичъ» я не знаю. А про В.А.Смирнова — третьяго владельца и о Соколовыхъ-Микитовыхъ могу.

II.

Василiй Алексѣевичъ Смирновъ — пьяница, да не простой человѣкъ. Василiй Алексѣевичъ книгу любилъ. Дѣла дѣлами, дѣла — для жизни, а книга — для души, заветное, чѣмъ живъ человѣкъ.

У русскаго человѣка такъ: или полное небреженiе — случалось мнѣ и среди «образованныхъ» людей, сколько ни шарь, не сыщешь въ домѣ и завалящей книжки, или ужъ книжное почитанiе — страсть, и тамъ, гдѣ не думаешь и не ждешь.

Послѣ смерти Василiя Алексѣевича книгъ осталось полный закромъ — такъ въ закромѣ и лежали. Нынче въ смуту порастащили.

На столѣ у Василiя Алексѣевича панорама стояла со стекломъ: виды всякiе городовъ иностранныхъ, Лондонъ. И большой томъ — «сто русскихъ литераторовъ». Василiй Алексѣевичъ хотѣлъ все знать и особенно, какъ въ чужихъ краяхъ, что делается и чѣмъ живутъ, русскiе же писатели были для него, какъ библiя, — китъ и гордость и надежда.

Большой хлѣбосолъ, крѣпкословъ и прибаутчикъ, умѣлъ Василiй Алексѣевичъ и подковырнуть и вывернуть. Качановскую барышню, любительницу писать письма, прозвалъ ящерицей:

— Ящерица, упоенная чернилами.

Подвыпивъ, Василiй Алексѣевичъ обыкновенно приговаривалъ, выражая свое полное презрѣнiе роду человѣческому, низменную природу котораго постигъ изъ дѣлъ и думъ, и по себѣ и по другимъ:

— Коза бѣла, коза сѣра, духъ одинъ.

Изворотливый въ дѣлахъ житейскихъ, — а какъ же иначе? — Василiй Алексѣевичъ въ главномъ своемъ не зналъ никакой середки. Вернется изъ города, привезетъ Аннѣ Осиповнѣ подарковъ, не понравится ей.

— Ну, душечка, не надо! — пойдетъ на скотный, развалитъ добро и затопчетъ ногами.

Не робкiй, кажется, ничѣмъ не запугаешь: ни звѣрь, ни разбойникъ Василiю Алексѣевичу не страшенъ, — а воть, подите-жъ, до самой смерти цыганъ боялся.

Заслышитъ, что цыгане къ Качанамъ подбираются, и такое охватитъ его безпокойство, прицѣпитъ къ сапогу старую французскую бренчатую шпору, да со шпорой, какъ куръ, на дворъ.

— Касьянъ, — кричитъ, — заряди пушку: цыгане идутъ.

Касьянъ, онъ у него и лѣсникъ, и сторожъ, первый человекъ — приказчикъ.

— Пули нѣтъ, — скажеть, бывало, Касьянъ: знаетъ, все равно, этотъ народъ ничѣмъ, и громомъ, не отпугнешь.

— Ну, заряди картошкой!

И качановская старая пушка, память Отечественной войны, заряжалась картошкой и начинала палить ко всеобщему удовольствiю, а Василiй Алексѣевичъ понемногу успокаивался.

Василiй Алексѣевичъ померъ въ началѣ 80-хъ годовъ. Качаны и вся казна книжная и вещевая остались на рукахъ Анны Осиповны.

Анна Осиповна женщина замѣчательная: одарилъ ее Богъ умомъ хозяйственнымъ, не лишилъ и благодати — еще при жизни, видела она жизнь то-свѣтную, ходила по мытарствамъ, такой сонъ ей приснился.

У Анны Осиповны сынъ мальчикъ умеръ — сахаромъ подавился. Осталась дочь Марья Васильевна.

Анна Осиповна жила въ Качанахъ, а Марья Васильевна по соседству въ Храмцахъ ельнинскихъ. Марья Васильевна по первому мужу Орлова. Во второй разъ вышла за доктора, лечившаго ея покойнаго мужа, за Ивана Григорьевича Щеголева.

Много надѣлалъ Иванъ Григорьевичъ бѣды, погубилъ Храмцы, подбирался и къ Качанамъ — и Писмовнику грозила большая опасность, да Богъ сохранилъ.

Иванъ Григорьевичъ — великiй плутъ: носилъ при ceбѣ два кошелька — въ одномъ у него деньги, а въ другомъ ничего не было, пустой. Попроситъ кто въ займы, онъ тебѣ этотъ пустой:

— Съ удовольствiемъ бы, да сами видите.

Великiй плутъ — старуху Анну Осиповну надувалъ. Прикинется тихоней:

— Мамаша, мамаша! — ручку цѣлуетъ.

И ужъ если сама Анна Осиповна попадалась плуту на удочку, что и говорить про Марью Васильевну. Марья Васильевна женщина кроткая, болѣзненная, за всю свою жизнь ни разу по железной дорогѣ не ѣздившая, домосѣдка, а тому это и на руку. Заложилъ онъ Храмцы, перезаложилъ, все шито-крыто, никому и въ голову не приходило. А померла Марья Васильевна и оказалось — нѣтъ Храмцовъ.

Жаловался Иванъ Григорьевичъ, будто какая-то кишка у него болѣла. И нарисуетъ, бывало, кишку эту съ отросткомъ древовиднымъ, а тутъ, какъ и кишки никакой ни бывало, ни отростка, — насмеялся и въ не быль: ищи-свищи!

Иванъ Никитичъ Соколовъ-Микитовъ въ большой былъ дружбѣ съ Марьей Васильевной. Марья Васильевна двоюродная сестра ему. И со старухой теткой Анной Осиповной.

Анна Осиповна сестра матери Ивана Никитича. И чего ии дѣлалъ Иванъ Никитичъ, а спасти Храмцы не могъ, — ни за что пропали.

По смерти Анны Осиповны достался Писмовникъ Ивану Никитичу, — изъ Смирновскихъ Качановъ попалъ въ Кислово Соколовское или, какъ говоритъ народъ, въ микитовское.

III.

Въ началѣ бѣ дьячекъ.

Какъ и что, никто не помнитъ, помнятъ, одно, пахотникъ въ лаптяхъ, — Иванъ Егорычъ.

Отъ Дьячка пошелъ дьяконъ Никита — щекинской церкви дьяконъ Никита! — а по Никитѣ и все потомство его: Митрофанъ, Иванъ съ сестрой близнецы, Сергѣй и Петръ — все микитовы, а Иванъ, внукъ дьякона, сынъ Сергея Никитича, — микитенокъ.

Рѣшительный былъ дьяконъ и безповоротный, голова — къ дьякону Никитѣ въ Щекино всякiе купцы прiѣзжали: дьяконъ Никита все могъ разсказать. Дьяконъ семерыхъ поповъ изъ прихода выжилъ: позоветъ понамаря, а прошение составлено, подписывай!

Память о дьяконѣ Никитѣ до сей поры жива.

У дьякона приятель понамарь Понамаревъ. Идетъ какъ-то по плотинѣ понамарь съ мужикомъ, пьяный, показываетъ мужику на Сергѣя Никитича:

— Дьяконъ былъ хитеръ, а этотъ еще хитрей!

И точно, большой хитрецъ былъ дьяконъ Никита.

Дьяконъ Никита верхомъ на щукѣ ѣздилъ!

По веснѣ, какъ всякiй знаетъ, щуки ходятъ — около берега трутся. Пошелъ дьяконъ въ баню, вымылся, выпарился, да съ полка на бережекъ окатиться, глядь, щука — съ роду не видалъ такой: пуда три! Дьяконъ домой за ружьемъ, да назадъ къ берегу — бацъ! Да самъ на щуку, зажабрилъ, а щука его въ воду. Съ версту протащила подъ водой — да отъ дьякона никакъ не уйти! — вынесла на берегъ и покорилась.

Старшiй сынъ дьякона Митрофанъ въ священники вышелъ въ Сырокоренскiя Липки. Дьяконица померла. Иванъ, Сергѣй да Петръ остались маленькими. Петръ былъ любимый сынъ, а Иванъ да Сергѣй такъ. Ласки не видели, буками росли.

Скотникъ Иванъ сказки разсказывалъ — на-вѣкъ не забыть Ивановы сказки. Приходила слепая старуха Дуняша.

— Подойди, Сережа! — покличетъ слепая.

Подойдетъ — она ему какъ мать родная — погладитъ его старуха.

— Подросъ, подросъ! — скажетъ, погладитъ.

На-вѣкъ не забыть старуху. И до сей поры Ивану Дуняшину Сергѣй Никитичъ лугъ отводитъ. Старая хлѣбъ-соль не забывается.

Учился Сергей Никитичъ въ Дорогобужскомъ городскомъ училищѣ. Славился рисованiемъ, нарисовалъ Луку евангелиста и вышелъ въ учителя. Назначили его въ село за 25 руб. въ мѣсяцъ: 15 руб. казенныхъ, 10 руб. отъ помещика. А было по сосѣдству училище — два учителя. Познакомился съ ними Сергѣй Никитичъ и раздумался.

«Какой же, — думаетъ, — я учитель? Вотъ эти — учителя!» — и рѣшилъ въ солдаты...

Служилъ онъ въ Измайловскомъ полку въ Петербургѣ. Заболѣлъ на службѣ, отпустили домой. Поступилъ къ Коншину, сначала въ Щекинѣ, потомъ перевелся въ Асики калужскiя, а изъ Асиковъ отъ Коншина въ Кислово переѣхалъ хозяйствовать. Больше всего Сергѣй Никитичъ лѣсъ любитъ, и въ бѣду нашу смутную ему снится его любимый разоренный лѣсъ: ходитъ онъ по лѣсу, пѣсни поетъ.

Женился Сергѣй Никитичъ на Марьѣ Ивановнѣ. Марья Ивановна — калужская.

Отецъ Марьи Ивановны изъ финновъ, со стороны отцовской, мать русская. При крѣпостномъ правѣ вымѣняли его — былъ онъ первый собашникъ у барина. Въ ихъ избѣ всегда полно псарей. И когда время было родить, мать уходила въ теплый собашникъ — въ собачiй хлѣвъ. Отецъ варилъ конину для собакъ. Первая память: собачiй дворъ — конскiя кости.

Няньчилъ Марью Ивановну псарь Антипъ, — навѣкъ не забыть Антиповы пѣсни. Да еще въ поминаньѣ записана старушка Александра: любила ее Марья Ивановна — отца и матери не надо. До сихъ поръ хранится у Марьи Ивановны полотенце — память отъ старухи, въ сундукѣ спрятано — никому не вынимаетъ.

Баринъ полюбилъ отца за его честность и сдѣлалъ его изъ псарей старостой. Отецъ называлъ барина боляринъ. Умирая, баринъ хотѣлъ ему отказать все свое состояше — бездѣтный былъ, холостой, а случилось, прiѣхалъ въ соседнее Бабынино попъ новый, пошелъ Иванъ Васильевичъ въ церковь. Баринъ посылаетъ за нимъ, а ему надо попа послушать. И прослушалъ — потерялъ Матюково: кто-то изъ родственниковъ подвернулся, и подписалъ умирающий завѣщанiе на другого.

Каждый псарь былъ надъ матерью хозяинъ, она должна была готовить на двадцать псарей. Ушатами носили кормъ собакамъ. И дѣтей было много: одинъ ребенокъ на рукахъ, другой за руку держится, третiй за подолъ. Жизнь тяжелая. Какъ-то попеняла она въ досадѣ Богу:

— У другихъ умираютъ, а у меня ихъ вотъ сколько!

И Богъ наказалъ: въ одну недѣлю четверо умерло.

Марья Ивановна девочкой ходила въ зипунѣ и холщевой рубахѣ, а сарафанъ холщевый стала надѣвать, когда уже подросла.

Изъ Хвалова переехала Марья Ивановна въ Асики, а изъ Асиковъ въ Кислово, тутъ и остались вѣкъ вековать съ Сергѣемъ Никитичемъ. А съ ними и Иванъ Никитичъ.

IV.

Иванъ Никитичъ мальчикомъ поступилъ къ генеральшѣ Бологовской на 8 руб. жалованья въ контору. Служба его была въ двухъ имѣнiяхъ въ Гнѣздиловѣ и въ Арнишицахъ.

Сынъ Михаила Петровича Погодина Иванъ Михайловичъ женатъ былъ на княжнѣ Оболенской, внучкѣ Бологовской. Послѣднiе годы своей жизни — начало семидесятыхъ годовъ — Михаилъ Петровичъ проводилъ въ Гнѣздиловѣ.

Какъ прiѣдетъ, бывало, Михаилъ Петровичъ въ Гнѣздилово, сейчасъ же къ Ивану Никитичу.

— Братъ ты мой, я къ тебѣ въ гости прѣхалъ, дичинкой угости.

Иванъ Никитичъ въ ту пору много охотился.

Гулялъ Михаилъ Петровичъ рано по утрамъ — нахрамывалъ: лошади его когда-то растрепали. Ходилъ съ костылемъ толстымъ.

Какъ-то бѣжитъ отъ лѣсу, запыхался.

— Братъ ты мой, волка встрѣтилъ!

А Иванъ Никитичъ смеется: эка, невидаль, волка!

— Ты привыкъ туть со звѣрями жить, тебѣ не страшно! — и не можетъ никакъ духъ перевести: очень напугался.

Въ церковь любилъ ходить Михаилъ Петровичъ. Становился въ сторонѣ около выхода. Загуторятъ бабы, онъ по головѣ костылемъ:

— Молчи.

Примолкнешь, даже и нужно что, не скажешь. А разъ сунулся попъ ему впередъ крестъ дать.

— Не мнѣ давай, ихъ учи! — и не захотѣлъ приложиться, пока чередъ не дошелъ.

Суровый былъ, щетинистый, что бровь. Побаивались старики, и родной его сынъ не отставалъ отъ другихъ.

Гуляеть разъ Михаилъ Петровичъ въ саду по аллеѣ. Навстрѣчу Иванъ Никитичъ, ну и сейчасъ же въ сторону, боялся, не помешать бы, а Михаилъ Петровичъ замѣтилъ и тоже — дорогу загораживаетъ. И столкнулись.

— Вотъ ты сталъ и я сталъ, а дѣло кто будетъ дѣлать? — и пошелъ, только костыль стучитъ.

Нерѣдко при встрѣчахъ вдругъ остановитъ:

— Что же, у тебя карандашъ есть?

Мысль, вѣрно, въ голову приходила, записать хотѣлъ, а карандашъ забывалъ.

На слово скупой, на людяхъ Михаилъ Петровичъ пустого слова не вымолвить, молчитъ, а потомъ такое скажетъ, ошпаритъ всѣхъ. Любилъ музыку слушать и очень былъ доволенъ, когда въ Гнѣздилово прiѣзжалъ скрипачъ Лесли Николай Павловичъ, на скрипкѣ игралъ. Но чѣмъ можно было навсегда расположить Михаила Петровича, это стариной. Иванъ Никитичъ нашелъ въ Гнѣздиловской библiотекѣ рукопись, да не простую рукопись, на пергаментѣ, и, конечно, Михаилу Петровичу. И ужъ радъ это былъ старикъ, не зналъ, какъ и благодарить, и подарилъ за этотъ даръ книгу свою: «Простая рѣчь о мудреныхъ вещахъ» съ собственноручной надписью.

Въ Гнѣздиловѣ писалъ Михаилъ Петровичъ исторiю Петра Великаго. Иванъ Никитичъ въ окно видѣлъ: завалится въ большое кресло и все рукой ото лба по головѣ волосы ершитъ. Работалъ цѣлый день, только прогуляться выйдетъ. Исторiю эту такъ ему и не пришлось окончить.

Когда въ духѣ, спросить, бывало, Ивана Никитича:

— Какъ, братъ, тебя медвѣди турнули, разскажи!

И въ который разъ начиналъ Иванъ Никитичъ свою медвѣжью повѣсть, а старикъ всегда слушаетъ, и такъ, будто впервые.

— Говорю какъ-то солдату Константину, — разсказывалъ Иванъ Никитичъ, — пойдемъ, медвѣди въ Баскаковѣ на овсы выходятъ, все поле изъелозили! — Поѣхали. Прихватили мужика Андрея, да еще Степана. Константинъ сталъ въ ельничкѣ и Степанъ съ нимъ. А я съ Андреемъ на полѣ — камень да елочка. Андрей говоритъ: «Къ чорту ружье, я топоромъ!» Ладно, думаю, топоромъ, такъ топоромъ. А посидѣли часъ, другой, стало померкать. «Что стоитъ медвѣдь?» спрашиваетъ Андрей. «А три рубля!» шучу. «Ну, говорить, не стоить и караулить.» А самъ — какой ужъ тамъ топоръ! Совсѣмъ смерклось. Слышу въ лѣcy трещитъ. Андрей шепчетъ: «Идетъ!» «Тише, говорю, молчи!» Медвѣди близко. Слышно, какъ сморгаютъ овесъ зубами. Андрей какъ заколотился — у него въ глоткѣ: ка-ка-ка! — брешеть въ глоткѣ. Я его къ землѣ: «Накройся!» Гляжу черезъ елочку: стоитъ махина — саженный. Приподнялся: а тамъ еще три — вместо одного четыре. Тутъ и я присѣлъ: съ такимъ товарищемъ плохо. «Андрей, шепчу, давай отойдемъ!» Стали отходить. А медвѣди зачуяли и прямо на Константина. А Степанъ подъ елкой храпитъ! Медвѣди и услыхали. Тутъ Константинъ изъ своего ружья какъ хряпнетъ, — и медвѣди врозь и самъ кверхъ ногами. Такое ружье у него было французское: стволъ отсюда и досюда, а пороху пудъ. Спросишь, бывало, Андрея: «Пойдемъ, Андрей, медвѣдей караулить!» «Да будь они, скажетъ, прокляты, и дѣтямъ закажу и внукамъ.»

Кромѣ этой медвѣжьей повести любилъ еще Михаилъ Петровичъ разсказъ о Егорычѣ.

Въ Гнѣздилово къ Бологовской наѣзжалъ погостить старый кавалерiйскiй офицеръ Василiй Егорычъ Булычевъ, большой бѣднякъ.

— Что-жъ, братецъ, — подмигнеть Ивану Никитичу, — овсеца-то лошадямъ. Никому не говори.

Умора смотрѣть: плѣшь большая и кокъ закрученъ. И когда подвивалъ, весь, бывало, сажей выпачкается.

Какъ-то играли въ карты. А онъ — деньжонокъ не было — не игралъ, около семенитъ, засматриваеть. Богачъ Барышниковъ Александръ Ивановичъ говорить:

— Играй!

— Денегъ нѣтъ.

Дали Егорычу денегъ.

Наигралъ Егорычъ цѣлую кучу, да потихоньку за дверь, да къ кучеру:

— Запрягай.

Хватился Барышниковъ:

— Догнать с. с-а!

Догнали. Привезли.

— Ты, что-жъ, чортъ старый, уѣзжать!

Разсердился Барышниковъ, посадилъ бѣднягу въ баню, велѣлъ баню соломой обложить.

— Зажигай!

Такого натерпѣлся Егорычъ, и съ той поры хоть золотомъ осыпь, не засадишь за карты.

Попалъ какъ-то Иванъ Никитичъ въ Москву къ Михаилу Петровичу на Дѣвичье поле. Показывалъ ему Михаилъ Петровичъ древлехранилище свое, сюртукъ Пушкина — сюртукъ висѣлъ въ тумбочкѣ, а на тумбочкѣ стоялъ бюстъ Пушкина. Жилетку Гоголя показывалъ -— крапинками замусленная.

Не хотѣлъ Михаилъ Петровичъ отпускать гостя, самъ и кофеемъ поилъ.

— Поживи у насъ! — оставлялъ старикъ Ивана Никитича: Сокольники хотѣлъ показать, 1-ое мая, гулянье московское.

Послѣ смерти Михаила Петровича все пошло прахомъ, въ конюшнѣ — шесть стойлъ завалены были книгами — куда все дѣвалось? Дворники продали за десятку и сюртукъ Пушкина и жилетку Гоголя. Все растащили.

V.

Иванъ Никитичъ ( 1919) на всю жизнь сохранилъ память о Погодинѣ. Ни щетинистаго старика, ни его древлехранилища нельзя было забыть. Глазами Погодина смотрѣлъ Иванъ Никитичъ на книгу. И старый Писмовникъ не могъ не попасть въ его руки.

Иванъ Никитичъ передалъ Писмовникъ племяннику своему Ивану Сергѣевичу — писателю Соколову-Микитову. И не прогадалъ: любить Иванъ Сергѣевичъ и книгу, и слово, и самому ему далъ Богъ талантъ своего слова — дремучихъ дорогобужскихъ лѣсовъ князь обезьянiй.

У меня же Писмовникъ въ моей книжницѣ на верхней полкѣ всегда передъ глазами, а караулитъ его заяцъ.

1918 г.

Календарь.

узорочное

I.

Нечай — предокъ съ материнской стороны Ивана Александровича Рязановскаго.

Иванъ Александровичъ Рязановскiй — костромскихъ деберей забѣглый князь обезьянiй, блудоборецъ комаровскiй, телѣжный и золотоношскiй, старецъ электрическiй.

Нечаи ведутъ родъ свой съ незапамятныхъ временъ, — такъ говоритъ старая грамота черниговскаго маршала дворянства Степана Ширая. А нынѣшнiй родъ Нечаевъ начался съ Василiя да Никанора, благородство коихъ было удостовѣрено семью родоначальниками дворянскихъ фамилiй Черниговской губ.

По отзыву этихъ знатныхъ свидетелей Василiй Нечай былъ знатный полку стародубскаго значковый товарищъ, а Никаноръ — бунчуковый товарищъ. И оба Нечая вели жизнь благородную.

Василiй постригся и былъ чернымъ попомъ, но и въ черныхъ попахъ велъ жизнь благородную.

Никаноръ умеръ бездѣтнымъ, а сынъ Василiя Марко былъ уже не въ Стародубѣ, а въ Мглинѣ подсудкомъ Повѣтоваго суда.

Когда переселились Нечаи въ Мглинъ — неизвѣстно, но тутъ они осѣли и перероднились съ другими дворянскими фамилiями, особенно же съ Бончъ-Бруевичами. Родственныя связи между Нечаями и Бруевичами были такъ часты и многочисленны, что местный архiерей грозилъ запретить имъ жениться другъ на другѣ. По этой причинѣ, какъ идеть молва, возникъ несчастный романъ между представителями этихъ перепутанныхъ родствомъ фамилiй, а именно: между Лукой Ѳомичемъ Нечаемъ и Матреной Марковной Бончъ-Бруевичъ. И было даже сочинено кѣмъ-то изъ доморощенныхъ пiитъ стихотворенiе:

за что такъ жестоко казните вы взоромъ Луку Ѳомича?

за то ли, что съѣлъ у васъ банку съ груздями...

Стихотворение длинное, — увы! всѣми забытое, — пространно повествовавшее о несчастномъ и прожорливомъ любовникѣ.

II.

Отъ подсудка Марка родилось трое сыновей. Старшiй Иванъ достигъ изряднаго обучения и для усовершенствованIя въ наукахъ былъ опредѣленъ коштомъ подсудка въ Московскiй университетъ.

Такъ первый представитель малороссiйскаго земельнаго рода попалъ въ чуждую ему обстановку русскаго севера, и это отразилось не только на внутреннемъ существѣ современника Боротынскаго и Языкова, но и на его внешности: изъ ярко-рыжаго сталъ на Москвѣ мглинскiй Иванъ чернымъ, какъ цыганъ.

Не узналъ старый Марко любимаго сына:

— Ивась, гдѣ же твоя красота! — всплеснулъ старикъ руками и не хотѣлъ вѣрить, что все это было натурально.

Три года московской жизни превратили Ивана Марковича въ тогдашняго интеллигента и романтизмъ расцвѣлъ въ его дѣтски-чистой меланхолической душѣ. Байронъ былъ для него откровенiемъ. Религиозный, не потерялъ онъ вѣру, но его отеческая вѣра потускнѣла передъ страстной вѣрой-любовью и поклоненiемъ женщинѣ — «вѣнцу и перлу творенiя». Рыцарское обожанiе незамѣтно перешло въ горячую безмолвную и безнадежную любовь къ «прекрасной Клавдiи». Кто она была, неизвѣстно, — безтѣлесная? Да и зачѣмъ было романтическому поклоннику души тѣло прекрасной героини? Онъ любилъ только очи, сердце и духъ. Онъ воспѣвалъ ея пышныя кудри въ сiянiи волшебной луны. Неопытныя, но страстныя строфы и теперь живы на синихъ страницахъ тетради, куда онъ вписывалъ свои черновики.

По окончанiи университета Иванъ Марковичъ былъ назначенъ учителемъ въ Ярославль, въ мѣстную гимназию и Екатерининскiй дворянскiй пансiонъ. На одномъ изъ баловъ въ этомъ пансiонѣ ему блеснули въ глаза черныя очи Лариссы Андреевны Нефедьевой, и онъ увидалъ въ ней сходство съ своимъ идеаломъ — съ воздушной Клавдiей, о которой мечталъ всю жизнь.

Нефедьева — живая брюнетка, скорѣе минiатюрная, дочь Андрея Артамоновича, отставного полковника временъ Отечественной войны, была изъ разорившагося дворянскаго рода Ростовскаго уѣзда. Нефедьевы поддерживались своими богатыми родственниками Дансами. Дансы и вывезли на достопамятный балъ Лариссу Андреевну — «прекрасную Лариссъ».

Прекрасная Лариссъ! — я встрѣтилъ ее черезъ полвѣка сморщенной старушенкой съ длинною до-пола трубкой. Помню суровый взглядъ ея поблекшихъ глазъ, кольца дыма и потрескиванie угольковъ въ трубкѣ.

III.

Жестоко, цѣною всей своей жизни заплатилъ Иванъ Марковичъ за сходство Лариссы Андреевны съ лунною Клавдiей. Душа его больше не знала покою: онъ, любившiй спокойное мечтанiе и прогулки при лунѣ, долженъ былъ таскаться по пикникамъ, на балы и вечеринки среди пошляковъ, круглыхъ невѣждъ и взяточниковъ.

Гдѣ были мечты его юности? Гдѣ блестящiя побѣдныя имена — гдѣ Грановскiй или благословившей его Боротынскiй? Это только снилось и пробужденiе было ужасно.

Лариссъ ничего не понимала, голова ея была набита жадностью разорившейся мещанки, завистью и пошлостью; Лариссъ была едва грамотна.

Вотъ если бы Иванъ Марковича бралъ взятки, тогда бы онъ былъ радетельный мужъ и отецъ: у нихъ были дѣти!

Прежнiй бракъ былъ нерасторжимъ и оставалось либо петля, либо безпробудное пьянство. Иванъ Mapковичъ выбралъ второе. Его мозгъ, отуманенный алкоголемъ, могъ еще мечтать среди грубыхъ оскорбляющихъ буденъ, ссоръ дворни, крика дѣтей и визга Лариссъ.

Какое отвращенiе!

Старое забывалось. Тускнѣла первая любовь, сливаясь съ туманной мечтой. Опоры не было. И какъ разорвать? Нѣть, никуда не уйдешь.

И онъ пилъ.

Въ свои отчаянные часы этоть кроткiй нѣжный человѣкъ дѣлался неузнаваемъ. Не было возможности подступиться. И одна только младшая его дочь Любочка вбегала къ нему и, повиснувъ на шеѣ отца, останавливала его безумные порывы. Она не боялась, она одна чуяла тягчайшiй его кресть, скрытый для другихъ, и сочувствовала ему.

Отчужденная, нелюбимая, кромѣ отца, росла она.

Забившись куда-нибудь въ уголъ, целыми днями просиживала она, глядя на всѣхъ издали, незаметная, темно-васильковыми глазами. И что тамъ творилось, въ спугнутой душѣ ея васильковой? Кого жалѣла? Кого проклинала?

А выросши въ полную красавицу дѣвушку съ густыми черными косами, она сохранила въ себѣ душу тургеневскихъ героинь: молчаливая, внѣшне спокойная, твердый и роковой характеръ. Она жадно ловила каждое слово отца, который разсказывалъ ей о людяхъ непохожихъ на ярославцевъ, о герояхъ добра и славныхъ мученикахъ. Изъ нея вышелъ человѣкъ исключительной честности и простоты.

Ея узкiя тонкiя руки казались такими одухотворенными, и въ отчаянные часы безумiя, укрощаясь, отецъ цѣловалъ ихъ, какъ мощи святой.

IV.

Смерть Ивана Марковича была медленнымъ угасанiемъ: онъ истаялъ, какъ свѣча, сопровождаемый и въ послѣднiя минуты свои ворчаньемъ Лариссы Андреевны, ея перекорами съ Настенькой, старшей дочерью, и посвистыванiемъ легкомысленнаго Александра Ивановича, который курилъ очистительный ѳимiамъ папиросы надъ лицомъ умирающаго отца.

Если бы въ эти минуты какой-нибудь лапландскiй волшебникъ показалъ Александру Ивановичу одинокую его смерть въ избѣ въ селѣ Курбѣ, гдѣ, исходя кровью, всѣми брошенный — дочери его гуляли на посидѣнкахъ! — безъ всякой помощи умиралъ онъ, если бы нашелся такой волшебникъ, тогда бы и Александръ Ивановичъ съ ужасомъ выронилъ свою папироску, вырвалъ бы изъ сердца призракъ ненавистной цыганки и заглянулъ бы единственный и послѣднiй разъ въ глаза отца.

Иванъ Марковичъ умиралъ отчаянно, какъ отчаянной прошла его жизнь. Въ потухшихъ глазахъ загорался огонекъ — чахлая рука звала какое-то видѣнiе. Или прекрасная Клавдiя являласъ ему, провожая въ дорогу своего несчастнаго рыцаря?

Послѣ смерти Ивана Марковича его послѣднiя работы, его атласъ, его рукописи учебниковъ Ларисса Андреевна продала на толкучку. И тщетно, прiѣхавшiй въ Ярославль московскiй профессоръ Павловский искалъ этихъ рукописей по всему городу. Рукописи были ужъ куплены и припрятаны хитрымъ учителемъ географiи Пылининымъ, его бывшимъ товарищемъ. Такъ погибло все, чѣмъ еще жилъ человѣкъ и собирался оставить послѣ себя. Все истребила безжалостная рука Лариссы Андреевны, будто на зло вырвавшая съ корнемъ всякую память о мужѣ.

V.

Смерть отца застала Александра Ивановича уже взрослымъ. Онъ успѣлъ побывать въ Московскомъ университетѣ, гдѣ за легкомыслiемъ своимъ курса не кончилъ.

Въ Москвѣ проводилъ онъ время или въ биллiардной, или въ цыганскомъ таборѣ за заставой, откуда сразу же и перешелъ въ другой таборъ подъ Ярославлемъ. Тутъ онъ ухлопалъ не одну тысячу на красавицу Стешу, чѣмъ вызвалъ чуть ли не параличъ у жадной матери: разгульный кутежъ сына не ужасалъ Лариссу Андреевну — это было слишкомъ обычно среди мелкихъ помѣщиковъ — а вотъ истраченныя тысячи, это другое дѣло.

Пришлось продать домъ около Спасскаго монастыря, хороший домъ, двухъэтажный, каменный, который очень бы пригодился въ приданое за Настенькой, о Любочкѣ какъ-то забывалось. И домъ былъ проданъ, а за домомъ и послѣднiе обрѣзки ростовскаго имѣнiя, попавшаго-таки въ руки купца Родiонова, который на неудобной землѣ выстроилъ саговый заводъ, выдѣлывая сагу изъ великолѣпнаго картофеля ростовской сырой почвы.

Не прослуживъ и году въ Гражданской Палатѣ, Александръ Ивановичъ поступилъ юнкеромъ въ Ростовскiй полкъ, произведенъ въ прапорщики и назначенъ въ пѣхотный полкъ въ Смоленскъ, а изъ Смоленска черезъ годъ попалъ опять въ Ярославль въ стрѣлковый полкъ, и съ медалью на Владимирской ленте вскоре вышелъ въ отставку.

Судьба забросила его въ Новгородъ, гдѣ онъ занялъ мѣсто управляющаго винокуреннымъ заводомъ.

Все новыя и новыя связи захлестывали его. Не страстная любовь, не въ отца онъ пошелъ, непостоянство — вотъ его страсть и постоянное желанiе новаго. Пользуясь всякой свободной минутой, онъ ускользалъ изъ скучнаго мертваго Новгорода въ веселый живой Петербургъ.

Привязанности и карты — въ этомъ вся yтѣexa и послѣднiй смыслъ.

Какъ-то не повезло, и тридцать тысячъ хозяйскихъ были спущены въ одинъ вечеръ. Взять было не у кого, — Ларисса Андреевна, не разъ выручавшая сына, жила гдѣ-то за печкой у Николы Мокраго подъ горой.

А денегъ надо было достать!

Александръ Ивановичъ женился на богатой новгородской купеческой дочке Шiяновой. Красавица жена, совершенно необразованная, принесла большой капиталъ. Дела поправились. Но тутъ опять случилось несчастье: сгорѣлъ Микулинскiй винокуренный заводъ.

Долго не находилось мѣста. Совсѣмъ заскучалъ Александръ Ивановичъ. Наконецъ-то, тесть устроилъ его въ Петербургѣ на Николаевскую дорогу.

И опять пошло раздолье.

Концессiи слѣдовали за концессiями, деньги сыпались грудой неизвѣстно откуда, все перемѣшалось — свое и чужое.

Безшабашный Александръ Ивановичъ окончательно запутался. Безудержные кутежи закрутили его шальнымъ потокомъ. Жену и двухъ дочерей забросилъ.

Помѣшанная отъ ревности Катерина Ивановна съ утра до поздняго вечера сидѣла, согнувшись у стола, рисуя на бумагѣ изъ-подъ табачныхъ картузовъ сторублевки н раскладывая ихъ кучками.

Дѣти оставались безъ всякаго призора.

И опять случилось несчастье: провалился мостъ.

Мостъ-то, Богъ съ нимъ, другой выстроить можно, да въ кессонѣ залило водой что-то до двадцати рабочихъ. Пошелъ всполохъ: что и какъ? И тутъ власти усмотрѣли нѣчто удивительное: строился мостъ не инженеромъ, а Александромъ Ивановичемъ за его собственной отвѣтственностью, «чего быть никоимъ образомъ не должно.» Юристы решили, что Александръ Ивановичъ не можетъ и отвечать за смерть рабочихъ по закону, а потому и наказанiя ему никакого не вышло, только отъ должности отставили.

Извернулся Александръ Ивановичъ: съ помощью другого Александра Ивановича, земляка и родственника, Кондратьева сделался частнымъ повѣреннымъ и дѣла опять пошли въ ходъ.

И это былъ послѣдшй успѣхъ.

При введенiи новыхъ судовъ адвокаты плодились, какъ лѣтнимъ вечеромъ костромская мошкора на болотѣ. Съ этой тьмой темъ соперничать оказалось не въ мочь, и Александръ Ивановичъ вынужденъ былъ переехать на родину.

И вотъ, какъ когда-то, въ незапамятныя времена табора и красавицы Стеши, опять замелькали въ глазахъ кирпичныя стѣны Толчковской церкви и бѣлыя купеческiя дома.

Порѣдѣли, засеребрились черныя кудри. Усталость и скука тѣнью пала на лицо. Измаяли душу. Или ужъ все перегорѣло? Жизнь пошла въ тягость. А дѣла все хуже и хуже.

Адвокатская орда завладѣла и Ярославлемъ. Народъ пошелъ дотошный, кляуза развилась до старо-московскихъ столбцовъ. Никакъ не поспѣть да и не возможно.

Появились и такiе штукари, которые обмозговывали самые невиданные фокусы вплоть до переряживанiя, и ничѣмъ не стѣснялись. А Александръ Ивановичъ какъ-ни-какъ дворянскiй сынъ, и онъ совсѣмъ отстранился.

Подросли дочери, здоровыя и веселыя хохотуньи, похожiя и съ лица и складомъ на несчастную мать, доживавшую свой безумный вѣкъ въ Новгородѣ въ сумасшедшемъ домѣ.

Безвыходность заставила Александра Ивановича изъ ходатаевъ спуститься до волостного писаря: нашлось такое мѣсто въ маленькомъ селѣ Курбѣ, родовой вотчины знаменитыхъ князей Курбскихъ въ Ярославскомъ уѣздѣ.

Жизнь въ грязной избѣ Волостного Правленiя, вынужденное пьянство окончательно разбили пошатнувшееся здоровье.

И это было последнее мѣсто.

Незадолго до смерти ему отказали и ужъ итти было некуда.

Въ Васильевъ вечеръ пришелъ конецъ.

И никакiе воздушные призраки не витали передъ нимъ въ послѣднiя тяжкiя минуты, одна сидела у изголовья горькая забота.

Безъ вѣры и упования, переживъ свои привязанности и свою ненависть, стражда, безпомощно, кругомъ одинъ, померъ онъ, никакъ не понимая, зачѣмъ все это, зачѣмъ такая боль и зачѣмъ было все то, что называется жизнью.

* * *

Послѣ Александра Ивановича, какъ память, остался бирюзовый перстень — подарилъ онъ его сестрѣ Любови Ивановнѣ въ день ея свадьбы, да нисколько рисунковъ — копiя съ портрета отца, нарисованнаго учителемь гимназiи Харитоновымъ, да еще мелкiя акварели и календарь.

VI.

Три руки писали календарь: Александръ Ивановичу Любовь Ивановна и Фанни Шишкина, дочь ярославскаго помещика.

Пожелтѣли листы да на кофейномъ переплетѣ по корешку поблекло золото, а то все сохранно, какъ и въ рукахъ не было. А писано, что вышито.

Три рисунка — три рамочки: двѣ красками — «1854 Календарь А.Нечай» и «1857», а одна корандашемъ — «А.Н.»

Два города: Ярославль и Смоленскъ.

Въ началѣ, какъ полагается въ календаряхъ, святцы, а конецъ — присловье о кузнецѣ.

Святцы по четыре столбика на страницу: два съ крестными именами, а рядомъ столбикъ памяти. Въ память вписаны рожденье, именины, свадьбы, перемена въ службѣ и кончина родстенниковъ и знакомыхъ (1817-1869).

10/21 января 1817 г. рожденiе Лариссъ Андреевны Нечай (урожд. Нефедьева).

7/18 января 1834 г. свадьба Ивана Марковича Нечай.

7/18 декабря 1834 г. рожденiе А.Нечай.

12/23 октября 1857 г. Открытiе Америки въ 1492 г., получилъ на память отъ Фанни Шишкиной браслетъ.

9/20 марта 1858 г. смерть учителя исторш Яр. гимназiи Николая Ильича Петропавловскаго.

14 августа 1858 г. первый разъ видѣлъ Государя Императора Александра Николаевича и Императрицу Марiю Ѳеодоровну.

17 сентября 1858 г. была блистательно видна ниже большой Медведицы комета.

7/18 августа 1869 г. рожденiе Ивана Алекс. Рязановскаго.

30/11 ноября — именины Андрей Артемоновича Нефедьева.

Скажу о Андреѣ Артамоновичѣ Нефедьевѣ, дядюшки Александра Ивановича, помяну чудака.

Сгорбленный въ халатѣ, сѣренькiй, точь-въ-точь воробушекъ, ласковый къ роднѣ и грозный къ дворнѣ. Когда дочери Лариссы Андреевны и другiя племянницы — Болдыревы и Дансы прiѣзжали въ усадьбу, старикъ, порхая воробушкомъ, вводилъ ихъ въ домъ и начиналось утощенiе.

А угощалъ онъ всѣми деревенскими кушаньями, на которыя была таровата старина, но главное, не обходилось безъ любимой каши съ горохомъ. Эта каша полагалась на загладку, и хочешь-не-хочешь, а съесть тарелку долженъ.

Не смѣя отказаться, давясь, кто со смѣхомъ, а кто и со слезами, ѣли эту самую кашу.

А старикъ закрывалъ лицо рукой и, глядя сквозь пальцы, довольный порхалъ вокругъ стола воробушкомъ.

— Племянницы, племянницы! кашки съ горошкомъ! кашки съ горошкомъ!

И за этой же самой кашей, такъ вотъ порхая и трясясь отъ хохота, вдругъ присѣлъ и, выкрикнувъ не своимъ голосомъ «кашки съ горошкомъ!» испустилъ духъ.

За Святцами «Горе отъ ума», потомъ стихи рукою Фанни Шишкиной:

«Ночное раздумье — Туманной пеленой закрыта даль...» (Красова, Клюшникова, Бернета или Грекова, не знаю) «1857 г. 13 X II ч.» Съ многоточхями и подчеркнутыми строчками —

за мигъ одинъ горячаго участья,

я бъ отдалъ эту жизнь сто разъ.

«На холмахъ Грузiи лежить ночная мгла» (Пушкина) съ подчеркнутымъ концомъ —

и сердце вновь горить, и любитъ отъ того,

что не любить оно не можеть...

За стихами рецептъ изъ Поваренной книги. И до того живо написано, возьмешься читать и ужъ будто за столомъ сидишь и все тутъ передъ тобой на столѣ и такое горячее да вкусное и, не отвѣдавъ, благодаришь хозяйку.

Супъ изъ раковъ.

Супъ изъ раковъ, приготовленный иначе.

Супъ изъ рису на молокѣ.

Супъ С-Жульенъ.

И опять стихи, ужъ вписанные Любовью Ивановной, мельчайшiя буковки:

„Я помню робкое дыханье" (Огарева), «3/12 октября 1860.»

И «Ночь. — Рукой невидимой Бога» — доморощенные стихи, самъ Александръ Ивановичъ вписывалъ, съ концомъ оправдательнымъ:

Онъ сказалъ: тотъ, кто любить здѣсь много, много, много простится ему.

И опять мельчайшiя буковки: «Значенiе цвѣтовъ» — «1859 года января 10 числа.»

Розы розовыя,

Розы бѣлыя.

Розы алыя,

Розы дикiя...

Или гдѣ-то въ старой усадьбѣ въ столовой букетъ на столѣ.

И вижу въ сумеркахъ плечи, глаза и улыбку и — слезы.

Оканчивается календарь «таблицей несчастныхъ дней Тихобрагова.»

Приведу эти дни Тихобраговы (Тихо де Браге), а рядомъ Эразмовы (преподобнаго Эразма черноризца печерскаго):

Въ книгѣ 3.Рагозиной, Исторiя Халдеи, прочиталъ я тоже о несчастныхъ дняхъ:

«У шумиро-аккадiянъ послѣднiй день каждой четверти луны считался «тяжелымъ» днемъ — проклятымъ. Такимъ образомъ 7,14,21,28 и еще, почему-то, 19 день каждаго месяца были у нихъ несчастными. Дни эти назывались — саббатувъ».

* * *

Святцы, память, Горе оть ума, стихи, кулинарiя, цвѣты, и дни, а на послѣднем листкѣ — «7-ой классъ въ 1853 г.» — тридцать восемь фамилiй выпускныхъ гимназистовъ и противъ каждой фамилiи служебная судьба — „уланъ, въ Оругѣ, въ сенатѣ, чиновн. особ. порученiй," и среди нихъ Нечай Алекс. Иван. и противъ меленькими буковками —

1918 г.

Святцы.

сошное

I.

Дьяконъ Василiй Яковлевичъ былъ родоначальникъ фамилiи Звѣздкиныхъ — до него мiръ не существовалъ.

Дьяконъ былъ настоящiй кондовый русакъ.

Отслуживъ службу и надѣвъ зипунъ, съ топоромъ въ одной рукѣ и съ ружьемъ въ другой, уходилъ дьяконъ въ глухiя лѣсныя дебри и болота, окружающiя село Пахтаново, ставилъ силки, охотился за мелкой дичью и, подобно Iсаву, обременный добычей, возвращался съ лова.

Малъ былъ доходъ дьякона отъ поповки, но дьяконъ былъ мужъ доблiй и дѣятельный. Кромѣ домоустроенiя, дьяконъ создалъ своими руками, съ помощью топора и ножа, самодельные стенные часы съ гирями и такимъ звѣрскимъ боемъ, что какъ бывало забьетъ полночь, всѣ собаки по селу встрепенутся и лай подымутъ ужасный, какъ на самаго страшнаго звѣря.

Пахтановскте воры и разбойники на эти самые часы сколько зарились, да подступиться къ дьякону не было никакой возможности.

Накрепко заказалъ дьяконъ своимъ потомкамъ: и пяди не отходить отъ дому безъ топора, о чемъ мнѣ самому довелось слышать отъ сына его Петра Васильевича, протопопа села Середы Упиной.

Съ отцомъ Петромъ породнился знаменитый блудоборецъ и князь обезьянiй Иванъ Александровичъ Рязановскiй, появшiй дщерь его, внучку стараго дьякона, Александру Петровну Звѣздкину, и нынѣ цветущую здравiемъ и благодушiемъ.

Разбирая послѣ покойнаго протопопа бумаги вмѣстѣ со своякомъ Рязановскаго Димитрiемъ Ивановичемъ Лебедевымъ, который безжалостно металъ въ пещь вещи нужныя и ненужныя, и, замѣтивъ, что ввергаетъ попъ въ огонь нѣкую малую осьмушку, я удержалъ его волосатую длань.

И воздѣйствiе мое было не напрасно.

Крупно грубо исписанная книжка, желтоватая, какъ самъ тульскiй пряникъ, съ орденскимъ чернымъ крестомъ въ двухъ кругахъ и съ красной сургучной печатью.

II.

Пряникъ стараго дьякона увѣсистый.

Въ немъ все: и для души, и для ума, и для дома.

Основа — святцы.

Святцы 1812 года на всѣ дни: съ сентября — начало новаго лѣта — по сентябрь — ключъ и конецъ.

Койма — молитвы: истинныя — каноническiя и ложныя — отреченныя.

Дьяконъ начинаетъ по-правильному, слово въ слово выписывая молитвы изъ канонника:

Ангелъ предстатель съ небеси посланъ —

О, пресладкiй и всещедрый Iисусе —

Ангеловъ Творче, и Господи силъ —

Святый Ангеле, предстояй окаянной моей души —

Ангелъ Христовъ святый, къ тебѣ припадая, молюся —

О, пресвятая Госпоже, Владычице Богородице —

Моленiе мое прими убогое и плача моего не презри —

Судiи сѣдящу, и ангеломъ стоящымъ —

Малъ бехъ въ братiи моей —

Преблаги Господи —

Благодаримъ Тебѣ, Создателю —

Паки занять быхъ окаянный умомъ —

Къ этимъ молитвамъ присоединяетъ дьяконь и нѣкую науку и уставъ для памяти:

— Годъ имѣетъ двенадцать мѣсецовъ. Дней въ году простомъ триста шездесятъ пять, въ четверьтомъ же году, которой называется высокосъ, прибавляется еще день.

— Временъ въ году четыре: весна, лето, осень, зима.

— Человѣкъ имѣетъ пять чустъ: зрение, слухъ, обоняние, въкусъ, осязание.

— Дела милости, телу принадлежашiя: алъчушаго напитать, жаждушаго напоить, нагаго одеть, страждушаго въ домъ въвести, немошнаго посетить, ходить въ темъницу, искупать пленыхъ, умерьшаго погребать, согрешаюшаго исправить, неумеюшаго наставить, сомнящему добросоветовать о спасенiи Господа молить, печальнаго утешить, сносить несправедливость съ теръпениемъ, долги прошать.

— Смертныя грехи: гордость, сребролюбие, гневъ, невоздержание, зависть, уныние, клевета.

— Грехи противъ Бога: излишнее упованiе на милость Божию бесъ творения добрыхъ делъ, отъчаяние милости Божией, сопротивление явное. Помни 4 последнiя: смерть, судъ, адъ, царствие небесное.

Но дьякону мало обычныхъ молитвъ, установленныхъ и освященныхъ, сошная душа его испытываетъ милосердiе и другими молитвами, не входящими ни въ какiе каноны:

Такъ стихомь умиленнымъ молится дьяконъ кресту. И еще есть молитва — стихъ подорожный — не окончилъ его дьяконъ:

И на отдельной запискѣ, — въ святцы вложена, — крупно записана сошной рукой «вторая молитва» — стихъ покаянный:

И еще есть у дьякона особенная молитва — заговоръ на воду оть внутренней болѣзни — молитва къ матери сырой землѣ, къ батюшкамъ вѣтрамъ.

Стоитъ дьяконъ надъ шайкой, долгiе волосы на лбу смоклись, — мѣсяцъ молодой справа ему светитъ —

спасите!

и сии ветры, простите мя грешнаго

III.

О здравiи душевномъ и тѣлесномъ непрестанно просить дьяконъ у Бога, у Матери Божьей, у Ангела хранителя — у матушки-воды, у матери сырой-земли, у батюшекъ-вѣтровъ.

А есть у него и другая забота: пчела.

Но пчелиной молитвы въ молитвенникѣ нигдѣ не найдешь, такой нѣть и быть не можетъ, пчелиной! И вотъ вписываетъ дьяконъ въ свои завѣтиые святцы заговоръ на пчелу.

Сталъ дьяконъ по утренней зарѣ на своемъ пчельникѣ — рубинскомъ рубищѣ, чуть слышно перебираетъ губами, шепчеть — слушайте! — его слова, какъ цвѣтъ, и душисты, какъ полевой цвѣтокъ, и крылья лебединыя и сила лебединая —

Пречистой замокъ.

отъ моего пчельника.

за наши труды спасеные.

а чужую на себя не пущай.

Пчела готова — будетъ медъ. Хорошо съ медомъ чаю попить! Испечетъ дьяконица къ празднику медовыя оладьи. Господи, и до чего это хорошо медомъ пахнеть!

Съ пчелой готово, надо о рыбѣ подумать — безъ рыбы въ постъ никакъ не проживешь.

Но и рыбьей молитвы, какъ и пчелиной, нѣтъ такихъ молитвъ. И записываетъ дьяконъ въ святцы заговоръ на рыбу.

Вышелъ дьяконъ подъ вечеръ на рѣчку, сталъ на бережку, наклонился на правый бокъ и забурчалъ — какъ струя, бѣгутъ слова:

IV.

Для души — молитва, для дому — своя молитва.

А есть такая молитва — такое слово, что и о душѣ и о домѣ. Есть такое слово — оберегъ всей жизни: всю твою жизнь стеной огородитъ и въ семъ вѣкѣ и въ будущемъ.

И такимъ словомъ, ограждающимъ отъ бѣдъ и напастей, былъ для русскаго человека —

Сонъ Пресвятой Богородицы.

Не вѣкъ, не два, при великихъ еще государяхъ, царяхъ и великихъ князьяхъ всея Великiя и Малыя и Бѣлыя Россiи самодержцахъ, пошло по Руси это слово, и не было дома, гдѣ бы не хранили, какъ святыню, чтя этотъ Сонъ Богородицы, какъ Николу, и вѣря, какъ въ свѣчу четверговую.

Дьяконъ, имѣя въ умѣ всѣ молитвы моленныя и заговорныя, и неослабно памятуя, что въ году триста и шестьдесять пять дней, временъ же года четыре, а чувствъ у человека пять, и что надо сносить несправедливость съ терпѣнiемъ, вѣруя и ожидая отъ Креста послѣдняго себѣ спасенiя со всей родиной своей дремучей, Русью крестной, осѣнивъ себя крестнымъ знаменiемъ, вписалъ въ свои святцы —

* * *

Егда почивала Пресвятая Богородица во святомъ Граде Вифлееме иудеистемъ въ марьте месеце въ четверьтомъ часу дни и прииде къ ней Господь нашъ Iисусъ Христосъ истины и единородны Сынъ Божи. И рече ей, Матери Своей:

«Спиши ли, Мати Моя, или не спиши и что во сне видеши? Востани и повешъ ми!»

И возбудися отъ сна своего Мати Божия и рече Сыну своему Iисусу Христу:

«Видела я про Тебя, Господа моего Iисуса Христа Сына Божия, сонъ страшенъ и вельми грозенъ зело. За семъ дней воскресения твоего во градѣ Вифлееме iудеистемъ воскресилъ праведнаго друга Божия Лазаря, а за шесть дней воскресения Твоего ехалъ Ты, Сынъ Божи, на жеребяти осли со ученики Своими во гратъ Iерусалимъ и дети евреиския стретаху Тебя, Сына Божия, ветви деръжаху въ руцехъ своихъ и подъстилаху ризы своя по пути и вопияше Тебе, Сыну Божию: Осана вышнихъ благословенъ гряды во имя Господне, Царь Израилевъ! А за три дни воскресения Твоего, вливая воду во умывальницу и нача ученикомъ, ноги умывати и ленътиемъ утирати, и по семъ единъ отъ ученикъ Твоихъ, имененемъ Iюда Iскариотьски продаде Тебя, Сына Божия, окаяннымъ жидамъ на тридесяти сребреницъ. И они, жидове, советъ сотвориша, какъ бы Тебя, Сына, поимати и распяти. И поидоша къ Тебе, Сыну Божию, на потокъ кедръски со оружiемъ и дреколиемъ, аки на разбойника, мужей петихъ турокъ. Iудее взяша Тебя, Сына Божия, и связаша Тебя, Сына Божия, и связаша ужема железными и облекоша въ багряную ризу и теръновъ венецъ соплетоша Тебе, Сыну Божию, и на главу Твою святую возложенъ бысть, и по святому лицу Твоему биша и плеваша и заушиша. И приступи къ Тебѣ, Сыну Божию иудеи и удари по святому лицу Твоему и рече: Радуйся Царь Иудейски! И поведоша Тя на дворъ Капяфофъ и биша тамо, и къ столъпу привязаша Тя и биша вскимъ оружиемъ и дреколиемъ. И повеле Пилатъ вести Тебя, Сына Божия, на пропятие на гору Голъгофу. И на трехъ древахъ — на кипарисное и на певке распяша Тебя, Сына Божия, руце и нозе гвозми пригвоздиша. И съ Тобою распяша два разбойника. И повеле Тебе, Сыну Божию, на запатъ лицемъ зрети. И единъ отъ воинъ, именемъ Логинъ, копиемъ ребра Твои прободоша и авие изъ ребръ Твоихъ, аки речная струя, течетъ на землю. Отъ крови Твоея обагришися земля. Тогда Никодимъ старецъ, Иоанъ Богословъ пречистое тело Твое со креста съняша и благообразны Иосифъ, плащаницею чистою объвифъ, и во гробѣ нове положивъ, и погребоша тело Твое святое. И на гробъ привалиша камень великъ и страшенъ и стражие поставиша римлянъ, иудеевъ до тысеши человекъ, А по утру рано приидоша ко гробу жены мироносицы помазати тело, узреша аньгела на камени седяша и ужасошася. Глагола къ нимъ аньгелъ: «Что ишете живаго съ мерьтъвыми, что плачите нетленаго во тли, шедше проповедите ученiкомъ, Его, яко воскре Христосъ, яко естъ Сынъ Божи избавитель всего мира! А крестъ делалъ Тебѣ, Сыну Божию, Симонъ Киринеиски. А по воскресени Своемъ Сынъ Божи Фому уверивъ. А в четыредесятны день вознесения на небеса, а въ пятьдесяты день посла на землю Духъ Свой Святы на святыя своя ученики и апостолы, отого часа бысть разделение языкомъ многимъ странамъ. И виделъ есть неки старецъ Пафнути, всегда размышляше страданiя Христово, того ради горьце рыдаше, явися ему Iисусъ Христосъ и сказа ему страдания Своя вся отъ Святаго Духа оть великаго четьверътька даже и до погребения, самъ въ воздыхани серьдечномъ бысть. Испусти ранъ Iисусъ сто, 509 разъ смерьтны ударени принялъ, девяносто ударовъ въ колени принялъ, семъ тысечъ семьсотъ пять ударовъ въ ноги принялъ, 12 расъ истече крови каплей изъ Христа, три тысечи капли по главе, тысеча расъ возложенъ бысть венецъ терьновы на главу Твою святую, и за власы влачимъ по земли и ко кресту пригвожденъ бысть, плевотинъ въ лице принялъ 83, падалъ на землю много разъ. Тогда сонъце померькше, луна въ кровь превратися, ибо и земля потресеся и церьковная завеса раздрася на двое, и мерьтвыя изъ гробовъ восташа, и тогда тма быстъ по всей земли отъ шестаго часа до девятаго».

И реклъ Господь нашъ iисусъ Христосъ, истины, единородны Сынъ Божи, Спаситель въсего мира:

«О, мати моя возлюбленая Пресвятая Богородица, воистину не ложенъ сонъ твой праведенъ, но все сие сбылоса. Аще которы человекъ въ чистоте носитъ, тому человеку на всякомъ месте милосерьдие Божие и путь ему никто и отворитъ и гад его на землу не уязъвитъ, но и отъ убиения на лесу и отъ заблуждения, отъ злаго человека и отъ напрасныя смерьти и вскори тишину, въ торьгахъ и промыслахъ прибыль, на моряхъ тихое пристанище, въ беседе честъ, на суде превознесется. Аще которы человекъ сонъ Пресвятыя Богородицы въ дому своемъ дерьжитъ, хотя мужески, женьски полъ, хотя и неграмотной, къ тому дому ни огнь, ни тать, ни разъбоиникъ и никое зло не прикоснеца и нечистой духъ не приближица и отъ грому и бури наносимыя и отъ лукаваго человека, рабомъ и рабынямъ здравие будетъ, скоту приплодъ и въ дому женамъ беременымъ лехкое рождение избавить ея Господь Бохъ оть всякия скоръби и болезни, сказавши тебе слова: «Iисусе, укрепи мя и сохрани мя отъ всякаго зла во дни и въ нощи и въ каждую годину!» Аще которы человекъ сонъ Пресвятой Богородицы при смерьти своей помянетъ или заставить кого прочитать, тотъ человекъ милость мою будетъ иметь при смеръти своей. И азъ самъ сойду и мати моя возлюбленая Пресвятая Богородица, и аньгели хранители возмутъ душу его, и избавлю отъ огня негасимаго и отъ червя неусыпаемаго и тарьтарара преисподняго и отъ кромешныя тмы. И приидутъ анъгели Божи и возмутъ душу его и донесутъ до царъствия небеснаго и одадутъ Аврааму въ рай — всегда, ныне и присно и во веки вековъ».

Туть и всѣ святцы.

Сорокъ и семь лѣтъ трудился надъ ними старый дьяконъ, храня ихъ у кiота, съ крепкой вѣрой въ силу молитвы и слова, безъ разсужденiй.

И какъ перевалило за седьмой десятокъ — всѣ молитвы давно ужъ на память затвердилъ дьяконъ, — повезъ онъ заветные святцы изъ своего галицкаго Пахтанова въ нерехотскую Середу Упину и собственноручно передалъ ихъ на соблюденiе сыну-протопопу.

На последнемъ листѣ святцевъ положена рукою протопопа надпись:

1914 г.

Печати.

рѣьзь всяческая

Я старый человѣкъ, я совсѣмъ отжившiй человѣкъ, все прошло мимо меня. И отъ всей жизни только и осталось мнѣ сидѣть за старымъ письменнымъ столомъ съ изрезанной клеенкой и перекладывать съ мѣста на мѣсто перо, сургучъ, перечинный ножикъ.

А въ моей жизни все было, какъ водится, и любовь и предательство, и все свилось туманнымъ клубкомъ и исчезло.

Сейчасъ я вспомнилъ себя молодымъ ученымъ. Я прохожу мимо шумящей толпы голубыхъ воротниковъ и слышу за спиной шопотъ:

— Наша будущая знаменитость!

Но изъ меня настоящiй ученый, не вышелъ, все пошло прахомъ и никакая я не знаменитость.

И вотъ другiя воспоминанiя заслоняютъ аудиторiю, книги, голубое: балконъ большого деревяннаго дома въ Грузинахъ, воркующей звонъ гитары и старинный цыганскiй романсъ —

и вижу я темныя косы, и слова мнѣ звучатъ изъ темени сердца —

Въ темныя осеннiя ночи, когда шумитъ за окномъ и дождикъ бьеть по стеклу, я коротаю часы за своимъ старымъ столомъ. И когда мысли оть повторенiй свиваются въ безмысленную нить, я отодвигаю ящикъ стола, беру коробку съ печатями.

Еще съ детства пошла у меня привычка отстригать сургучныя печати у писемъ. Писемъ я никогда не хранилъ, ни дорогихъ, ни безразличныхъ. А печати берегъ.

* * *

Печать моего отца — на блѣдномъ сердаликѣ вырѣзанъ воинъ съ копьемъ передъ жертвенникомъ, сжигающимъ маки, а по бокамъ буквы.

Я хорошо помню эту печать: она стояла около чернильницы и я подходилъ и любовался ея золоченой ручкой, — рѣзьба неясная, русская.

Гнѣвный взглядъ отца и эта печать — нераздѣльны.

* * *

Печать предводителя дворянства съ фамильнымъ гербомъ: держатели — рыцарь и левъ; на нашлемникѣ рука съ мечомъ. Это нашъ дальнiй родственникъ, двоюродный дядя — гордый и важный.

Фамильная печать вдавила сургучъ на поздравительномъ письмѣ по случаю полученiя мною кафедры. Вѣроятно, потомъ стыдился своего неудачливаго племянника.

* * *

Печать со снопомъ внизу, а сверху:

— села натальина конторы —

— Это печать родовая, — многимъ мои дѣды владѣли! Кто теперь хапнулъ, не знаю.

* * *

Печать братства: крестъ и вѣнокъ.

Печать на письмѣ дьякона, просившаго о помощи.

* * *

Самая красивая печать: всадникъ на бѣшеноскачущемъ конѣ съ мечомъ — литовская погонь.

Помню, змѣиная шея коня меня пугала.

Эта печать знатнаго моего предка: онъ принялъ ее въ воспоминанiе своего ратнаго дѣла — однажды верхомъ, во всемъ вооруженiи, съ обнаженнымъ мечомъ онъ влетѣлъ на пылающiй мостъ крепости.

* * *

Печать безымянная, а говорить она мнѣ больше всѣхъ. Въ треугольникѣ крестъ, пылающее сердце и якорь.

— всѣхъ мое блаженство —

Это отпечатокъ нужной женской руки и души жестокой, ей я обязанъ всѣмъ моей жизни.

* * *

Печать — А-П-3 — печать моего учителя. Она такъ же бездарна, съ своими славянскими буквами, какъ и ея владѣлецъ.

* * *

Портретъ генерала безъ подписи: всѣ, должны знать знаменимость.

* * *

Нескромная: орлиная сядь дождитъ на опрокинутую корону — это князь Асланбековъ.

* * *

Большая печать: голый, сидящiй среди степи, изъ устъ его — мать. Это князь Вяземскiй, а какой, не знаю.

* * *

И последняя — больше не буду — печать блудоборца и князя обезьяньяго Ивана Александровича Рязановскаго: на дымчатомъ топазѣ гусь съ мѣшкомъ денегъ на лугу —

— mon oye fait tous —

Этой печатью запечаталъ письмо послѣднiй и единственный пpiятeль, съ вѣжливымъ предложенiемъ прекратить знакомство.

1917 г.

Обрывышъ.

милицeйcкoе

Хорошо благоухаеть жаркимъ лѣтомъ оть скошенной травы, только что скошенной подъ жаркимъ солнцемъ.

Хорошо среди свѣжаго сѣна въ тѣни на ступенькахъ сарая, когда все, что можно глазомъ окинуть, залито золотящимъ солнцемъ, и легкiй вѣтерокъ наносить запахи калуфера, мяты, чебыря и дикаго шиповника.

Въ одинъ изъ такихъ дней, я, бездомный, присѣлъ воть такъ на спускъ у бревенчатаго сарая, въ который только что входили хозяйственные мужички, обобравшiе до-чиста владельца. На бревенчатомъ скатѣ я и увидѣлъ эти вотъ обрывки бумаги и цельный голубой листь.

Почеркомъ начала прошлаго вѣка крупно: «Аттестатъ», а дальше — Ковырневъ.

* * *

Данъ сей находящемуся во 2-й колонне костромской подвижной милицiи штабсъ-капитану Ковырневу въ томъ, что онъ находился въ службе сначала съформированiя третьяго отделенiя подвижной милицiи 2-го баталiона ротнымъ начальникомъ, потомъ въ походе со второю колонною до города Вереи, командуя ротою, а изъ онаго до Могилева пятисотеннымъ командиромъ, изъ сего изъ последняго отъправленъ мною былъ съ препорученною ему командою ратниковъ въ города Смоленскъ и Оршу, гдѣ здалъ техъ ратниковъ во всей исправности, и во все время продолженiя служенiя его должность, на его возложенную, исправлялъ со всею исправностiю и деятельностiю, велъ себя, какъ прилично хорошему и радителному офицеру, въ штрафахъ и подозренiяхъ никогда низа что не бывалъ, во свидетельство чего сей аттестать ему, господину Ковырневу, за подписанiемъ моимъ и данъ.

Сентября 9 дня 1808 г.

Надворный совѣтникъ и кавалеръ Н.Нелидовъ.

* * *

Ковырневъ? Что-то знакомое. Но это, конечно, не онъ. И не сынъ н не внукъ, а правнукъ человѣка изъ аттестата: узкогрудый прапорщикъ.

И вспомнился мнѣ Саша Ковырневъ: застѣнчивый, неловкiй и на лицѣ, какъ тѣнь, обреченность. На войнѣ, дѣйствуя керенскимъ убѣжденiемъ, онъ былъ истоптанъ солдатскими сапогами.

Ковырневъ? Безцѣльно погибшая жизнь.

1918 г.

Цыфры.

символическое

Прельстительная слагаемость цыфръ, тайность знаковъ —

6 — земная жизнь.

7 — царство ангеловъ.

3 — небесное знаше.

666 — страшное число человѣческое.

Какое богатѣйшее поле для самыхъ головоломныхъ задачъ и невѣроятнѣйшихъ открытiй, а сколько страсти въ исчисленiяхъ.

Я зналъ одного числителя, который пропадалъ надъ цыфрами, и счастливѣе человѣка я не видѣлъ.

Въ числахъ и цыфрахъ есть волшебная притягательность.

Помню въ Казани на пыльной толкучкѣ, перебирая съ Ивановымъ-Разумникомъ книжное старье, я изъ разрозненныхъ листковъ старыхъ бумагъ вытащилъ листъ — я помню свое чувство и какъ ревниво спряталъ я этотъ порозовѣвшiй отъ прели листь и какъ ждалъ ночи, чтобы тихонько одному разобрать таинственныя цыфры — листъ былъ весь цыфровой.

* * *

Нѣчто о рожденiи и о жизни и о царствованiи и о кончинѣ

Императора Александра Павловича.

Во-первыхъ, слова изъ Апокалипсиса:

Известно, что всякая буква по церковному счислѣнiю означаетъ число. И такъ всѣ числа, буквамъ словъ Апокалипсиса соотвѣтствующiя, будучи сложены въмѣстѣ означаютъ годъ, въ которомъ родился Императоръ, а имянно:

Во-вторыхъ, Императоръ родился 1777-го года въ двенатцатомъ мѣсяцѣ года, т.е., въ декабрѣ 12-го дня, воцарился 1801 года въ третьемъ мѣсяцѣ года, т.е. въ мартѣ 12-го дня, скончался 1825-го года въ одиннацатомъ мѣсяцѣ, т.е., въ ноябрѣ 19-го числа. Напишитѣ цыфры, одни только годы означающiя, одну подъ другой такъ, чтобы онѣ занимали мѣсто единицъ и сложите, выйдетъ лѣта жизни Императора, а имянно:

Въ третьихъ, напишитѣ цыфры, мѣсяцы означающiя, одну подъ другой на мѣстѣ единицъ; а подъ ними напишитѣ цыфры, дни означающiя, такъ же одну подъ другой на мѣстѣ единицъ, и сложите всѣ въмѣстѣ, выйдетъ время царствованiя Императора, а имянно:

Родился въ девенатцатомъ мѣсяцѣ 1+2

въ двенатцатый день 1 + 2

Воцарился въ третьемъ мѣсяцѣ 3

въ двенатцатый день 1 + 2

Скончался въ одиннатцатомъ мѣсяцѣ 1 + 1

въ девятиатцатый день 1+9

24 года царствовалъ.

Въ четвертыхъ, число 12 примечательно: Императоръ родился 12-го месяца и 12-го числа; шведы осадили Кронштатъ 1789 года, тогда Императоръ имѣлъ 12 лѣтъ от роду; Императоръ воцарился 12 марта, имѣлъ 24 года от роду, что составляетъ дважды 12; при изъгнанiи французовъ изъ Россiи въ 1812 году Императоръ имѣлъ от роду 36 лѣть, что составляетъ трижды 12; Императоръ скончался, имѣя 48 лѣтъ, что составляетъ четырежды 12; Императоръ царствовалъ 24 года, что составляетъ дважды 12; на послѣдокъ Императоръ былъ боленъ 12 дней.

Въ пятыхъ, наканунѣ кончины Императора 18-го ноября на петербурскомъ театре представлена была пiеса

а 19-го ноября назначена и объявлена от того же театра пieca

1918 г.

Кляуза.

дьячъе

Потемнѣвшiй столбецъ безъ начала. Не строчки на немъ — писано въ перекрестъ — узоры затменные, хитроумье великое. А выводила эти узоры дьячья рука.

Записалъ дьякъ для памяти, какъ все пишется. Для дѣла все писалъ, справку сдѣлалъ — и другому въ науку и ceбѣ въ память — чтобы доложить ближнему боярину:

— Я, молъ, ту челобитную читалъ и по ответчику читалъ, все я, дьякъ, знаю.

Развернувъ на лѣвой ладони свитокъ, станетъ дьякъ боярину вычитывать, раскрывая сокращенiя и буквы цѣликомъ —

х.т. — выговорить полностью — холопъ твой,

с.п. — скажетъ — смилуйся, пожалуй,

о. — пойдеть за отв┤тчика,

и. — за исца.

Затрясется дьячья бороденка, а бояринъ будетъ слушать, браду свою уставя.

Такъ крѣпло кляузное дѣло, юриспруденцiя по нашему, въ Столбцовой Руси и не одинъ затылокъ трещалъ отъ него.

Въ ничью сошли и челобитчикъ, помѣщикъ деревни Халуи, Самуйла и крѣпостной его крестьянинъ Павелко Семеновъ, и послухъ Павелки Якимко Семеновъ, и самъ дьякъ новгородскiй, и одинъ остался узорный свитокъ — на Вергежѣ хранится у Арiадны Владимировны Тырковой.

Да еще остался кошель съ серебряными мордовками и копейками — находятъ вездѣ ихъ, копая у тихихъ повалившихся избушекъ Новгорода. Много найдено серебра, разошлось по рукамъ, лежитъ по музеямъ, а много еще въ землѣ дремлетъ, дожидается своей очереди.

А имя этому серебру хабаръ — благодарствiе за кляузу дьяческую.

* * *

В нынѣшнемъ двѣсте четвертом году (1696) бил челом тебѣ, великому государю, на меня, холопа твоего, крестьянин Медвѣцкого погоста деревни Ушна Якимко Семеновъ о крестьянине о Павелке, по стачке назвав напрасно себѣ родственником. И по тому ево челобитью он, Павелко, взят был в Дворцовой Приказ и допрашиван. А в допросѣ сказал, бутто он зарубежской выходец, а жил де отецъ ево и онъ, Павелко, родился в Ореховском уѣзде, и бутто имал в прошлых годѣх ваше великого государя жалованье i бутто крепостей никаких не давывал. И по моему, холопа твоего, челобитью он, Якимко, допрашиван. А в допросѣ сказал, бутто де онъ чисто ему, Якимку, родной брат i бутто жил за рубежем в Копорском уѣзде, а не в Ореховском, по чести он, Павелко, ему, Якимку, бутто родной брат или родственник, на то свидетелей не поставил i никого в допросе своем не объявил и, знатно, что он, Якимко, бил челом об нем, Павелке, стаковся с ним, Павелком. А он, Павелко, в прошлых годѣх дал мнѣ, холопу твоему, на себя крепость, а в крепости списался работным человеком, а не зарубежским выходцом. Смилуйся, пожалуй меня, холопа твоего, вели, государь, против сего моего челобитья о том с ним, Якимком, дать свой, великого государя, суд, а я ево, Якимка, и стачна ево с ним, Павелком, уличю.

1917 г.

Помѣщикъ.

столичное

Милостивъ славный генералъ Петръ Петровичъ Чичеринъ.

Посмотрите, съ какими напыженными милующими губами, снисходящими до твари тротуарной ѣдетъ онъ неспешно по нарядному воскресному Невскому всякому въ глядь и въ дивь.

Ходилъ онъ и подъ поляка и подъ турку, вездѣ прославился, пожаловалъ его государь генералъ-лейтенантомъ и сердце его умилилось.

Сидитъ Петръ Петровичъ въ голубомъ атласномъ халатѣ, склонился надъ письменнымъ столомъ, бѣлая пухлая рука съ бриллiантомъ быстро бѣгаетъ по бумагѣ. Пишетъ Петръ Петровичъ приказъ подданнымъ своимъ — въ этомъ году первый.

Первый ясный день въ Петербургѣ.

И на душѣ ясно и нарядно.

Сверху надъ столомъ смотритъ прямо большой портреть — грустные большiе глаза, сжатыя губы, на плечахъ мантилья.

А Петръ Петровичъ не замѣчаетъ, пишетъ и пишетъ.

Изрѣдка отклонится, сдѣлаетъ пушку въ янтарномъ мундштукѣ, затянется и опять писать.

* * *

№ 1 Генваря 6 дня 1843 года, С.Петербургъ.

Сь новымъ годомъ поздравляю васъ, равно въ вотчинныхъ селенiяхъ всѣхъ и всякаго, желаю съ дѣтками всякаго благополучiя, новаго счастiя и здаровья.

Къ Богу вѣра, къ Царю благоговенiе, усердiе и любовь собственнымъ своимъ Господамъ, вотъ путь къ счастiю и благосостоянiю вашему, следуйте ему и Всевышнiй васъ не оставить своею милостiю.

Получилъ я твои три донесенiя, на которыя не отвѣчалъ по причинѣ моей болезни, нынѣ по милости Божiей чувствую себя лутче и занимаюсь дѣлами.

Благодарю за здѣланное молѣбствiе въ день ангела дочери моей Екатерины Петровны, вы исполнили долгъ добрыхъ и вѣрныхъ крестъянъ.

Во 2-мъ донесенiи уведомляете меня на щетъ старосты Эссакова: cie донесенiе было писано не обдумавши. 1-ое, Эссаковъ служить подъ моими глазами, попѣченiемъ его о крестьянахъ, находящихся подъ его вѣденiемъ, я совершенно доволенъ: его старанiе неусыпно, онъ не упущаетъ хлопотать о выгодахъ и интересѣ крестьянъ, здѣсь находящихся, и доводитъ до моего сведенiя всякой случай, которой бы былъ не въ пользу крестьянъ, по работамъ чрезъ меня по подрядамъ никакихъ платъ у нихъ ни задерживаютъ, — а по сему я не вижу причинъ, по коимъ онъ бы заслуживалъ быть удаленъ отъ должности. Естли онъ писалъ къ тебѣ, что желаетъ увольненiя, то собственно отъ того мыслилъ, что ты со старостами его дѣйствiями былъ не доволенъ. Cie грешно, ибо онъ усердно печется, какъ о крестьянахъ, такъ равно и о Господскомъ интересѣ, а по сему я ни нахожу справедливымъ удалять его отъ должности и оставляю на своемъ мѣстѣ.

Буде же что здѣсь делается несправедливо и оть меня скрыто, а дошло до вашего свѣденiя, то въ такомъ случай донести мнѣ въ подробностяхъ, тогда справедливости будуть изъслѣдованы.

Во второмъ отношенiи пишешь на щетъ реэстровъ, онымъ заблаговременно присылка необходима, дабы не терять слѣдующихъ сроковъ ко взносу оброковъ и суммы въ банкъ, сiя статья довольно важная. А по сему по прибытiи моемъ въ вотчину въ нынешнемъ году непременно я со всѣми личьно переговорю и употреблю возможное къ общей пользѣ и облегченiю, будьте только исправны выплачиванiемъ недоимки и не заводите вновь оныхъ, то все конечьно я вамъ здѣлаю всякое добро.

Третье донесеше лишишь о посылкѣ 2000 р. 50, получено, такъ и позравленiе на новый годъ, за которое благодарю съ детками всю вотчину, начиная съ тебя.

Теперь я предлагаю тебѣ мое желанiе, исполненiе котораго здѣлаетъ мнѣ переворотъ, а въ послѣдствiи вамъ пользу. Буде усердiемъ можете выполнить, мнѣ нужно съ февраля мѣсяца 2250 руб. экстренно. Естли ты можешь перевернутся, то я изъ числа недоимочьныхъ вамъ часть прощу, ибо мнѣ сiя сумма очень нужна, въ послѣдствiи я вамъ и самъ здѣлаю помощь. Буде возможно, постарайтесь самимъ слюбится, во всякомъ случай тотъ часъ донести, буде возможно ciю плату здѣлать или нѣтъ, дабы я могъ взять свои мѣры.

Прощайте, до свиданiя, будьте здоровы и счастливы, я съ дочерьми вамъ кланяюсь.

Доброжелательно П.Чичеринъ.

1917 г.

Дружескiя письма Астафьева и одно Козлово.

усадебное

Отваженъ и гремячъ шишинскiй помѣщикъ Василiй Воиновичъ Замуровскiй, усы у него аршинные.

Боялись его всѣ крепостные. Да что крепостные, бѣднякъ сосѣдъ Астафьевъ трясся не хуже Филипыча, какъ остановитъ на немъ суровый взоръ свой усатый Василiй Воиновичъ.

Часу не знаешь, бывало, когда что придетъ. Дружба дружбой, а вдругъ да Василiя Воиновича не умилостивитъ Анна Николаевна, жена его богоданная, и сгонитъ онъ со своихъ свѣтлыхъ очей Алексея Прокофьевича, друга перваго и покорнаго слугу своего.

Покорно слался всю жизнь кудрявой лозой у барскихъ ногъ кавказскiй прапорщикъ покорный слуга Алексей Астафьевъ. И кормили и грѣли его усы замуровскiе. И было ему гдѣ преклонить голову его побѣдную.

Старый лакей Лука Терентьевъ бранилъ Алексея Прокофьевича прямо въ глаза:

— Объѣдаешь ты своего благодѣтеля. Брюхо у тебя двухъовчинное! (Говорятъ, случается, и о семиовчинномъ!) Пропасти на тебя, прорвы нѣтъ.

— Невѣгласъ и охальникъ Лука! — какъ будто бы Алексей Прокофьевичъ не чтилъ своихъ благодетелей! А эти чувствительнѣйшiя письма къ Василiю Воиновичу!

Самъ Василiй Воиновичъ въ своей вологодской усадьбѣ въ Шишинѣ переплелъ эти письма въ альбомъ на память о дружбѣ своей, да прибавилъ еще и письмо другого прихлебателя — Николая Козлова потѣшнаго, что въ застольные праздники скворцомъ пѣлъ на потѣху всей честной компанiи.

Хитеръ, пройдошливъ Николай Степановичъ, промоталъ онъ имѣнiе двухъ женъ, третью прогналъ, а писалъ онъ письмо не безхитростно, кудрявымъ словомъ выговаривалъ:

«Слава ваша не умолкаеть, гремящiй, о источнике Вашего великодушiя!"

Гдѣ ужъ равняться съ такимъ Алексею Астафьеву, весь онъ изъ преданности и покорности нелицемерный, слуга Василiя Воиновича и матушки Анны Николаевны.

И всѣ-то они подъ крестами-голбцами упокоились: и Василiй Воиновичъ — аршинные усы, и матушка Анна Николаевна, и Алексей Прокофьевичъ, и Николай Степановичъ, и Филипычъ, и Лука охальникъ, — сгнили давно ихъ косточки въ сырой землѣ, и лишь осталась память писанная, переплетенная въ пеструю папку съ красной, золотомъ тисненной, наклейкой:

«Дружескiя письма Астафьева и одно Козлова».

Да еще другая память — нарисованная: маленькiй человѣчекъ Василiй Воиновичъ, а рядомъ верзила Алексей Прокофьевичъ съ подписью изъ устъ:

— Нутко, нутко, какъ сего дни поспали?

— Помиюй Богъ, какъ хойосо!

Да еще поговорка осталась, туть же надъ рисункомъ, Алексея Прокофьевича:

— Надо допросить: по чемъ рыбка продается, по чемъ сижокъ, снятокъ и рожъ на болотѣ?

* * *

1

Въсемилостивишему моему Государу батушку Василью Воиiнычу за все его милости и неоставление мою бедность миня призираите, а миня не оставляйте своемъ милостямъ —

Вашъ покорны слуга

Алексей

* * *

2

Достопочтенейшая маминька Анна Николаевна, за все ваши милости и покровительство наiчуствительшую мою благодарнность, за все ваши милости докладыву Вамъ, не будетъ ли Вашева расположения i но бедность прошу сънабдить. Вы изволите знать о моеемъ сертукѣ, что онъ ветхъ, то и прошу Вашева благодеяния. Я надеюся на все милости, что вы милостямъ своеiмъ не оставите. Я надеюся Вамъ въпреть заслужить. Ежели Вы для милости отпустите меня въ гости, то я постараюсь Вамъ болей заслужить —

навсегда Вашъ покорны слуга

Алексей Астафъевъ

* * *

3

Милостивый Государь мой Петръ Михайлычъ и Милостивая Государони Парасковия Андреевна, и Володымеръ Петровичъ, и Матрене Ивановне, всемъ вообще свидетельствую свое усердное почтение. Уведомляю васъ о сибе, где я нахожусъ, — въ селе Шишине у батушка Василья Воиiныча и у матушки Анны Николаевны. Его фамиль такая же милостивая. Уведомляю васъ, остави миня у себя для Великого поста поговеть и въмисте помолится.

— Но и прошу тебя, господинъ Астафъевъ, со мной и розоговетца!

По милосте батушкава Василья Воиныча три рубахи есть, и-одну прошу Васъ, Парасковия Андреевна прислать мне рубаху новую, по прибытию моему Васъ буду благодарит. После Паски Христовой приду побываю. У туть, какъ будетъ угодно имъ, батушкамъ, опять ли к нимъ уйду, какъ прикажутъ. Сему подателю подайте рубаху, а коропка у васъ будетъ стоять до лета, а по выплате моего долъгу рубля шестидесяти копеекъ вы сами знайте, что я вамъ плачусъ, чемъ миня одолъжите, такъ вы знайте, что у миня за учиниковъ не все денъги получены —

прапоршикъ

Алексей Астафъевъ

Еше уведомляю, что я просилъ долъжности. Онъ говоритъ:

— Нетъ тебе никакой у миня долъжности, живи у миня на шчотъ кампаний, ты у миня будешъ сыть и доволенъ!

Чево же болей у Господа просить, только долъженъ Бога молить за ихъ денно и нношно.

* * *

4

Милостивому моему Государу батушку Василью Воиiнычы и Милостивой Государонее матушке Анне Николаевне, а потомъ и пошолъ и пошолъ и дошолъ до высокихъ вашихъ ко мне благодеяниевъ. Дай вамъ Богъ, чтобъ вы были милостивы, какъ ко мне, и такъ и ко всемъ къ нещастнымъ, и зашищали бы невиныхъ въ правде, и за оное да навозградить васъ Богъ. Но себя я примеръ положу: я долъженъ Бога молить рано и поздно, по утру въстававъ и вечеру ложасъ, долъженъ Бога молить въобше. Васъ, Василей Воиинычъ, и съ Анной Николаевной за все ваши милости оказанныя прошу, батушка, и въпредь не лишить своемъ милостямъ, о чемъ буду васъ беспокоить. Къ Святой недиле хутъ сертучонько, не будеть ли вашихъ милостей, хошъ какова небуть объносочка надеть для Светлова воскрисения Христова. И я бы по вамъ буто для празника вышелъ, какъ и быть дворянинъ, по милосте батушка Василья Воиныча и матушки Анны Николаевны.

* * *

5

Чувствую ненасие, не надобно и каленъдаря, тогда я хожу купаца, тогда мне лехче бываеть, только миня съ купания ознобъ беретъ, но мне лехче бываеть, моему здоровию бываеть. Я и всегда въ дорроге и тимъ избавляюсь, а зимной порой, хоша въ печи выпярусъ, а всо холодной водой умоюсъ. На ходбе я прогульвуюся, на месте просиживаюсъ, думаю себе здоровия получить i темъ себя изънуряю, свое нездоровие теряю. Отъ свое невоздержности i слабости луче опять ити противъ съдороу, темъ болей здоровия буду —

Вашъ покорны слуга навсегда

Алексей Астафъевъ

* * *

6

Батушка Василей Воiнычъ, о чемъ я Васъ беспокоить буду, — подъ заклать моихъ бумахъ для свадбы. Просили миня на свадбу севоднишнаго числа, то и объясняюся Вамъ, куда надобны будуть денъги. Надобно въ девишникъ подарить такъ же по мое бедносте гривеничекъ, и будутъ припевать девушки, надобно ихъ подарить, хоша пятакъ серебра, опять же зовуть на красныi столъ молодыя и опять молодыхъ подарить въ чемъ мое будутъ достани, такъ же бы надобно и девушокъ подарить. Въ прочемъ остаюсъ Всемилостивишаго моего Государя Василья Воиiныча —

Вашъ покорны слуга

Алексей Астафъевъ

* * *

7

Милостивоi мой Государъ батюшко Василей Воинычъ, прошу Васъ похорниши, увольте миня сиводнишной день, куды я воижировать намеренъ, то и прошу Васъ миня не останавляйте. Я зделалъ Вамъ честь зашолъ, благодарилъ за все Ваши милости, за угошение, за хлебъ, за соль. Милости Ваши будуть, я назатъ пойду исъ Чухломы, то за великое почту, хошъ на часъ зайду одъдохнуть, захочется пуще недели, потому что я теперя не усталъ, тогда дорогъ и часъ одохнуть.

Вамъ, матушка Анна Николаевна, осмеливаюсъ доложить, не будете ли чего приказывать со мною сестрице своей Графире Николаевне, я зайду къ нимъ. А для миня очень дорого стоитъ, захочется усталому человеку одохнуть или поведать, что будетъ Ваше приказание къ сестрице Вашей, то и мне будеть посмелей затти къ нимъ, — есть Ваша добрая воля.

Василей Воиннычъ, Вы миня упусти севодни добровольно, а не то ежели я крадучи уйду, конечно, мне не хорошо, что я сказалъ екое слово противъ Вашего дому несовобриязяй своей башкой. Но долъжно мне быть чуствительному за все мои повиности и гупости, долъженъ я завсегда за нихъ Бога молить за то, что они миня прошають въ моихъ повиностяхъ.

Алексей Астафъевъ

1833 года

Месеца Апреля 19 числа.

* * *

8

Матушка моя, сердобольной моя, Василей Воинъчъ, прошу Тебя въ бедность мою въкладу дополнить за тримя зделать репетицую. По слову удвой — удвоиша, утрой — утроиша, и будеть Астафъевъ, тако мой покровитель и благоделъ! Не о чемъ васъ не буду въпреть не буду и беспокоить.

Для Сергя Николаича паталонишокъ какихъ-нибуть?

Вашъ поккорной слуха

Алексей

Летошняго месеца

Прошлогодняго числа.

* * *

9

Хорошай мой, батушко мой, благодетель и поровителъ и милостивецъ мой, долъго мне съ Вами не видаться — до Светътлаго Воскрисения Христова! Разве пойду въ Чухлому, тогда вамъ, батушко и матушка Анна Николаевна, еще поблагодару за все ваши оказаныя ваши милости и благодеяния и покровительсттва, за неоставления вашихъ милостей. Но и впъретъ не лишить своемъ милостямъ медннаго человека своемъ милостямъ, не остате своемъ благодеяниямъ и покровительсствомъ! За все милости ваши долженъ вамъ рабъ сий служить —

Вашъ покорниши слуга

Алексей Астафъевъ

* * *

10

Слава Ваша не умолкаеть, гремящiй, о источнике Вашего великодушiя. За неоставлѣнiе Ваше ко мне милости и я надеюсь, что Вы оставите меня до Празнiка, и также и матушка Анна Николаевна не оставитъ. И буду наивсегда всепокорнѣшимъ слугою —

Николай Козловъ

1917 г.

Азбука.

букварное

I.

Память дѣтская — память неизгладимая. И изъь всѣхъ началъ начало ученья — на всю жизнь. Первыя слезы — безпамятное принуждение. Памятное принужденiе — азбука.

Показываютъ подвижную букву и говорять:

— Это Азъ.

— Азъ.

И этоть Азъ мѣняеть тебѣ лицо — глаза — взглядъ.

«Засадили, дружка, за книжку, вотъ оно что!»

До Аза и после Аза — двѣ разныхъ карточки.

То была игра — принужденiе добровольное, а потому и нечувствительное, тутъ ученье — принужденiе постороннее, а потому и чувствительное. Набѣгается — устанетъ, это одно, а посидитъ за книжкой — устанеть, это другое.

— Это Азъ.

— Азъ.

Для тѣхъ, кто войдя въ Мiрь, идеть по протореннымъ путямъ, грамота легка — вѣдь, воспоминанiя живучи и не требують усилiй, такъ, чуть затронуть, одинъ намекъ, и готово. Но тѣмь, кто вступая въ жизнь, только начинаетъ путь, грамота — тяжесть неимоверная.

Само собой, не мало туть и отъ искусства наставника: можно это Азъ такъ показать или такъ произнести, что явись во-вторые Кириллъ и Меѳодхй, и самимъ первоучителямъ не легко бы далась собственная ихъ же грамота.

— Это Азъ.

— Азъ.

Сколько слезъ, не тѣхъ безпамятныхъ, когда стукнулся — отдѣлился отъ вещи другой, нѣтъ, памятныхъ слезъ — изволь сложить изъ воздуха новую вещь.

Безъ принужденiя никакъ не обойтись.

Мнѣ приходить на память картинка изъ Букваря Поликарпова: принужденiе на картинкѣ наглядно выражается лозою — «въ наученiе».

И сколько долженъ ты былъ претерпеть отъ этой спасительной лозы, дабы вкусить потомъ съ сединой въ бородѣ сладкаго плода наученiя — читать премудрости еллинскiя и римскiя и поученiя святыхъ отецъ.

II.

Былъ я какъ-то лѣтомъ въ Москвѣ — всякiй годъ на старыя родныя могилы путь-дорога мнѣ, не минуешь. Зашелъ на старое пепелище, взялъ книгъ узелокъ. А туть какъ сталъ разбирать, все-то знакомыя, первыя: по однимъ моя мать училась, по другимъ мнѣ довелось. И все я вспомнилъ, тряхнулъ стариной.

Воть Букварь конца XVIII вѣка — узенькая продолговатая тетрадь. Отъ детства помню ее, только тогда она потолще была. Четыре въ ней азбуки: русскiя буквы, латинскiя, греческiя, нѣмецкiя, а по середкѣ картинка. Подъ азами подпись:

Господи благослови

Послѣ письменныхъ буквъ десять заповѣдей. А первыми примерами для чтенiя — Отче: по-гречески, по-латыни, по-французски и по-нѣмецки.

Вотъ и другой Букварь съ картинками — книга объемистая. Ее помню очень хорошо, когда еще и читать не умѣлъ, и особенно первую картинку на первомъ листѣ:

Азъ есмъ свѣтъ мiру

* * *

Много буквъ въ Букварѣ: крупныя красныя, за ними поменьше съ картинками и ни на что не похожими подписями:

нарисованъ съ лукомъ китаецъ, — подпись: Iоркскiй житель.

подъ буквою Ю — Юлiя,

а подъ Ѳ-ою — Ѳедя.

Почему iоркскiй житель? почему Юлiя? почему Ѳедя? — ни я, ни Василiй Васильевичъ Розановъ, которому какъ-то попался на глаза этотъ Букварь мой, какъ ни ломали голову, а разгадать не могли. Да такъ и оставили есть что-то въ несообразности завлекательное и, пожалуй, самое изумительное въ томъ, что называется «ни къ чему!» — пускай же себѣ красуется и iоркскiй житель и Ѳедя съ Юлiей.

За картинными буквами буквы бѣлыя, за бѣлыми обыкновенныя поменьше и совсѣмъ маленькiя. И все въ Букварѣ, чего хочешь: буквы, склады, слова, нравоученiя, молитвы, псаломъ, заповеди, краткое христианское ученiе, правила благонравiя, священная исторiя, грамматика, ариѳметика, басни, повести, анекдоты и въ заключенiи дiалогь.

А вотъ Елка — Русская азбука «Августѣйшимъ дѣтямъ Ея Императорскаго Высочества Государыни Великой княгини Цесаревны» Анна Дараганъ.

Бутвы въ Елкѣ безъ картинокъ, а такъ картинокъ много. И нѣкоторыя до того памятны:

китаецъ несеть ящикъ чаю, — маленькая,

рыбакъ, что у тебя въ кадкѣ? — большая.

Я смотрѣлъ на эти картинки, какъ изъ другого Mipa, и мнѣ чего-то всегда становилось грустно.

Послѣдняя картинка: елка. А елки у насъ въ домѣ никогда не бывало, я ее только и зналъ, что по этой картинкѣ.

А вотъ два Букваря нѣмецкихъ. Оба Das Illustrirte Goldne Kinderbuch.

* * *

1-ый — Die Kinderstube I. Unterweisungen einer Mutter durch Wort und Bild fur brave Kinder, welche lesen lernen wollen. Herausgegeben von Lehrer Louis Thomas. Mit 200 Abbildungen. Leipzig. Verlag von Otto Spamer, 1852. 80S.

2-ой — Die Kinderstube III. Erstes A-B-C, Lere- und Denkbuch fur brave Kinder, die leicht lesen lernen wollen. Ein Fuhrer fur Mutter und Erzieher beim ersten Unterricht. Von Ernst Lausch, Lehrer an der ersten Burgerschule zu Wittenberg. Zweite verbesserte Auflage. Mit uber 300 Text-Abbildungen und zwei Buntbildern. Leipzig. Verlag von Otto Spamer. 1852. 100 S.

Я ихъ тоже хорошо помню. По нимъ училась моя мать. И въ нихъ, какъ въ русскихъ Букваряхъ всякая буква съ картинкой.

Вотъ какiя картинки въ четырехъ букваряхъ по старшинству:

III.

Букварь съ картинными буквами — первая грамота, а учили еще и по карточной подвижной азбукѣ съ картинками. Разныя были картинки. На Литейномъ въ внтринахъ разъ увидѣлъ я старую географическую азбуку, а у меня осталось отъ книжной казны московской старая азбука зоологическая.

Въ первый годъ войны прiѣхалъ на побывку кавалеръ обезьяньяго знака Е.В.Аничковъ. Я его очень ждалъ, хотѣлось все разузнать по правдѣ, какъ на войнѣ. Зашелъ онъ къ намъ подъ вечеръ, присѣлъ къ столу. Сразу-то не знаю, чего и спросить, да и ему не знай, съ чего начинать, — такъ оба и сидимъ. А на столѣ у меня эти самыя картинки лежали зоологическiя. Взялъ онъ одну посмотреть, вижу, и другую беретъ. И стали мы вмѣстѣ картинки смотрѣть да подписи читать, про войну и забыли.

Живописныя картинки, а подписей такихъ не сочинишь.

* * *

Альбатросъ.

Водная птица величиною болѣе лебедя, цвѣта темно-сѣраго, питается морскими животными, особливо рыбою; водится на водахъ южныхъ морей.

Бакланъ.

Водится во всѣхъ климатахъ по берегамъ морей; величиною съ гуся и питается рыбою.

Гигкунъ или Гага.

Живетъ на берегахъ ледовитаго моря; питается рыбою и раковинами; пухъ ея почитается лучшiй.

Дикобразъ.

Водится вездѣ, питается зеленью и плодами, покрытъ иглами; шерсть мягкая.

Енкуберъ или тату.

О шести полосахъ; питается плодами и птицами, имѣетъ двѣ брони; рыло похоже на свиное.

Жербуазъ.

Переднiя лапы похожи на руки; питается травою; живетъ въ норахъ, какъ кроликъ.

Золотой фазанъ.

Извѣстенъ красивыми разноцвѣтными перьями; водится въ Китаѣ.

Игла-рыба.

Обѣ челюсти ея похожи на иглу, а потому весьма опасна для прочихъ рыбъ.

Обезьяна ручная н весьма переимчивая.

Кошка тибетская.

Водится въ восточной Индiи и Тибетѣ, живетъ всегда на вершинѣ деревъ, и весьма дика.

Леопардъ.

Цвѣта темно-желтоватаго съ черными пятнами, лють, кровожаденъ; водится въ Африкѣ.

Mонгусъ.

Величиною съ кошку, спина цвѣта бураго, а брюхо бѣловатое.

Нилъ-готъ.

Водится въ Азш и Африкѣ; питается травою, и мясо его вкусно.

Оргали.

Походитъ на овцу, но вместо шерсти имѣетъ щетину.

Поломодея рогатая.

Водится въ Америкѣ; на головѣ имѣетъ рогъ и два поменьше на крыльяхъ.

Рудомедъ или Вампиръ.

Водится въ Африкѣ и Азiи; изъ числа летучихъ мышей; питается сокомъ деревъ и кровью животныхъ.

Соколъ

Живетъ въ Сѣверныхъ странахъ и извѣстенъ ловлею птицъ и малыхъ животныхъ.

Тапиръ

Водится въ Америкѣ; величною съ теленка, имѣетъ хоботъ, питается кореньями.

Ударяющей Угорь

Имѣетъ цвѣтъ изъ-красно-черный, и производить электрическiй ударъ.

Хамелеонъ

Извѣстенъ мгновенно перемѣняющимся своимъ цвѣтомъ; питается мухами.

Цыбетъ

Питается животными и кореньями; даеть извѣстное въ аптекахъ вещество цыбетъ.

Черной вари

Водится въ Восточной Индiи и крiкъ его подобенъ реву львиному.

Штокфишъ

Рыба похожая на треску, и употребляется въ пищу вяленая.

Щуръ

Величною съ дрозда; носъ имѣеть твердой, и толстой, гнезды вьетъ на вершинахъ деревъ.

Эдинъ

Маленькая обезьяна весьма проворная н забавная, крикъ ея иногда прiятенъ.

Ягуаръ

Лютъ, какъ тигръ, и имѣетъ темнобурую шерсть; водится въ Новомъ Свѣтѣ.

Юмаръ

Частiю похожъ на коровъ, частiю на лошадь.

Ѳассанъ

Похожъ на янота и питается большею частiю зеленью н плодами.

IV.

Старые мои Буквари, старыя азбучныя картинки, только чудомъ сохранившiяся — ничего вѣдь такъ не пропадаетъ и притомъ безъ всякаго слѣда, какъ первые учебники! — очень меня обрадовали, но и на грустныя размышленiя навели меня о бедности нашей азбуковной.

Вотъ Хрестоматiя, по которой я учился сначала у нашего приходскаго дьякона Василiя Егоровича Кудрявцева, а потомъ въ гимназш. Хрестоматiя составлена моимъ учителемъ Иваномъ Ивановичемъ Внноградовымъ и А.Андреевымъ для приготовительнаго класса среднихъ учебныхъ заведенiй.

Надпись рукою моей матери: «Алексѣя Ремизова 18 Окт. 1883». И хоть бы одна картинка! И не даромъ, должно быть, на внутреннемъ листѣ переплета я переводилъ цвѣтныя картинки, расчеркивался подъ учителя чистописанiя А.Р.Артемьева, а въ концѣ нарисовалъ псо-звѣря: морда песья, и переднiя лапы песьи, а все остальное, какъ у рыбы.

По скучнымъ книгамъ учили насъ, позавидуешь старинѣ и богатой, и ясной.

Вотъ новая Азбука, но на старомъ пути, напечатанная въ Московской Старообрядческой Книгопечатнѣ, въ Москвѣ въ лѣто 7421 (1913):

«Начальное ученiе человѣкомъ хотящимъ учитися книгъ Божественнаго писанiя.»

Посмотришь на чистые новые листы и сердце дрогнетъ отъ умиления.

Начинается азбука «Во имя Отца и Сына и святаго Духа», «Божiе в помощь мою воньми, и вразуми мя во ученiе cie» и обращенiе къ Козмѣ и Дамiану «Святiи чудотворцы и безсребренницы Козмо и Дамiане, молите Бога ей о мнѣ грѣшнемъ», а ужъ затѣмъ идутъ буквы заглавныя, буквы строчныя, слози двоеписменнiи, слози троеписменнiи, число церковно и имена просодiямъ (слогоударенiе): оксiя, исо, варiя, камора, краткая, звательцо, титла, слово титла, апострофъ, кавыка, ерокъ, запятая, двоеточiе, точка, вопросительная, удивительная, вмѣстительная. А заканчивается Азбука задостойникомъ: «О тебѣ радуется обрадованная всякая тварь».

Еще скажу о старой грамотѣ, которую въ узелкѣ вывезъ я изъ Москвы съ пепелища. Прописи, по которымъ я учился писать, пропали, но буквы и до сихъ поръ вижу съ усиками, съ виноградами. Нѣтъ прописей коихъ, сохранились однѣ карточки съ раскрашенными картинками изъ священной исторiи. Любилъ я смотреть на эти картинки: тутъ и зеленое Грѣхопаденiе прародителей и золотая Царица Савская и крылатая Лестница iакова и красная Тайная вечеря. Никогда не читалъ я подписей, только смотрѣлъ и на всю жизнь запомнилъ.

А недавно пришелъ ко мнѣ князь обезьянiй И.А.Рязановскiй, а я старину мою московскую и старую, и нестарую разложилъ на столѣ, вспомянуть захотелось. Среди книгъ лежали дѣтскiя Гриммовы сказки въ русскомъ переводѣ, напечатанныя въ Лейпцигѣ, съ ярко-раскрашенными картинками.

Посмотрѣлъ князь обезьянiй на книгу и прослезился.

— Господи, — говоритъ, — да я по этимъ сказкамъ чился. Онѣ мнѣ прямо вотъ какъ родныя. И Золушка съ лестницы сбѣгаетъ, красавица ненаглядная, и Бѣлоснѣжка передъ егеремъ плачетъ, проситъ не убивать — какъ я жалѣлъ ее! А вотъ она у карликовъ спитъ — измучилась. Вотъ добрыя и злыя феи надъ колыбелью, Красная шапочка съ сѣрымъ волкомъ разговариваетъ, Котъ въ сапогахъ — помню васъ, помню!

Смотрели мы Гриммовы сказки, любимыя картинки.

И я все вспомнилъ — по ёжику въ синихъ штанишкахъ ожила память. Сказокъ я никогда не читалъ, только смотрѣлъ на картинки и на всю жизнь запомнилъ.

1917 г.